В бору запоздало кукует кукушка.
— Посчитаем, Аня, сколько нам жить осталось? — спрашивает Зина. И тут же замолкает, заметив на себе тяжелый взгляд Крылатых. Неуместный вопрос.
«Ку-ку, ку-ку…»
Шпаков опускает глаза — конечно, вопрос неуместный. И Ваня Мельников вдруг озабоченно склоняется над казенной частью ППШ, сдувает хвоинки с затвора. И все делают вид, будто не слышали нетактичного Зининого вопроса.
«Ку-ку, ку-ку…»
А капитан Крылатых, подшивая свежий воротничок из перкалевого лоскута, тихонько, неверным баском напевает:
— «И я знаю, родная, со мной ничего не случится…»
А утром рот Зине зажимал, чтобы не чихнула. Что ж, за день пообвыкли…
Адски медленно вползает вверх по елкам, с лапы на лапу, закатный пламень. Наконец-то, наконец-то кончается этот длинный день. Пожалуй, самый длинный день в жизни Ани и ее друзей. По календарю этот день длится почти шестнадцать с половиной часов… Пролетает над лесом тройка голубых снизу «юнкерсов». Стихает шум на лесопилке. Стихает за опушкой гулкое тарахтение мотоциклов и автомашин, мычание коров, поросячье хрюканье, непонятные вскрики, от которых стынет кровь в жилах. Умолкает даже стрекот кузнечиков. Шумит только балтийский бриз в верхушках сосен.
Даже тихий шепот царапает по нервам.
— Но почему мы не нашли груз? — спрашивает капитан Ваню Мельникова и Натана Раневского. — Весь день думаю… Я там все ближние кварталы исходил, ведь парашют должен был почти наверняка повиснуть на деревьях.
— По-моему, — говорит Мельников, разжевывая сухарь, — штурман сбился на втором заходе. Без костров это как пить дать…
— Может быть, — еле слышно произносит Натан, — а может, в поле груз упал или в озеро.
— И все-таки, — настаивает капитан, — мы должны сделать все, чтобы отыскать груз. Сами понимаете — там харчи, боеприпасы, запасные батареи. Придумать бы такой радиобуй в тюках — включаешь рацию на определенную волну, а груз твой сигналит: «Я тут, я тут, иди сюда!..»
Десантники невесело переглядываются: да, без груза — плохи дела, в сидорах — еды всухомятку на две недели, патронов — на два-три хороших боя, батарей — на месяц связи. Увы, не разработаны еще такие специальные средства, чтобы темной ночью наводить десантника на утонувший в лесном зеленом море грузовой контейнер. Да так, чтобы враг не чуял сигнала… Радиобуй — это дело…
— Как только стемнеет, пойдете искать груз, — шепчет капитан. Но берегитесь засады! Немец наверняка прочесал место нашей выброски…
— И наверняка нашел груз! — жестко добавляет Мельников.
— Может быть, и нашел, — соглашается капитан. — ’ Может быть. Но мы должны пойти на любой риск… Так, Ваня?
— Так, — хмуро соглашается Мельников, роя саперной лопаткой ямку для пустой банки из-под свиной тушенки.
— Так, Коля? — спрашивает командир Шпакова.
— Так, — твердо отвечает Шпаков и, покосившись на Вапю Мельникова, добавляет: — Если кто сомневается, так я готов лично пойти искать груз!
— А никто и не сомневается! — резко отвечает Ваня Мельников, обидчиво выпячивая нижнюю губу.
— Вот и отлично! — говорит командир. — Но самая наша первая задача — узнать точно, где мы находимся, сориентироваться по карте. Я весь день изучал карту и не могу сказать, где точно нас выбросили, что это за фольварки за опушкой. Вот вы, Ваня и Натан, уйдете искать груз, нам надо назначить запасные явки. А как мы это сделаем, если не знаем, где находимся?
Это ясно всем. Сначала надо сориентироваться. И вот в притихший темнеющий лес уходят Мельников и Раневский. Они идут до опушки с капитаном и Шпаковым, а дальше одни, оставив автоматы, с пистолетами в кармане. Капитан и Шпаков, прикрывая товарищей, видят, как те бесшумно перебираются через увитую плющом высокую каменную ограду ближайшего фольварка, ждут пять минут, десять, пятнадцать. На фольварке гулко, осатанело лает собака…
Мельников и Раневский возвращаются кружным путем, злые, растерянные.
— Не дом, а крепость! — докладывает Мельников. — Двери и окна на запоре. На стук никто не отвечает. Натан их по-немецки просил открыть, а они затаились, в молчанку играют. Видать, порядок такой. Сволочи, сунуть бы им гранату в печную трубу!..
— Скажи спасибо, что они не пальнули из Двустволки! — усмехается Натан. — Мы кругаля дали — вдруг, думаем, из окон подсматривают.
— Ладно, — решает капитан. — Идите искать груз. Может, попадется «язык». Мы вас ждем тут. Не застанете — ищите в третьем квартале отсюда на восток. Только быстрей — одна нога здесь, другая там. Вернетесь, надо будет отмахать десяток километров. Мы пока перейдем вон в тот сосняк, подальше от опушки. Эти пруссаки могут позвонить в полицию — приходили, мол, стучались двое неизвестных. Ну, ни пуха… Берегитесь засады!
Мельников и Раневский уходят. Где-то за лесом гаснет вечерняя заря. Молча ужинают разведчики — сухари, сало, колбаса, несколько глотков тепловатой, застоявшейся в фляжках воды.
