— Или преступники, — уточнил Сервас. — Вспомните, о чем мы говорили в вертолете.
— Я не забыла. Мы сможем окончательно связать эти два преступления, если у нас будет одна вещь…
— ДНК Гиртмана.
— ДНК Гиртмана, — подтвердила она.
Сервас приподнял жалюзи, посмотрел в окно и снова опустил их с сухим треском.
— Вы действительно полагаете, что ему удалось выйти из института и пройти мимо ваших постов?
— Нет, это невозможно. Я сама проверяла посты. Через такую плотную сеть он пройти не мог.
— В таком случае это не Гиртман.
— На этот раз не он.
— Если так, то можно предположить, что тогда тоже был не он, — подал голос Эсперандье, и все головы повернулись к нему. — Гиртман не поднимался на фуникулере, там был кто-то другой. Этот тип, вольно или невольно, имел с ним какие-то контакты в институте и занес в кабину его волос.
Циглер повернулась к Сервасу и вопросительно на него взглянула. Она догадалась, что он не все рассказал своему заместителю.
— Да, только в кабине нашли не волос, а следы слюны, — уточнила Ирен.
Эсперандье покосился на нее, потом на Серваса, тот с виноватым видом опустил голову и произнес:
— Не вижу во всем этом логики. Зачем убивать сначала лошадь, потом человека? Чего ради прибивать коня к верхней площадке фуникулера? А человека под мостом? В чем сходство?
— В определенном смысле обоих повесили, — сказала Циглер.
Сервас внимательно на нее посмотрел.
— Справедливо.
Он подошел к доске, стер некоторые строчки и написал:
— Допустим. Но зачем было вешать коня?
— Чтобы напугать Ломбара, — еще раз повторила Циглер. — И конь, и электростанция принадлежат ему. Метили явно в него.
— Ладно. Предположим, целью был Ломбар. А кому насолил аптекарь? Коню отрубили голову и наполовину освежевали, а аптекаря раздели и закрыли голову капюшоном. Какая здесь связь?
— Освежевать животное — все равно что раздеть, — отозвался Эсперандье.
— У коня лоскуты шкуры были обернуты вокруг тела. Рабочие поначалу решили, что это крылья. Может быть, хотели изобразить не их, а плащ с капюшоном?
— Возможно, — без особого убеждения пробормотал Сервас. — Но тогда зачем отрубать голову коню? А капюшон, сапоги — они-то тут при чем?
Никто не ответил.
— Все упирается в один и тот же вопрос: какова роль Гиртмана в сложившейся картине?
— Он бросает вам вызов! — крикнул от двери чей-то голос.
Все обернулись. В зал шагнул незнакомый человек лет сорока, с длинными светло-каштановыми волосами и кудрявой бородкой. С мороза он быстро вошел в теплое помещение, и его маленькие круглые очки запотели. Он снял их, чтобы протереть, и теперь разглядывал светлыми глазами, проверяя, не осталось ли на них влаги. На незнакомце был толстый свитер и плотные велюровые брюки. Он походил то ли на учителя-гуманитария, то ли на профсоюзного деятеля, то ли на ностальгирующего шестидесятника.
Сервас решил, что это кто-то из журналистов, уже собрался вытолкать его прочь, но спросил:
— Кто вы такой?
— Это вы руководите следствием? — Гость, протянув руку, двинулся вперед. — Симон Пропп, психокриминолог. Я должен был приехать завтра, но мне позвонили из жандармерии и сообщили о случившемся. И вот я здесь.
Он обошел стол вокруг, каждому пожал руку, потом остановился, оглядывая свободные стулья, и выбрал себе место слева от Серваса. Тот сразу понял, что это сделано не случайно, и почувствовал легкое раздражение, словно им собирались манипулировать.
Симон Пропп поглядел на доску и пробормотал:
— Интересно.
— В самом деле? — Голос Серваса помимо воли прозвучал саркастически. — Что же вас так заинтересовало?
— Я предпочел бы, чтобы вы продолжали, словно меня здесь нет, если, конечно, вам это не будет мешать, — сказал психолог. — Очень сожалею, что прервал совещание. Разумеется, я здесь не для того, чтобы оценивать ваши методы работы. — Он махнул рукой. — На это я совсем не гожусь и не для того приехал. Я здесь, чтобы помочь вам, когда вы начнете работать с Юлианом Гиртманом, и, если понадобится, составить клиническую картину, начиная со следов, оставленных на месте преступления.
— Входя сюда, вы сказали, что он бросает нам вызов, — не унимался Сервас.
Психолог прищурил под очками маленькие желтые глазки. Круглые, румяные от мороза щеки и блестящая борода придавали ему вид хитрого гнома. У Серваса возникло неприятное чувство, что его мысленно препарируют. Тем не менее он выдержал взгляд Проппа.
