— Сколько людей ночует здесь?
— Двое: конюх и я.
— Сегодня все сотрудники на месте?
Маршан обвел следователей глазами и ответил:
— Тренер в отпуске до конца недели. Осень — мертвый сезон. Не знаю, пришла ли сегодня Эрмина. Она очень расстроена. Пойдемте.
Они перешли двор и направились к самому высокому зданию. У входа Сервасу ударил в ноздри запах лошадиного навоза. Его лицо сразу покрылось тонким слоем пота. Они прошли через помещение, где хранились седла, и оказались у входа в большой крытый манеж. Там всадница занималась с белым конем, который выполнял все приказы с бесконечным изяществом и грацией. Конь и всадница словно составляли единое целое. Белая шкура коня отливала голубизной, издали его грудь и морда казались фарфоровыми. На ум Сервасу пришел образ женщины-кентавра.
— Эрмина, — позвал главный управляющий.
Всадница повернула голову, направила коня к ним и спешилась. Сервас заметил, что у нее красные, опухшие глаза.
— В чем дело? — спросила она, поглаживая шею и морду коня.
— Поищи Эктора. Полиция хочет вас допросить. Приходите ко мне в кабинет.
Она молча кивнула. На вид ей было не больше двадцати. Ниже среднего роста, миловидная, с мальчишеской повадкой, волосами цвета сырого сена и с веснушками. Полными боли глазами она быстро взглянула на Серваса и пошла, опустив голову и ведя за собой коня.
— Эрмина обожает лошадей, она великолепная наездница и прекрасный тренер. Славная девчонка, но с таким жутким характером… Ей, конечно, надо немного повзрослеть. Она занимается Свободным с самого его рождения.
— А в чем это заключается? — поинтересовался Сервас.
— Вставать ни свет ни заря, ухаживать за конем, чистить его, кормить, выгуливать, успокаивать. Грум — это всадник-нянька. Эрмина занимается еще двумя чистокровными лошадьми, уже взрослыми. Они участвуют в соревнованиях. Ремесло грума не знает нормированного рабочего дня. Она должна была начать объезжать Свободного в будущем году. Месье Ломбар ждал этого с нетерпением. Конь подавал большие надежды, у него превосходная родословная. Здесь он был чем-то вроде фетиша.
— А кто такой Эктор?
— Он из нас самый старший, всегда тут работал. Намного раньше меня и нас всех.
— Сколько у вас лошадей? — спросила Циглер.
— Двадцать одна. Чистокровные французские скаковые и один голштинец. Из них четырнадцать наши, а остальные живут у нас. Мы берем лошадей на пансион для тренировок, а также жеребящихся кобыл.
— Сколько у вас боксов?
— Тридцать два. Еще один родильный бокс площадью в сорок квадратных метров с видеонаблюдением. Плюс гинекологические горизонтальные загончики, помещения для оказания медицинской помощи, два стойла, центр осеменения, два ипподрома с профессиональными полосами препятствий, восемь гектаров огороженных выгонов и дорожка для забегов.
— У вас очень хороший центр, — заключила Циглер.
— И по ночам только вы вдвоем за всем присматриваете?
— Каждый бокс снабжен системой сигнализации, а здания тщательно запираются. Ведь лошади дорого стоят.
— Вы ничего не слышали?
— Нет.
— Вы принимаете какое-нибудь снотворное?
Маршан бросил на них пренебрежительный взгляд.
— Здесь не город, спится хорошо. Жизнь тут идет в естественном ритме, как ей и подобает.
— Никакого подозрительного шума? Ничего необычного? Ничто вас среди ночи не разбудило? Постарайтесь вспомнить.
— Я уже об этом думал. Если бы что-то было, я бы вам сказал. В таком месте, как это, всегда присутствуют какие-то шумы: лошади топчутся в боксах, деревья в лесу скрипят. Тут же лес близко, значит, тишины не бывает. Часто лают Сиско и Энцо.
— Собаки, — сказала Циглер. — А какой породы?
— Кане корсо.
— Что-то их не видно. Где они?
— Мы их привязали.
Две собаки и система сигнализации.
Два человека на территории.
Сколько весит конь? Сервас вспомнил, что говорила Циглер: больше ста килограммов. Не может быть, чтобы те, кто сюда явился, пришли и ушли пешком. Как же им удалось убить коня, обезглавить его, погрузить на машину и незаметно увезти, при этом не разбудив ни обитателей центра, ни собак? Да и сигнализация не сработала… Сервас ничего не понимал. Ни собаки, ни люди в конном центре никак не среагировали, да и охранники на станции тоже. Но такого не могло быть.
Он повернулся к Циглер, но обратился не к ней, а к Маршану:
— Можно попросить ветеринара взять у собак кровь на анализ? Той ночью они были на воле или привязаны?
— Они всегда на улице, но на длинной цепи. Никто не может пройти к боксам, миновав их клыки. Лай обязательно разбудил бы меня. Вы думаете, им тоже что-то дали, чтобы уснули? Это меня удивляет. Утром они проснулись в совершенно нормальном состоянии.
— Это подтвердит токсикологический анализ, — отозвался Сервас.
Теперь он задался другим вопросом. Почему усыпили коня, а не собак?
