Они не выглядели спящими. На их лицах застыла смесь радости, таких неестественных улыбок и некоторой боли. У детей были закрыты глаза, явный признак, что их умертвили раньше. Взрослые лежали с остекленевшими и замерзшими глазами, а их мёртвые зрачки смотрели во все стороны, в том числе и на нас. В зрачках застыло с осуждение. Из-за минусовой температуры они все замерзли, даже их глаза.
Мы вошли в помещение, и я немедленно присел на корточки.
— Странник, ты прости, но… Ты не удивлён?
— Я пару раз примерно такое видел. Могу тебе даже рассказать что это.
— Валяй.
Я включил свой фонарик и осветил Иисуса.
— Секта, — я повторил тезис Киппа, но без всяких сомнений.
— Староверы?
— Не надо оскорблять староверов, они нас с тобой переживут. Нет, какая-нибудь христианская секта. Обратил внимание, что Иисус на календаре весь из себя весёленький и в ярких одеждах? В православии так его не рисуют. Короче, церковь распоследнего завета, Восьмого дня, Седьмой воды на киселе или чёрт их разберёт чего. Жили обособленно от местных. Надо думать, среди них не проповедовали, но и сами в местную церквушку не ходили.
— А почему не проповедовали?
— Чтобы местные мужики их не сожгли, конечно. Короче, жили замкнутой общиной, никого не трогали. Землю пахали, бизнес какой-то вели. Многоженство у них было. У религиозных сект такое запросто.
Кипп кивнул.
— А когда пришёл большой кабздец, — вздохнул я. — Они трактовали его верно и самоубились. Помолились, наверное, бахнули винца и запили им стрихнин. Или что-то в таком духе. Рационально.
— Что же тут рационального? Самоубийство — грех! Я сам не больно-то верующий человек, Странник, но соображаю в догматах.
— Фигня, у сектантов свои догматы. Это традиционные веры заставляют своих адептов цепляться за жизнь и бороться. А у сектантов своя логика.
— Мда. Жуть. А почему всё не сожгли?
— Поди знай. С их точки зрения мир умер, они просто последовали воле Всевышнего. А с нашей… Может, они и правы в чём-то.
— Э, ты это брось, Странник! Уныние тоже грех.
— Да я не унываю. Тем более, что они нам наверняка тоже еды оставили.
— Ага, отравленной. Разве что их самих есть.
— Так, давай без этого!
— Я пошутил.
— Нет, Кипп, ты говоришь об этом… Это у тебя форточка Овертона хлопает. Типа шутишь, типа обсуждаешь, типа допускаешь. Нет, это табу, это харам. Вообще жёсткий харам.
— Странник, ну я не предлагаю… Но раз уж ты пристал, посуди сам. Будешь подыхать от голода рядом с грудой замороженного мяса? Да тебя инстинкт заставит их жрать.
— Не заставит. Кипп, вот если бы тебе сказали, что дерьмо обладает пищевой ценностью. Ты бы пошёл в туалет и сожрал оттуда? А?
— Фу, мерзость.
— А человечину есть не мерзость? Это такое же табу. Причём говоря так, я не к тому, что табу глупые, давайте их отменим. Нет, не отменим. Харам — это часть нашей морали, того, что делает нас собой. Нужен ты себе, выживший, но жравший дерьмо четыре года подряд?
— Не нагнетай, Странник.
— Кипп, если ты со мной не согласен, доставай свой кольт и вали меня, как последнего оленя. Потому что есть непримиримость. Я некоторых вещей не приемлю даже в шутку.
Сказав это, я зашёлся в кашле и сам не заметил, как меня скрутило и я лёг на пол недалеко от ног лысеющего здоровяка, того, кто был на фотографии.
— У тебя жар, — Кипп нависал надо мной и трогал лоб. — И давно?
— Недавно, вторая стадия. Это и тайфун — те аргументы, которые заставили поспешать с Ордой.
— Ты не боялся проиграть, ты боялся сдохнуть раньше, чем заразишь Орду. А меня взял с собой как смертника?
— Не ссать, пехота. У тебя есть Климентий, есть грейдер с полными баками. Можешь бросить меня и валить куда захочешь.
— Ты прав, могу, — легко согласился он. Но вместо того, чтобы забрать у меня рюкзак и поспешать к норе, он оттащил меня к стене чтобы посадить, уперев спиной о стену и принялся бродить по помещению, равнодушно переступая трупы, проверяя содержимое шкафов.
— Как думаешь, хлеб, который они не доели, съедобен? — спросил он.
— Съесть его конечно можно, это уж точно. Но он отравленный, к гадалке не ходи, — мир плыл у меня перед глазами, но слышал я всё ещё хорошо. — Такую еду ешь один раз.
В какой-то момент Кипп исчез и всё же я слышал его брожение по дому. Он не ушёл. Был ли я ему благодарен? Скорее я принимал это его поведение, как ещё одну данность, ещё один факт.
— Сможешь идти? — раздался голос над ухом. — Я там диванчик разложил, полежишь на кухне. Я попробую развести печь. У них там что-то типа голландки. Прикольно, газовая печь есть, но и старая дровяная. Зачем она им?
— Традиция, — сжав зубы, ответил я, пытаясь встать.
Кипп помог и потащил обратно через длинное помещение, потом через какой-то коридор и в квадратную темную кухню, потом повалил на диван. Я улёгся и осветив фонариком, посмотрел по сторонам.
