, на три-четыре балла — забивает немецкая «дребезжалка». Удлинить антенну, прибавить анодное напряжение? Или попробовать запасную волну? Здесь лучше, гораздо лучше — слышимость не менее шести баллов.
Теперь надо правильно настроиться на передачу.
Капитан ждет, нахмурив лоб. Тут, в Пруссии, совсем другой расчет, чем на партизанской «малой земле» в Белоруссии. Здесь, прежде чем выходить на связь, нужно определить сколько километров до ближайшего гитлеровского гарнизона. Запеленгуют, позвонят в гарнизон: «Вышлите солдат на облаву в такой-то квадрат леса!» Если отсюда до Тильзита тридцать километров, то надо полагать, что немцы могут примчаться через час-полтора после получения приказа. Следовательно, необходимо потратить на связь меньше часа, чтобы было время уйти. На какое уйти расстояние от запеленгованной точки, куда — это тоже надо рассчитать, продумать маршрут перехода. А то столкнешься, словно играя в жмурки, нос к носу с теми, кто ищет тебя…
Точно в назначенное время Аня выходит в эфир. Выходит без опознавательного сигнала — без позывного. Чтобы не вручить свою «визитную карточку» немцам-пеленгаторщикам. Сосредоточившись, сдерживая дрожь в пальцах, она четко, коротко отстукивает пятизначные группы цифр… Минут через пять Аня спрашивает: «Вы меня слышите? Прием». «Слышу четыре балла. Продолжайте! Прием!» Аня весело подмигивает Зине.
Принять первую радиограмму от разведгруппы, выброшенной в тыл врага, — событие не малое на радиоузле штаба фронта. Особенно если группа выброшена в Восточную Пруссию. Немедленно после окончания первого радиосеанса на радиоузле составляется акт о работе корреспондента № 2165. Только в штабе знают, что корреспондент № 2165 — это «Лебедь». Для командующего и Военсовета фронта нет ни «Лебедя», ни группы «Джек». Есть разведывательные данные на штабной карте. Немногие в разведотделе знают, что «Лебедь» — это Анна Морозова.
Наутро у майора Стручкова впервые за последние двое суток разгладится хмурое лицо.
— Связь с группой «Джек» установлена, — сдерживая радость, официально доложит он своему начальнику.
Передав радиограмму, Аня переключается на прием. Слабо мигает в сгустившейся темноте желтая индикаторная лампочка. Но все в порядке! Радиоузел передает условными цифрами: радиограмма принята полностью, вопросов нет. Анин корреспондент не просит, чтобы она повторила какую-то группу цифр. Но вот новый сигнал — у Центра есть радиограмма для «Джека». Аня, настроившись, строчит карандашом в блокноте. Быстро ложатся на бумагу пятицифровые группы шифрорадиограммы. Ей почти не мешают разряды и писк чужой морзянки. Слышно по-прежнему хорошо, на пять-шесть баллов. Совсем не надо переспрашивать. Нельзя пропустить ни одного знака… Наконец Анин корреспондент, отстучав сигнал конца передачи радиограммы, сообщает: «Связь прошла хорошо, с полным обменом!» Снимая наушники, передавая Зине шифровку Центра, Аня широко улыбается, вытирает пот со лба и висков; счастливая, смущенная, переглядывается с ребятами, с довольно усмехающимся капитаном.
А что? Бывалые радистки рассказывали ей под Смоленском, что они на долгие дни теряли связь с Большой землей по самым разным причинам! А тут такая удача с первого раза!..
— Выходит, Аня, не зря нас сюда бесплатно самолетом доставили, а? — с улыбкой шепчет капитан.
У Павла Крылатых есть все основания быть довольным. Что бы ни случилось в будущем, «Джек» уже оправдал свое существование. Ведь каждая радиограмма, отправленная из тыла врага с разведданными, это скупая сводка одержанной победы, большой или малой. Группе «Джек» крепко повезло: первая же радиограмма — выстрел в «яблочко». Теперь и смерть не так страшна… Готовность отдать свою жизнь ради разведданных, которые спасут жизнь сотням и тысячам братьев, — в этом, а не в головокружительных приключениях видит капитан Крылатых сокровенный смысл своей опасной, самозабвенной профессии.
Но вдруг светлая улыбка сбегает с лица Ани. Еще не все! Рано радоваться! Вон Зина, развернув шифрорулон, осторожно светя фонариком, принялась за расшифровку принятой Аней радиограммы, переводит в слова цифровые группы. А вдруг Аня что-нибудь напутала?..
Но нет! И тут все в порядке. Капитан зачитывает наспех нацарапанную радиограмму: Центр поздравляет группу с удачным приземлением и предлагает безотлагательно приступить к выполнению задания.
— Зиночка! — шепчет Аня подруге. — Понимаешь, он сказал: «Связь прошла хорошо, с полным обменом!» Понимаешь?..
Так начинается работа радистки Ани Морозовой. Ее позывные звучат далеко от родных мест, в шумном, как балтийский прибой, немецком эфире, где громче всего стучат телеграфные ключи связистов ставки фюрера, где десятки вражеских радистов — под Растенбургом и Гольдапом, в Кенигсберге и Тильзите — обмениваются сведениями о ходе розыска советских парашютистов, сброшенных в ночь на 27 июля под Тильзитом.
Одновременно с донесением о первом выходе «Лебедя» в эфир, что составлялось в тот поздний вечер на Большой земле, другие рапорты, на немецком языке, торопливо пишутся сразу в нескольких частях радиоподслушивания и пеленгации, разбросанных в разных концах Восточной Пруссии. «Слухачи» 6-го флота люфтваффе засекают Анину рацию. На пеленгационной карте нити, протянутые из Кенигсберга и Мемеля, Гольдапа и Растенбурга, пересекаются точно в том самом месте, где в эту минуту сияющая, счастливая Аня начинает упаковывать рацию, а Шпаков ловко скручивает антенну. Немцы-радисты уже строчат рапорты, подробно отмечая все особенности ее «почерка». И целый хор голосов звучит по телефонам в штабах гестапо, СД и полиции.