Кабинет Маршана оказался маленькой комнатой, заставленной этажерками со спортивными трофеями и зажатой между седельной и конюшней. Окно выходило на лес и покрытые снегом луга, разделенные сетью барьеров, палисадов, а также полосами живой изгороди. В кабинете имелся ноутбук, лампа и беспорядочное нагромождение счетов, папок с документами и книг о лошадях.
В предшествующие полчаса Сервас и Циглер обошли центр и обследовали бокс Свободного, где уже вовсю трудились техники. Дверь бокса была взломана, на полу виднелось много крови. Очевидно, Свободного лишили головы прямо здесь, скорее всего, пилой, предварительно усыпив.
Сервас обратился к конюху:
— Вы ничего не слышали прошлой ночью?
— Я спал, — ответил высокий старик.
Он давно не брился, и по возрасту, вероятно, ему уже следовало выйти на пенсию. Седая щетина торчала у него на подбородке и на впалых щеках, как колючки дикобраза.
— Ни малейшего шума? Ничего?
— В конюшне всегда полно шумов, — повторил он слова Маршана, однако его реплика вовсе не казалась заученной, как у двух охранников станции.
— Вы давно служите у месье Ломбара?
— Всегда. Сперва я работал у его отца.
У него были налитые кровью глаза, а нос и щеки отливали сизым из-за густой сети лиловатых капилляров под истончившейся кожей. Сервас побился бы об заклад, что снотворного этот тип не принимал, но под рукой всегда держал свое средство: жидкое.
— Какой он хозяин?
— Он нечасто тут показывается, но хозяин хороший. — Красные глаза конюха уставились на Серваса. — Лошадей обожает. Свободный был его любимцем, здесь он появился на свет. Королевская родословная. Месье Ломбар был просто помешан на этом коне. И он, и Эрмина.
Старик опустил голову. Сервас заметил, что девушка рядом с ним еле сдерживает слезы.
— Как вы полагаете, кто-нибудь держал злобу на месье Ломбара?
— Не мое дело об этом рассуждать. — Старик еще ниже пустил голову.
— Вы не слышали разговоров о каких-нибудь угрозах?
— Нет.
— У месье Ломбара много врагов, — вмешался Маршан.
Сервас и Циглер повернулись к управляющему.
— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался Сервас.
— В точности то, что сказал.
— Вы их знаете?
— Меня не интересуют дела Эрика. Моя забота — только лошади.
— Но вы произнесли слово «враги», а это отнюдь не безобидно.
— У меня такая манера выражаться.
— Все же?
— В делах Эрика всегда ощущалась какая-то напряженность.
— Во всем этом отчаянно не хватает точности, — не унимался Сервас. — Все-таки вы сказали так случайно или намеренно?
— Да забудьте об этом, — ответил управляющий. — Просто к слову пришлось. Я ничего не знаю о делах месье Ломбара.
Сервас не поверил ему, однако вежливо поблагодарил. Выйдя из здания, он зажмурился от яркого солнца, синевы неба и блеска подтаявшего снега. Пар шел от лошадиных голов в боксах, валил из ноздрей прыгающих через препятствия коней. Сервас застыл, подставив солнцу лицо, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями.
Две собаки и система сигнализации.
Два человека на территории.
Никто ничего не видел и не слышал, ни здесь, ни на станции. Не может такого быть!.. Абсурд.
По мере того как открывались новые детали, дело коня приобретало в его восприятии все большее значение. Он чувствовал себя судебным экспертом, который выкапывает из земли сначала палец, потом кисть, руку и, наконец, труп. Ему все больше становилось не по себе. В этой истории все было необычно и непонятно. Сервас инстинктивно, как зверь, почуял опасность. Несмотря на ласковое солнышко, его била дрожь.
7
Венсан Эсперандье поднял бровь и уставился на красного как рак Серваса, входившего в его кабинет на бульваре Амбушюр.
— Тебя хватил солнечный удар, — констатировал он.
— Это от тряски, — ответил Сервас вместо приветствия. — Я добирался сюда на вертолете.
— Ты? На вертолете?
Эсперандье уже давно знал, что его патрон не выносит ни скорости, ни высоты. При ста тридцати километрах он от страха вжимается в сиденье автомобиля.
— У тебя есть что-нибудь от головной боли?
Венсан Эсперандье выдвинул ящик стола и спросил:
— Аспирин? Парацетамол? Ибупрофен?
— Что-нибудь бодрящее.
Заместитель Серваса достал маленькую бутылку минеральной воды, стакан и протянул все это шефу. Потом положил перед ним большую круглую таблетку, а сам отпил немного из стакана и проглотил желатиновую пилюлю. Из-за приоткрытой двери раздалось очень похоже сымитированное ржание, а потом смешки.
— Банда идиотов, — проворчал Сервас.
— Они не так уж и не правы. Вызывать бригаду криминалистов разбираться с трупом лошади!..
— Она принадлежит Эрику Ломбару.
— Ого!
— Если бы ты ее увидел, то, как и я, задал бы себе вопрос: на что еще способны те, кто это сделал?
— Ты сказал «те»? Думаешь, их было много?
Сервас рассеянно взглянул на экран компьютера, на котором радостно, во весь рот, улыбалась маленькая белокурая девчушка, вокруг левого глаза которой была нарисована звезда, прямо как у клоуна.