— Господин группенфюрер! Моим людям удалось вновь напасть на след русской шпионской группы. Эта группа рейдирует с севера на юг с целью разведки наших укреплений. Надо признать, что она мастерски запутывает след и уходит от погони. Не подлежит сомнению, что перерезанный кабель ставки — ее рук дело. Рейд этой группы стал фактором в психологической войне. Офицеры ставки открыто говорят, что «Вольфсшанце» перестало быть безопасным местом. Все органы контрразведки работают вхолостую, сеют панику и нервозность, хватают на дорогах беженцев и бюргеров, обыскивают и арестовывают не только восточных рабочих, но и немцев. Десятки арестованных уже дали под пытками ложные показания, оговаривая себя и соседей, сбивая нас с правильного пути. «Лесные призраки» мерещатся и нашим солдатам. В армии и среди населения растет недовольство органами контрразведки.
— Все это мне известно, штандартенфюрер. Я знаю, что наш престиж падает из-за этих русских шпионов. Не набивайте себе цену. Вы не будете обойдены. Как вы собираетесь захватить их?
— Обычная антипартизанская тактика не принесла успеха. Я разработал оригинальный, смею утверждать, план. Как только группа завтра остановится на дневку, мне доложат о месте дневки следопыты СС. Я сразу же высылаю в лес четыре грузовика с эсэсовцами и мотками колючей проволоки. Прибыв к указанному кварталу леса, эсэсовцы за двенадцать минут растягивают «концертину» колючей проволоки вокруг квартала…
— И птички в клетке! Замечательно! И помните — берите их живьем, пусть ранеными, но живыми! И везите прямо ко мне! Это необходимо для нашего престижа. Заранее поздравляю вас, штандартенфюрер, с успехом! Хайль дер фюрер!..
Майор Стручков сидит в отлично оборудованной столовой штаба 3-го Белорусского фронта и без аппетита ковыряет вилкой бифштекс. Белые скатерти на столах, дымящийся борщ, официантки в белоснежных передниках. «Боже мой! А чем там питается группа «Джекэ?!»
Проходят дни, а «Джек» молчит. Все ближе начало наступления 3-го Белорусского фронта, а разведчики не выходят на связь.
— Если будет радиограмма от «Джека», — говорит майор начальнику радиоузла, — немедленно звоните мне. В любое время дня и ночи!
Майор просит об этом уже в который раз. Если перерыв в радиосвязи затягивался, он не спал ночами. Уже не одна наша рация навсегда замолкла в Восточной Пруссии, а неуловимый и неистребимый «Джек», хотя и подходил ближе других к ощетинившейся орудийными и пулеметными дулами железобетонной берлоге Гитлера, каждый раз оживал после недолгого тревожного молчания и вновь выходил на связь. Сколько раз бывало, что и радисты, и шифровальщики, и начальник радиоузла, и майор Стручков, и генерал Алешин уставали ждать, и вдруг внезапно на условленной волне раздавались позывные «Сойки» или «Лебедя» — «г2щ», «г2щ», «г2щ»… «Джек» жив, «Джек» борется. Но сейчас молчание «Джека» затянулось.
Большевики-подпольщики говаривали: «Кто продержится год в подполье — тот хороший подпольщик». Разведчики фронта говорили: «Кто продержится в немецком тылу на немецкой земле месяц, тот всем героям герой!» А «Джек» вот уже четыре месяца воюет в тылу врага, и не на партизанской «малой земле», а на земле врага.
Квадрат леса в восемнадцати километрах юго-восточнее Зенсбурга у озера Муккерзее. Только что отгремел бой. Еще не остыли дула автоматов. Аню всю трясет. Она уже три дня болеет. Ангина — таков Толин диагноз. Зина работать совсем не может — у нее сильный жар, что-то бредит про кукушку, считает, сколько жить осталось… В лесу — голоса, крики немцев, Толя зажимает Зине рот.
Немеют от холода пальцы, знобит, зубы выбивают чечетку. Аня передает радиограмму, работая на батареях Зининой рации. Чтобы обмануть немецкую радио-разведку, она настраивается как можно быстрее, при помехах сеанс прекращает, часто меняет позывные и волны. Теперь она знает рацию «Север» так же хорошо, как прежде в Сеще свой старенький «Ундервуд». Временами Аня работает почти в полуобмороке, автоматически.
Характеристика работы корреспондента № 2165:
«Позывной дает нечетко. Вместо «г2щ» получается «г26». Настройка передатчика длиннее нормального до 1 метра. Передача на ключе торопливая, нечеткая. У всех цифр укорочено тире. Материал принимает хорошо. Правильно и быстро переходит на предлагаемые нами волны, умело удлиняет и укорачивает волну своего передатчика».
Ночью разведчики идут по старинным дорогам, прорубленным в пуще еще крестоносцами. Идут по дорогам, чтобы не оставлять следов в заснеженном лесу. Перебираются через каналы по дамбам, прячутся за вековыми деревьями, когда проносятся грузовики и штабные «мерседесы», проезжают конные обозы.
Днем в лесу звучит французская речь. И это не галлюцинация: в лесу пилят деревья военнопленные французы.