— Сеанса не будет? — спрашивает капитана Зина, кивая на висящую на сосновом сучке зеленую сумку с радиостанцией. — Время подходит.
— Нет, — отвечает Крылатых.
«Хозяину», конечно, не терпится узнать, как прошла десантировка, но капитан пока не решается выходить на связь. Выход в эфир будет тотчас запеленгован слухачами-фрицами и тогда — жди гостей… А группе «Джек» надо дождаться возвращения Мельникова и Раневского.
Томительно тянутся минуты. А ждать надо долго. В полночь зажигается за лесом, тускло мерцает Сатурн.
— Говорит шеф СД в Тильзите! Поиски парашютистов продолжаются… Прошел проливной дождь, и наши лучшие собаки не взяли следа. Всего найдено десять парашютов русских парашютистов-десантников и один грузовой парашют с тюком, в котором обнаружен двухнедельный рацион на десять русских солдат — русские и американские консервы, концентраты в пачках с надписями по-русски, боеприпасы для семи-восьми автоматов ППШ и два комплекта анодных и накальных батарей БАС-60 и БАС-80 для рации типа «Север». Мною установлены два кольца засад и ведется круглосуточное патрулирование всего района. Сильная засада оставлена у тюка. Полагаю, что группа будет обезврежена не позже чем завтра до захода солнца…
Глядя в звездное небо, заложив руки под голову, Крылатых тихо напевает свою любимую песню о верной любви:
Ты меня ждешь
И у детской кроватки не спишь,
И поэтому, знаю, со мной
Ничего не случится…
Стихает ветер. Молчат сосны. Тускло поблескивают в темноте затворы хорошо смазанных автоматов.
— Рассказал бы кто что-нибудь, — предлагает Коля Шпаков, в сотый раз за день поворачиваясь с боку на бок. — Ох, до чего жестка эта прусская земля!
Друзья молча переглядываются в темноте.
— Товарищ капитан, — говорит Аня, — извините — Павел… Расскажите ребятам про войну в этих местах — ну, то, что вы мне рассказывали…
Крылатых сворачивает самокрутку, закуривает, пряча огонь. Пахнет легким табаком «Слава»…
Капитан рассказывает о черных днях августа и сентября 1914 года, о разгроме в ту германскую войну в лесах и болотах Восточной Пруссии, двух царских армий, о кровавом побоище при Танненберге…
— История этого разгрома, — тихо говорит капитан, — нам, добрым молодцам, урок. Царские генералы дали немцам разгромить русские войска, потому что играли словно в поддавки: сами разведку не вели, переговаривались по радио открытым текстом, так что подлинным победителем битвы при Танненберге был радиоперехват…
Аня внимательно, не пропуская ни единого слова, слушает капитана, а в памяти встают вот такие же долгие июльские вечера с величаво-грустными закатами за открытым окошком в родных Полянах под Мосальском. Все девчонки играли в куклы или фантики, а она, Аня, ходила с мальчишками слушать рассказы кузнеца про германскую войну. Кузнец часто вспоминал, как гибли его однополчане, загнанные пулеметным огнем в непроходимые болота, и то ли кажется теперь Ане, то ли в самом деле услышала она тогда впервые эти чуждо и зловеще звучавшие названия: Роминтен, Найдебург, Растенбург. Древней историей казались тогда Ане рассказы кузнеца, а во многих Полянских избах еще не старые женщины говорили: «Мой муж не вернулся с германской…» Могла ли думать она тогда, что и ей, Ане Морозовой, придется с оружием идти по прусской земле, оступаться ночью в старые тридцатилетние окопы и слышать, как звякает под ногой ржавая гильза снаряда, навсегда похоронившего в гиблых Мазурских болотах сверстников ее отца, бородатых родичей из далеких Полян на Смоленщине…
Мельников и Раневский вернулись около четырех утра без груза, но не с пустыми руками. Они привели «языка» — старшего унтер-офицера люфтваффе — со связанными руками и кляпом во рту.
— Дважды чуть не напоролись на засаду, — коротко докладывает Мельников. — Этого прихватили на обратной дороге.
— Сориентировались? — вставая, быстро спрашивает командир.
— Да. Ближайшая деревня за опушкой — Ауэрвальде, — отвечает Натан. — Выходит, штурман ошибся на семь километров, сбросив нас у деревни Эльхталь. Этот фриц работает техником на Тильзитском аэродроме. Ходил к девочкам. Как поется у партизан: «Ой, не ходы, фрыцю, тай на вечорныци!..»
Переводчик Натан самый высокий и сильный разведчик в группе. Когда он берет «языка», то смотри в оба — как бы «язык», по поговорке разведчиков, не лишился языка, испустив дух.
Итак, пропали патроны, двадцать гранат, двадцать пять килограммов муки, шестнадцать килограммов мясных консервов, сало, три килограмма табаку, мыло и два комплекта радиопитания. Чертовски обидно!
— Подъем! — командует капитан. — Подробности расскажете по дороге. Распахни-ка, Коля, полы пальто! Маскируй свет!
Капитан, освещая карту синим светом фонарика, быстро находит Ауэрвальде, определяет азимут движения. Он вздыхает с облегчением. Теперь он знает, ку-да идти. Этой же ночью группа выберется в заданный район действий — к деревне Миншенвальде, что около станции Меляукен на железной дороге Тильзит — Кенигсберг. А на груз придется махнуть рукой…