т себя волшебницей. Стоит ей прикоснуться к чудо-ключу — и, подобно выпущенному из бутылки волшебному джинну, мчатся в тесном военном эфире электромагнитные волны, докладывая командованию о том, что увидел и что услышал «Джек» в краю почти столь же недоступном, как чужая планета. Хрупок Анин «воздушный мост», перекинутый через фронт, мостик из точек и тире. Хрупок и все-таки надежен, потому что работает Анина рация не только на лампах и батареях, работает она на шести сердцах членов разведгруппы «Джек».
Аня и Зина берегут свои «северки», а разведчики берегут Аню и Зину, берегут, как самых любимых сестер. С грубоватой нежностью называют они радисток «музыкантшами» или «дятлами», а их рации — «бандурами». Вежливость, говорят, дешево стоит, но дорого ценится. Но еще дороже ценится вежливость. Там, где она не дешево стоит. Постелить девчатам после трудного похода постель из елового лапника, отдать им, голодая, последний кусок хлеба, удержаться от крепкого словца, когда так хочется отвести душу, — все это в условиях вражеского тыла уже не маленькие знаки внимания, это уже не просто вежливость, на это не каждый способен. Тут-то и испытывается сердце друга. Разведчики — это люди большого сердца, а большое сердце вмещает и мужество, и товарищескую доброту. А если случается, что разведчик геройский парень, да сердце у него в лесу корой обросло, такого не дарят дружбой. Таких, к счастью, нет в семье разведчиков по имени «Джек».
Часто вспоминает Аня погибших, без вести пропавших друзей. Каждый из них был незаменим в своем роде. И все же Аня согласна с Мельниковым: группа, сократившись численно, стала маневреннее, подвижнее, легче, лучше и быстрее маскируется, уходит от погони.
Мельников даже сочиняет радиограмму, рекомендуя начальству впредь забрасывать в Восточную Пруссию группы не по десять, а по пять человек.
…По лесу вечером идет, шатаясь, дюжий, похожий на гориллу, эсэсовец. Глотая шнапс из фляги, он распевает не лишенным приятности баритоном:
— Хорст ду майн хаймлихес Руфен?
Разведчики притаились в сосняке.
— Чего он орет? — спрашивает Аню Мельников, осторожно выглядывая из-за толстого соснового корня.
— Немцы эту песню у нас в Сеще пели. «Слышишь ли ты мой тайный призыв?»
— Слышим! Слышим! — усмехается Ваня, вставая. — Не глухие.
Мельников и Овчаров набрасываются из засады на эсэсовца. Мельком видят по знакам различия, что имеют дело со штурмшарфюрером[8]. У него крест и множество колодок на груди.
Штурмшарфюрер, мигом протрезвев, сопротивляется, как разъяренный бык. Перебросив через себя Овчарова, он с силой вцепляется в горло Мельникову. Но Овчаров успевает, зажимая рот орущему эсэсовцу, высоко занести финку. Когда с вальтером в руке подбегает Аня, все уже кончено.
— Силен, гад! — хрипло произносит Мельников, взглядом благодаря Ивана Черного. — Центнер, не меньше. А у нас с тобой, тезка, на двоих едва столько наберется…
По документам разведчики определяют, что штурмшарфюрер СС Бруно Крамер проходил подготовку в «Замке ордена крови» в Зонтгофене, затем служил в штабе 6-й горнострелковой дивизии СС «Норд». У него отпускной билет. Он только что провел две недели свадебного отпуска в родной деревне под Норденбургом. Завтра молодожену необходимо явиться в комендатуру СС в Растенбурге. В бумажнике — фотографии виселиц и расстрелов на русской земле. А на безымянном пальце эсэсовца поблескивает массивнее золотое кольцо с полированным черным камнем и сдвоенными золотыми молниями СС…
Мельников передает Ане трофей — золотые часы «Лонжин» — свои «кировские» часы Аня выкупала в реке Прегель, они давно вышли из строя…
Небольшая, брошенная жителями деревня. Она стоит в стороне от больших дорог, поэтому и солдат в ней нет. Пусто, безлюдно. Лунный свет дробится на неровном стекле чердачного окна. Неслышно скользят тени разведчиков по давно не хоженной дороге. Но даже при лунном свете видны на ней полустертые, оплывшие следы вермахтовских сапог с толстой подметкой и подковой на каблуке. Дожди уже смыли эту каинову печать вермахта с дорог освобожденной Европы. Скоро осенние дожди навсегда смоют эту печать и здесь. Черными глазницами смотрит на пустынную улицу кривая колокольня вросшей в землю старинной кирхи. Колокола нет — все колокола в Германии давно перелиты на пушки. Стоят, впервые за много веков, часы на кирхе.
— Кончилось ваше время! — тихо говорит Мельников. Он смотрит на часы на кирхе и машинально бросает взгляд на фосфоресцирующий циферблат своих часов, не задумываясь о том, что стрелка его часов отмечает сейчас веху на стыке двух эпох. На восточнопрусской кирхе остановилось старое время, а часы советского воина уже отсчитывали новое.
Раннее утро. Густо стелется туман. Мельников подыскивает место для дневки. Вдруг из-за кустов, как вспугнутые глухари, выскакивают два немецких солдата, заросшие, грязные, с ранцами за спиной, в спущенных на уши пилотках, с черными шмайссерами на груди. Пятясь, таращат они заспанные глаза на разведчиков. Овчаров резко взводит автомат, по Мельников левой рукой отталкивает в сторону дуло. Линялые сизо-голубые мундиры, отдаляясь, тают в тумане, в слякотной мороси за елями.
