И Ганне тоже казалось, что достигающие ее слуха звуки из соседней комнаты – только сигналы, открывающие ей доступ в бессмертие. Ей слышались сдавленные, сдерживаемые, но оттого еще более страшные стоны и скрип кровати – словно смертельно больной метался на своем ложе, изнывая от муки.
И наконец настала тишина. Это и был настоящий сигнал. Ганна встала и открыла дверь в спальню.
Маргарита Ильинична, снова показалось ей, стала меньше и худее. Из крупной, цветущей женщины она превратилась в щуплую старушку. Может, оттого, что лежала она посреди монументальной кровати с витыми столбиками и бледно-розовым парчовым пологом? Но почему тогда стал ей велик расписанный тигровыми лилиями шелковый халат? Какие сухонькие лапки, как умалилось, обтянулось широкоскулое лицо! Запавшая грудь тяжело вздымается, и на висках еще не высохли голубоватые бусины пота. Она судорожно отодвинулась к изголовью, увидев входящую девушку, как будто успела забыть, кто она такая, и испугалась ее.
А на месте, где она лежала раньше, где на шелковом покрывале сохранился отпечаток ее тела, осталось… Что-то черное, угольно-черное, сверкающее бесчисленными антрацитовыми гранями… Идеально отполированному камню размером с голубиное яйцо и была придана форма яйца. Откуда он тут взялся?
– Возьми, – раздался тихий голос, словно зашуршала опавшая листва. Маргарита Ильинична еще изменилась, теперь она была просто страшна. Ее голова стала похожа на сухую тыковку, глаза смотрели жалко, как у умирающей собаки. – В руку… Возьми.
– Спасибо, – сказала Ганна, все еще не решаясь протянуть руку и прикоснуться к сверкающим граням камня.
– Не благодари… Еще неизвестно, благо я даю тебе или зло. Но, если хочешь взять, то бери.
Ганна взяла камень. Он уютно поместился во впадинку ладони. Он был очень теплый, и, наверное, от этого казалось, что он пульсирует, живет, что-то тихонько шевелится под блестящей черной скорлупкой. Но это, конечно, был пульс самой Ганны. Теплый? Нет, он уже почти горячий, раскаленный, он жжется! Вскрикнув, она разжала ладонь, но камень не выпал, не покатился по темно-розовому ковру. Он пропал с ладони, оставив на перекрестье линий круглый след ожога, черную метку неведомого пиратского братства. Но камень не исчез совершенно! Огненной каплей он тек по венам, отыскивая в теле Ганны уютный уголок, куда он мог бы поместиться. Она почувствовала жгучую судорогу в животе и вскрикнула.
– Не бойся… Не бойся… – услышала шелест.
Это был уже почти не человек – горстка праха, завернутая в шелковый халат, глядящая на Ганну человеческими глазами… Но что это за глаза! В них нет ни тоски, ни мольбы, ни боли, а только бездонный, несказанно прекрасный свет. В этот свет невозможно было не влюбиться, но Ганна знала, что ей нельзя на него смотреть. Нельзя, если она хочет бессмертия. Да полно, хочет ли она этого? И снова судорога мягко сжала живот, голова закружилась, комната встала на ребро, потом перевернулась, и Ганна кувырком полетела в беспамятство.
Не открывая глаз, она прислушалась к себе. Действительно, болел живот, но не страшно, а вполне умеренно и привычно, как бывает в определенные дни. Еще затекла спина, рука и шея. Это оттого, что она долго, неудобно сидела, положив голову на руку. Надо же, задремала. На улице совсем темно. Жалобно попискивает телефонная трубка – Ганна положила ее неровно. Только что она звонила Маргарите Ильиничне из директорского кабинета, просила разрешения заглянуть сегодня в гости. Поговорила с ней… Или не поговорила? Разве она не была сегодня у Маргариты? Черствый кекс… Малахитовый прибор… Икра в хрустальной раковине… Белые хризантемы и тигровые лилии… Вразнобой, и все-таки подчиняясь какому-то общему ритму тикающие старинные часы… И холодный, стеклянистый блеск граней черного камня.
Ганна ахнула, схватилась за живот. Ее рука проникла под пояс тяжелой драповой юбки, скользнула в трусики. Так и есть, липкая влага. Поднесла к глазам пальцы. Кровь. Немного раньше времени. Но ничего, такое с ней бывает. Значит, она, убаюканная непогодой, уставшая после рабочего дня, заснула в директорском кабинете, и ей приснился очень странный сон. Странный сон, спровоцированный физиологическими процессами, изменениями в биохимическом составе крови, центральной нервной и эндокринной системах. Но говорила ли она с Маргаритой по телефону? Неудобно как-то получилось.
Ганна снова раскрыла свою записную книжку, набрала номер, но к телефону никто не подошел. Нет, так нет. Пора домой, тетя Ксана будет беспокоиться.
Ксения Адамовна занималась с дипломницей, расположившись за кухонным столом, она только кивнула племяннице, и снова уткнулась в бумаги. Ганна проскользнула в комнату, расстелила постель и легла, с головой укрывшись одеялом. Завтра тоже будет день.
И какой день! Такие выдаются только в конце апреля и только в средней полосе России! За одну ночь разошелся туман, куда-то делись тяжелые тучи, затягивавшие небо, грозящие разродиться то ли дождем, то ли снежной крупкой! Солнце выкатилось на небо в четыре часа пятьдесят минут, точно по графику, и ходило колесом по яростной синеве, и к полудню все лужи высохли, все прохожие несли свои пальто и плащи не на плечах, а весело перекинув через руку, клювы всех скворцов были особенно желты, и все домашние хозяйки кинулись намывать окна, пускать солнечных зайчиков!