— Пожалуй, — сказал тот. — Вчера я изрядно поработал в своем доме отдыха. Как только узнал, что в кабине фуникулера обнаружена ДНК Гиртмана, я покопался в его досье. Несомненно, он манипулятор, социопат и очень умный человек. Скажу вам больше: Гиртман не укладывается в категорию просто убийц. Те нарушения психики, которыми обычно страдают подобные типы, как правило, приводят к тому, что они стремятся так или иначе произвести впечатление своими умственными способностями и общественным статусом. Окружающие могут совсем не заметить их чудовищной сущности. Именно поэтому они зачастую нуждаются в сообщнике. Обычно таковым становится супруг или супруга, такие же монстры. Они-то и помогают сохранить видимость. Гиртман же, находясь на свободе, блестяще умудрялся отделять свою общественную жизнь и статус от той части его «я», которая страдала приступами ярости и безумия. Он виртуозно подменял зверя, как говорят охотники. До него это удавалось и другим социопатам, но никто из них не занимал такого заметного поста.
Пропп поднялся и медленно обошел стол. Со все возрастающим раздражением Сервас отметил, что это тоже один из приемчиков воздействия на окружающих.
— Его подозревают в совершении более сорока убийств. Жертвы — молодые женщины лет двадцати пяти. Сорок убийств — и ни одной улики, ни единого следа, который указывал бы на преступника! Если бы не статьи в прессе и досье, которые он сохранял в банковской ячейке, на него никогда не вышли бы.
Он остановился позади Серваса, но тот головы не повернул и упрямо продолжал смотреть на Циглер, сидевшую напротив.
— Вдруг он оставляет след, да какой: грубый, явный и заурядный!
— Вы забываете одну деталь, — подала голос Циглер, и Пропп застыл. — В то время, когда он совершил большую часть убийств, анализов ДНК либо вообще не существовало, либо они были намного менее эффективны, чем сейчас.
— Это так, но…
— Вы утверждаете, что все, что произошло здесь, не похоже на деяния того Гиртмана, каким его знают, — сказала Циглер, посмотрев психологу в глаза.
Пропп прикрыл глаза и утвердительно кивнул.
— Следовательно, вы считаете, что коня убил не он, если не принимать во внимание ДНК?
— Я этого не говорил.
— Не понимаю.
— Не забывайте, что Гиртман уже семь лет находится в институте. Его жизнь изменилась. Он много лет под замком и умирает от скуки. Этот человек всегда был активным, и теперь его съедает медленный огонь. Он жаждет игры. Поразмыслите над ситуацией. Гиртман попался на глупом убийстве из ревности, а раньше вел интенсивную общественную жизнь, которая возбуждала и требовала держаться в форме. Его ценили на службе. У него была красавица жена, он организовывал оргии, которые посещали сливки женевского общества. Параллельно Гиртман в строжайшей тайне отлавливал, насиловал и убивал молодых женщин, иными словами, вел жизнь, идеальную для такого монстра, как он. Ему вовсе не хотелось, чтобы все это исчезло, а потому он с такой тщательностью прятал трупы. — Пропп сцепил пальцы под бородой и добавил: — А теперь ему нет никакого смысла прятаться. Наоборот, убийца хочет, чтобы все узнали о том, что это сделал он. Хочет заставить всех говорить о себе, привлечь внимание.
— Он мог бы сбежать и продолжать действовать на свободе, — заметил Сервас. — Почему преступник вернулся в палату? В этом нет никакого смысла.
— Сознаюсь, этот вопрос и меня мучает со вчерашнего дня. — Пропп поскреб бороду. — Почему он вернулся в институт? Ведь преступник рискует больше никогда оттуда не выйти, если усилят охрану. Почему он пошел на такой риск? С какой целью? Здесь вы правы. В этом нет никакого смысла.
— Если только игра не возбуждает его больше, чем свобода, — сказала Циглер. — И если он не уверен, что снова сможет выйти…
— Как это? — удивился Эсперандье.
— Мне кажется, не может быть, чтобы второе убийство совершил Гиртман, — стоял на своем Сервас. — Ведь была выставлена полицейская охрана, разве мы об этом не говорили?
Психолог оглядел их всех одного за другим, задумчиво поглаживая бороду. Маленькие желтые глазки под очками стали похожи на перезрелые виноградные косточки.
— А мне кажется, что вы сильно недооцениваете этого человека и абсолютно не отдаете себе отчета, с кем имеете дело.
— А охранники? — бросила Кати д’Юмьер. — Что у нас есть по охранникам? Их нашли?
— Нет, — ответил Сервас. — Я не думаю, что они виновны. Разве что в том, что сбежали. Для них это слишком тонко. Пока они отличились только по части драк и заурядной контрабанды. Мастер малевать на стенах не может наутро проснуться с талантом Микеланджело. Пробы, взятые в кабине фуникулера и на верхней площадке, покажут, были ли они на месте преступления. Но я не думаю. Однако парни что-то скрывают, это несомненно.
— Согласен, — сказал Пропп. — Я внимательно изучил протоколы допросов. Они все достаточно сумбурны, но из них можно заключить, что никаких психиатрических явлений у охранников не наблюдается. Однако случалось, что мелкие, без особого размаха, нарушители порядка вдруг становились редкими по жестокости чудовищами. Душа человеческая хранит множество тайн. Поэтому не будем никого сбрасывать со счетов.
Сервас покачал головой и нахмурился.
— У нас еще есть вчерашняя партия в покер. Надо убедиться, не произошла ли там ссора. Может, у Гримма был долг…
— Есть еще один вопрос, который надо срочно урегулировать, — вмешалась д’Юмьер. — До сегодняшнего дня мы имели только дохлую лошадь и м