…
— Как думаешь, разгорится печь? — Кипп появился из ниоткуда. Или же мне так показалось, а на самом деле я задремал.
— Смотри, разведи слабый-слабый огонь. Дело в том, что дымоход забит снегом, причём сильно. Но слабые дымы постепенно протопят небольшие щели, трещины, найдут выход. Потом тоже особый огонь не разведёшь.
— Демаскирует?
— В буран? Не думаю. А вот нам помещение задымишь запросто. Дыма должно быть не больше, чем способно уйти в трубу. Кстати, не хочешь проверить, как там поверхность?
— Сходил уже. Грейдер стоит, дыру заносит, я снял с петель двери в кладовую и закрыл ими наш прокоп. Чтобы откапываться легче, ну и найти нас труднее. Потом убрал диван от прохода. Враги смогут пройти, но будут шуметь. Еду готовую из зала не стал брать, просто запер его. Хотя есть большое желание оттаять вино. Но — боюсь, вдруг там тоже яд.
— Не исключено.
— И свечи нашёл, обычные такие, стеариновые.
— Вот их разожги и поставь внутри печи. Для протапливания и формирования тяги пойдёт. И поищи себе вина, только закупоренного. Не думаю, что они перед смертью всё вылакали.
Я снова вырубался и просыпался. На этот раз я лежал всем телом на диване, стало чуть теплее, я был укрыт, а на стене около меня плясали огоньки.
Кипп орудовал своим тесаком, разбирая на щепочки стул и скармливая щепу в печь. К счастью, секстанты любили всё традиционное, мебель была в основном из цельных сосновых досок.
— Проснулся? Будешь виски? Как оказалось, у их патриарха в спальне целый ящик.
— О, да ты богат!
— Мы богаты, — ухмыльнулся Кипп. — Так что, будешь глоток?
— Мне бы воды, да побольше.
Кипп дал мне воды из фляги.
— Только вот с лекарствами тут голяк, — посетовал он. — Сектанты лечились молитвой и добрым словом. Не смогу тебя лечить. Климентий даёт прогноз по твоему здоровью пятьдесят на пятьдесят.
— Отличный прогноз. Ладно, я пока посплю.
Глава 6Что скрывает снег
В отличие от Фрейда я не верю,
что секс является определяющим фактором
в комплексе поведения человека.
Мне кажется, холод, голод и позор нищеты
гораздо глубже определяют его психологию.
Ч. Чаплин
Разлепить глаза было трудно, слизь или слёзы высохли и склеили их. Я не выспался, а в моём горле бушевал пожар.
Я проснулся. Казалось, что где-то мерзко пищал комар, но последние комары исчезли с планеты вместе с хорошей погодой. Значит, это просто остатки сна.
Спать в абсолютной темноте достаточно комфортно, так даже задумано природой, а вот просыпаться в ней же уже не так здорово, потому что ты открываешь глаза и не можешь понять, открыл ты их или нет.
В моём случае помог Климентий в планшете. Да, на момент пробуждения было темно, но, когда я закашлялся, он зажёг экран и при появлении источника света стало проще.
Всё та же кухня, в печи угли, всё тот же диванчик.
Сердце колотилось, было холодно, причём понять объективно, холодно или просто у меня озноб, трудно, градусник остался в грейдере.
— Климыч!
— Да, босс.
— А где у нас Кипп? Решился свинтить, бросив старого корабельного товарища?
— Пока ещё нет. Просто гуляет по поверхности.
— Просто гуляет или непросто?
— Что есть простота? — Климентий неспешно вывел на экран, а поскольку это был единственный источник света, то я это сразу же заметил, карту местности, на которой отметил одну зелёную точку и несколько красных.
Так принято у людей, зелёный — цвет союзника, красный — цвет опасности.
Я сфокусировался на карте, сел на кровати, пошевелил руками, ногами, после чего недовольно закряхтел.
— Климентий, было бы нехерово, чтобы ты поведал мне контекст. В двух словах, чего тут произошло?
— Буран идёт, стемнело. Наши, а если быть более точным, то ваши преследователи, достигли того самого зерноочистительного комплекса, который неподалёку, в селе.
— Давно они его, как ты выразился, достигли? Достигаторы херовы.
— Отставание было всего пятьдесят минут. То есть, прошло четыре часа и пятьдесят две минуты.
— Значит, сейчас ночь?
— Да.
— А нашли, потому что тогда ещё не занесло следы?
— Фактически их уже к концу поиска замело, они очень эмоционально вели переговоры между собой, вероятно решили, что это твоя точка назначения, Антоний. Увидели её визуально, у них есть хорошая оптика. Кстати, а какая у тебя точка назначения в действительности?
— Не отвлекайся. Ну, доползли дотуда? И что? Все, кстати, добрались из чертей?
Климентий спустя год общения со мной отлично умел понимать аллегории и даже мат, что ещё труднее.
— Нет, двигались разобщённо, поскольку на таком расстоянии стала сильно сказываться разница в скорости. Три из девяти сигнатур, то есть, транспортов, затерялись.
— Не нашлись?
— Их судьба неизвестна, но на связь они не выходят. Возможно, что из бурана они уже не выйдут.
— Вот горе-то какое, — саркастически прокомментировал я. — Так, шесть штук доползли, окопались, нас не нашли. Всё верно?