Ганна встала рано. Привычно, не открывая глаз, прошлепала босыми ногами в ванную, открыла кран, уставилась в зеркало и чуть не завопила в голос.
Нет, с ней не случилось безусловного чуда. Шрамы не исчезли совершенно, но стали светлее и меньше выдавались над кожей. Последнее время она пользовалась кремом «Контрекс», это была дорогая импортная новинка. Может быть, он помог? Но ведь было и еще кое-что, чего нельзя было объяснить благотворным действием крема.
Ганна давно привыкла носить парик. Ей в свое время удалось купить (с большой переплатой) неплохой, с прической лесенкой, пепельно-русый. В холодное время года это было даже удобно, можно щеголять без шапки, летом сложнее. Порой вместо парика она затейливо повязывала шелковый платок, порой носила шарф, шляпку или берет, но ни разу не рискнула показаться на людях с непокрытой головой. На лбу и на висках, там, где кислота сожгла, убила волосяные луковицы, виднелись обширные прогалы. Теперь же, как она успела заметить, проплешины покрылись легким пушком. Сомнений быть не могло. Волосы растут, и они отрастут снова. Брови тоже – на том месте, где им надлежало быть, где Ганна привычно проводила серым карандашом две ровные дуги, уже шершавился под испытующим пальцем ершик незримых волосков.
«Ты красивая», – шепнул ей кто-то.
Ганна оглянулась. Тетя Ксана? Но та еще не вставала.
Ах да, внутренний голос. Шепот. Он стал отчетливей и обрел новую, повелительную интонацию. Что ж, это просто одно из чудес. Не стоит удивляться!
– У тебя красиво блестят глаза. Но ты ужасно одета. Что это за ночная рубашка? Как у старухи. Девушка твоего возраста должна носить шелк и кружева. Да что там говорить! Неужели ты собралась напялить этот драповый костюмчик и блузку с жабо, которое толстит шею и делает тебя похожей на анекдотическую тещу? Только не сегодня! Что у нас там есть еще в бедном гардеробе?
Ганна выбрала светло-серую юбку по колено и красный свитерок-«лапшу», смело подчеркивающий грудь. Совершила привычный макияж, но про себя заметила, что губная помада ярковата и оттенок ей не идет, а дешевая тушь вскоре осыплется, хлопьями осядет под глазами. И духов нет.
– Тебе нужны хорошие духи, чтобы заполучить хорошего мужчину, – согласился внутренний голос.
– Ганночка, вы сегодня очаровательны! – сделал ей в магазине комплимент постоянный покупатель, сальноволосый толстяк. – Какой румянец! Сразу видно, весна пришла!
Такого она раньше не слышала, еще сильней зарделась, и в обеденный перерыв не выдержала, побежала в парфюмерно-косметический магазин по соседству. Там тоже был обед, но продавщицы ее знали и впустили в свою лавчонку, где парфюмерные ароматы мешались с запахом подогреваемой на плитке гречневой каши с котлетами. Какая-то тетка сунулась было за Ганной в двери, но девчонки как рявкнут на нее! А пускай не лезет, русским языком же написано – «закрыто»!
– Тебе чего, Ганусь? – ласково спросила Ленка. Она была у Ганны в долгу, именно Ганна недавно отложила для нее темно-зеленый томик писателя Набокова, этого Набокова Ленка запулила в подарок большому интеллектуалу, своему гинекологу, тот был в диком восторге. А с чего, спрашивается? Ленка книжку полистала, чепуха какая-то. Вот Дюма, тот интересно пишет, а лучше всего Анн и Серж Голон, про Анжелику. Увлекательное чтение! И такое тоже у Ганны водится, так что, видно, пришла пора ответить услугой на услугу… – Ой, что это с тобой? У тебя эти…
И Ленка обвела пальчиком вокруг собственной холеной мордочки. Ганна ее поняла.
– Знаешь, стала пользоваться новым кремом. Импортный, дорогой, вот и помог.
– Ой, как я за тебя рада! – Ленка говорила вполне искренне. – Ты теперь просто красавица, красавица! У меня кое-что для тебя есть, будешь довольна!
У Ленки под прилавком «для своих» был косметический набор «Пупа», лак «Макс Фактор», крем «Пани Валевска», флакончик духов «Маджик нуар». Только губную помаду она снисходительно разрешила купить «Дзинтарс», и сама подобрала оттенок – холодный розовый. Ленка, обрадовавшись за приятельницу, взяла с нее не так много, но все равно покупка истощила скудный бюджет Ганны. В запале она даже влезла в хозяйственные деньги, в те, что тетя Ксана дала ей, чтобы заплатить за телефон, за коммунальные услуги, подписаться на журнал «Литературное обозрение» и «Роман-газету», а также купить сахара и круп на месяц. К слову сказать, Ксения Адамовна даже в мыслях не упрекнула племянницу за растрату, так поразилась произошедшей в ней перемене. Как помог этот крем, чудо!
Глядишь, так и жизнь у девочки наладится, тетя Ксана желала этого совершенно искренне, как будто не понимала, что может опять остаться одна-одинешенька, меж четырех холодных стен, что никогда они не будут больше коротать тихие вечера за чаем с пряниками, ходить вместе в кино, говорить о прочитанных книгах, никто не подаст ей в старости стакана воды и не сбегает в аптеку за аспирином! Но она, жалкая горбунья, могла думать только о других и никогда о себе и ничего никогда для себя не хотела…