С того самого момента, когда в ночь на 27 июля всю Восточную Пруссию облетел сигнал: «Внимание — парашютисты!» — подразделения роты пеленгации 6-го флота люфтваффе и другие части подслушивания ежеминутно, днем и ночью, ждали выхода Ани в эфир, чтобы засечь местоположение ускользнувшей от преследования советской разведывательной группы. И вот неизбежное свершилось.
Так Аня возобновила неравную, отчаянную борьбу с тем самым 6-м флотом люфтваффе, чьи эскадры базировались год назад в Сеще. Стационарные й подвижные части пеленгации и подслушивания этого флота прикреплены ко всем штабам расположенных в Восточной Пруссии армий, корпусов, дивизий, крупных гарнизонов, а у РСХА — имперской службы безопасности Гиммлера — круглосуточно работают собственные части радиоперехвата. Данные пеленгации немедленно передаются по радио, телефону и фельдпочтой в штабы СС, полевой жандармерии и полицай-президиумы: «Рация русских шпионов-парашютистов только что засечена в районе деревни Ендрайен на шоссе Гросс-Скайсгиррен — Лаукнен, в квадрате 3422, карта 1:500 000…»
Наутро об этом узнают гаулейтер и обер-президент Восточной Пруссии Эрих Кох, командующий 6-м флотом люфтваффе генерал-полковник фон Грейм, десятки и сотни высоких и низких чинов разных служб и органов.
— Шнеллер![2] Немедленно схватить русских шпионов под деревней Ендрайен!..
Аня отключает питание, но капитан говорит, поглядев на часы:
— Постой, послушай-ка Москву!
В Тильзите и Инстербурге поднятые по тревоге эсэсовцы и фельджандармы уже заводят моторы грузовиков и мотоциклов, чтобы выехать на облаву под деревню Ендрайен, а «Лебедь» настраивается на Москву, слышит знакомый голос Левитана. Глаза Ани радостно блестят в темноте, и капитан Шпаков и все ребята, затаив дыхание, нетерпеливо смотрят на нее. В их глазах — вопрос, почти мольба: «Ну, что там, Аня? Не томи!»
— Наши окружили немцев в Бресте! — скороговоркой выпаливает Аня. — Освободили Белосток!.. И Шяуляй! Шяуляй — это в Литве, за Тильзитом! — Ребята радостно переглядываются, хлопают друг друга по плечам, по спине, тесней обступают Аню. — Освобождены Львов, Станислав, Перемышль!.. Форсировали Вислу южнее Варшавы!..
Зина целует Аню в щеку.
— Спасибо, Анка! — громче обычного произносит капитан с такой благодарностью в голосе, словно Аня сама освободила все эти города. — Вроде как накормила и напоила! А теперь сматывай удочки!
Аня упаковывает свой «северок», а к леску у деревни Ендрайеп со скоростью не меньше ста километров в час мчатся два автофургона с радиопеленгаторными установками. На каждом кроме водителей — радисты-пеленгаторщики и автоматчики-охранники. Позади несутся, включая фары, мотоциклисты-эсэсовцы.
Крылатых быстрым шагом уводит группу к мосту. Через час-другой сюда нагрянут немцы!.. Тут не то, что в Белоруссии, где немцы каждый божий день засекали десятки раций, по не могли и шагу ступить в партизанский край, пока не снимали дивизию-другую с фронта… Тут совсем не то.
— Ну, давай бог ноги! — бормочет Генка, выходя к опушке.
Скорей через мост!.. Надо проскользнуть тихо, чтобы и комар носа не подточил, — там, за шоссе, до самой «железки» совсем мало леса. Если что случится — в перелесках не скроешься.
Наблюдатели на опушке — Овчаров и Целиков — докладывают:
— Все тихо. Ни души. Уже час, как проехала последняя фурманка.
Смутно темнеют каменные своды моста. Вода в лунном сиянии — что кованое серебро.
— Ложись! — вдруг шепчет капитан и, падая, рубит воздух рукой.
На обсаженном деревьями шоссе, со стороны станции, вынырнули две темные фигуры. Велосипедисты. Они не спеша катят к мосту. Пилотки, сапоги с широкими низкими голенищами, за плечами карабины. Какой черт принес сюда этих солдат? Почему едут так поздно по дороге в Лаукнен? Едут одни, за ними вроде никого нет…
— Шпаков, Мельников! — быстро шепчет капитан. — Овчаров, Целиков! Взять их! Без шума! Мы прикроем вас!
Группа захвата незаметно, стремительно и бесшумно выдвигается на указанную позицию. Четверка бежит вдоль опушки к ельнику у моста. Под ногами стелется мягкий мох.
— Ложись!.. — командует капитан остальным.
Аня видит, как солдаты пересекают мост. Они едут совсем рядом. Капитан, расставив локти, взводит автомат, ставит его на рожок. От черной стены ельника внезапно отделяются темные фигуры. Они без звука перелетают через кювет и накрывают солдат. Аня начинает считать: три, четыре, пять… Капитан любит повторять: «Самый решающий момент при захвате «языка» — первые тридцать секунд». Девятнадцать, двадцать… Напряженную тишину взрывает вдруг надсадный, сверлящий уши крик. Крик ужаса. Он тут же обрывается. Капитан подползает ближе к опушке. Шаркнули кованые сапог