А то вдруг разведчики, подобравшись кустарником к шоссе, услышали непонятный галдеж. По шоссе немцы-конвоиры, покрикивая, вели колонну американцев из «Офлага» — офицерского лагеря. Странные это военнопленные — сытые, розовощекие, отлично одетые. Они смеются, оживленно разговаривают друг с другом, перебрасываются на ходу бейсбольным мячом. За американцами медленно едет грузовик с продуктовыми посылками международного Красного Креста. За грузовиком шагают тесной толпой, тараторя наперебой и бешено жестикулируя, итальянские генералы. Немцы посадили их в «Офлаг» после свержения Муссолини в июле прошлого года…
За лесом зловеще горят призрачным, трепетным светом ракеты, и Толя Моржин рассказывает про победные артиллерийские салюты в Москве.
Слабеют, выбиваются из сил разведчики. Каждую ночь все труднее идти. Моржин смотрит на карту, хмурится. Позапрошлая ночь —17 километров, прошлая — 12 километров, эта ночь — 8 километров, хотя теперь стало легче перебираться через замерзшие реки, каналы и болота.
Густо валит первый настоящий снег. Покрывает белым саваном спящую четверку из группы «Джек». Пятый — Ваня Целиков — охраняет сон группы, сидя неподалеку под облетевшим старым дубом. Стоять у него давно нет сил. Что только не делал он, чтобы не сморил его сон: перечитал все известные ему стихи, спел молча все, что знал, песни, искусал в кровь губы, исщипал себя, и все же сон неумолимо наваливается. А сон сейчас равносилен предательству.
Есть у Целикова последнее средство. Вытащить пулю из патрона, насыпать пороху из пули на тыльную сторону левой ладони. Хватит клевать носом! Правой рукой Иван зажигает одну из последних спичек в коробке. Ярко вспыхивает порох, вмиг глубоко прожигая кожу. Нет, никто не увидит огня, Ваня хорошо замаскировал вспышку. Едва не закричав от боли, трясет он опаленной рукой. Зато и сон как рукой сняло…
Густеют ранние ноябрьские сумерки. Командир всегда просыпается первым — с темнотой надо сниматься с дневки и всю ночь топать на юг.
— Подъем! — шепчет, не поднимая головы, Толя Моржин. Он толкает локтем Мельникова. — Хватит дрыхнуть! Оглохли, что ли? Ауфштейн! Кому говорят?
Неимоверно сладки эти последние минуты сна. Ваня Мельников натягивает на голову тонкий «семисезон». А когда сам был командиром, тоже первым просыпался и других будил…
Он хочет привстать и не может. Ну точно пьяный. Сонная одурь сковывает язык, заклеивает глаза.
— На заре ты ее не буди! — вдруг громко, чересчур громко произносит Зина и, зевая, садится. — Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно!..
Промозглая темень. Валит снег. Спать, спать…
— Эй вы, сони! Хотите я вас сейчас расшевелю? Вот включу Москву, последние известия…
— Не смей, Зинка! — словно из-под земли, доносится голос Ани, которая укуталась с головой. — Батареи совсем сели!
Моржин встал, накинул ремень автомата на шею.
…В ту ночь они прошли пятнадцать километров. Шли, а в темном урочище дико и жутко хохотала какая-то ночная птица и выли волки. Над головой шептались о чем-то старые мудрые сосны, пережившие и двух кайзеров, и разгром армии Самсонова, и революцию в Германии. Этим соснам, десятилетиями поднимавшимся ввысь, к солнцу, суждено было пережить и Гитлера, и крах вермахта, и многое-многое другое…
Подобно воспоминанию о тяжком кошмаре, врезается в память разведчиков ненароком увиденная в глухом лесу картина. Картина, которую не сотворила бы и мрачная фантазия немецкого сказочника Гофмана.
В лесу слышатся крики, хлесткие, как пистолетные выстрелы, удары бичей. Разведчики осторожно подбираются к обочине большой поляны. Сначала они видят только чадный дым, клубящийся на поляне и смешивающийся с седыми космами утреннего тумана. В дыму появляются и пропадают призрачные фигуры множества людей. Многие из них надрывно кашляют. Потом ветер относит дым в сторону, чуть не во всю поляну разгорается огромный костер, и потрясенные ребята из разведгруппы смотрят и не верят глазам своим. Худые, как скелеты, люди в полосатой сине-белой одежде «каретников» — узников гитлеровского концлагеря — заняты страшным делом. Орудуя ломами и лопатами, они выкапывают из громадной могилы разложившиеся серые трупы давно похороненных людей в таких же, как и они, арестантских костюмах. Другая группа «кацетников» перетаскивает трупы к длинным и высоким штабелям — ужасным штабелям из трупов и дров, из трупов и дров. Третья группа укладывает трупы сверху, а затем обливает мертвецов бензином и поджигает. Подгоняя «каретников», поляну окружает свора орущих черномундирных эсэсовцев.
— Совсем взбесились, гады, — шепчет Ваня Мельников, отползая. — Дело ясное: хотят уничтожить следы своих преступлений. Запомните это место, ребята!
…Позади — пятьсот километров, пройденных «Джеком» по прусской земле. Это если считать по прямой, но разведчик не ходит по прямой, путь его подобен спутанному серпантину.
После Ангербурга «Джек» пять раз переходил через «железки», а сколько позади осталось шоссеек, никто и не упомнит… В памяти Ани часто всплывает все одна и та же фраза из «Крестоносцев»: «Если держать путь все время на юг, отклоняясь немного на запад, то непременно доберешься до Мазовии, а там все будет хорошо…»