— Пусть драпают, — машет рукой Мельников. — Не видите — дезертиры. «Гитлер капут». По бородам видно — не меньше трех недель в лесу прячутся…
Ребята бросают на него недоуменные взгляды. Что-то подобрел вдруг Иван Первый — не сдает ли?..
Однако место для дневки он подбирает подальше от неожиданных лесных соседей.
— Группенфюрер! Нами точно установлено, что русская шпионская группа ушла из района Тильзит — Инстербург. Группа потеряла 28 сентября двух разведчиков и командира, о чем говорят найденные у одного из убитых топографические карты. Личность убитого установлена по отпечаткам пальцев в архиве СД: это Шпаков, матерый шпион, в прошлом один из шефов большевистского подполья в Витебске.
Есть основания предполагать, что оставшиеся без руководства русские радисты вывезены самолетом. Не могли же они провалиться сквозь землю!.. Но так как поляны со следами посадки и взлета советского самолета не обнаружено, мы продолжаем поиски…
— Продолжайте! И помните — вы должны доставить мне их живыми!
Подыскивая туманным утром место для дневки, Мельников видит у лужи круглые, как блюдца, следы, похожие на следы огромной кошки.
— И где только эта рысь прячется, — удивляется он, — в таком лесу!
И, словно бы отвечая на его слова, совсем рядом за ельником оглушительно всхрапнул, взревел вдруг невидимый зверь. Разведчики вздрогнули от неожиданности. Что там? Мельников выскакивает к просеке и шарахается прочь, плашмя падает под елку, подавая рукой сигнал: «Ложись!»
По просеке, на восток, с лязгом и грохотом продвигается, тускло поблескивая лобовой броней, кивая длинным хоботом пушки, стальное пятнисто-полосатое чудовище. С отполированных до блеска могучих гусениц валится искрошенный дерн с землей. Покачиваясь, вразвалку, танк прет мимо, высокий и грозный;’ ревет во всю мощь шестисот лошадиных сил танковый' мотор, обдавая горстку разведчиков своим жарким дыханием.
— Тьфу ты! — отплевывается от чадной гари оглушенный Ваня Овчаров. — Вот это зверь!..
— «Охотничья пантера», — говорит, отползая, Мельников. — Разведывательный танк типа «Пантера». Сорок шесть тонн — почти в два раза тяжелее нашего Т-34.
— Ничего себе громила! — уважительно ворчит Целиков.
— Посмотрел бы ты на «королевского тигра»! Семьдесят пять тонн! Орудие шесть метров!
— Но наши КВ и ИС, пожалуй, покрепче…
По просеке проезжает еще несколько камуфлированных под лесную зелень танков и бронетранспортеров. Потом, вечером, Мельников точно определяет их количество по числу капониров в лесу.
Пятое ноября. Аня слушает Кенигсберг. Диктор, ликуя, передает: «Тысячу раз прав гаулейтер и обер-президент Эрих Кох: населению Восточной Пруссии нечего бояться вторжения еврейско-большевистских орд. Удар русских по восточной границе нашей неприступной провинции отбит с большими для них потерями. Немцы! Освобожден город Гольдап!
По призыву гаулейтера с 18 октября в фольксштурм хлынули немцы от 16 до 60 лет. Фольксштурм берет 192 на себя функции полиции, жандармерии и ПВО. Восточная Пруссия надела овеянный славой военный мундир! Создаются народно-гренадерские и народно-артиллерийские дивизии. Героические женщины нашей провинции служат зенитчицами и прожектористами, обслуживают аэродромы, роют окопы и эскарпы. Они помнят, что в славный Тевтонский рыцарский орден входили не только братья, но и сестры. Лишь восточные районы провинции эвакуированы для облегчения обороны. В остальных районах никакой эвакуации не предвидится. Всякие разговоры об эвакуации являются пораженчеством, паникерством, государственной изменой.
Восточная Пруссия — цитадель прусской славы, арсенал и житница великогерманского рейха. Восточная Пруссия — щит Германии, неприступная крепость. В Роминтенском лесу и других наших восточных лесах русские орды будут сметены тевтонским бешенством. Мы разгромим их так же тотально и беспощадно, как разгромил Герман римлян в Тевтобургском лесу… Хайль Восточная Пруссия!»
Последние безморозные дни предзимья. Пятерка разведчиков жует ягоды можжевельника, шиповника и калины, собирает на ходу клюкву, пьет дождевую воду из студеных луж. По утрам эти лужи покрываются чуть заметным ледком.
Утром седьмого ноября Аня осторожно обламывает корешок большой зябко-сизой сыроежки — в ее вогнутой хрупкой шляпке застоялась дождевая вода. Она поднимает к губам сыроежку, как бокал, и медленно выпивает воду. В честь праздника.
— Зато Новый год мы отпразднуем вовсю, — сдерживая простудный кашель, решительно объявляет она. — И обязательно все вместе. Идет?
— Идет, Анка-комиссар! — улыбается Ваня Мельников. — «Ох, какая встреча будет у вокзала в день, когда с победой кончится война…»
Разведчики садятся в тесный кружок, вспоминают, как весело проводили они праздники до войны в том прекрасном, мирном далеке. Зина начинает подробно описывать новогодний стол…