— Шаперон был другом этого — как его? — Гримма. Вы об этом знаете?
Сервас изумленно смотрел на Гиртмана. Откуда ему известно? Как к нему поступает информация?
— Да, — ответил он. — Мэр мне об этом говорил. Но откуда вы?..
— Тогда попросите месье мэра рассказать вам о самоубийцах.
— О ком?
— О самоубийцах, майор. Заведите с ним разговор о тех, кто покончил с собой!
16
— Те, кто покончил с собой? Это еще что такое?
— Ума не приложу. Но похоже, об этом знает Шаперон.
Циглер вопросительно поглядела на него и поинтересовалась:
— Это Гиртман вам сказал?
— Да.
— И вы поверили?
— Надо же!
— Но он псих!
— Возможно.
— Больше он ничего не сказал?
— Нет.
— А почему он хотел поговорить именно с вами?
— Я думаю, дело в Малере. — Сервас улыбнулся.
— В чем?
— В музыке. Мы оба любим Густава Малера.
Циглер на миг отвлеклась от дороги и бросила на него взгляд, который явно означал, что еще не все психи сидят в институте. Но Сервас уже думал о другом. Ощущение, что он оказался лицом к лицу с чем-то непривычным и пугающим, было сильно как никогда.
— Надо действовать немедленно, — произнес Пропп немного позже, когда они подъезжали к Сен-Мартену.
В окне проплывали пихты. Сервас рассеянно следил за ними, погрузившись в свои мысли.
— Не знаю, как именно, но Гиртман сразу провел в группе демаркационную линию и разделил нас. Он почувствовал симпатию к одному из ее членов, — продолжал Пропп.
Сервас резко обернулся, посмотрел ему в глаза и повторил:
— «Симпатию к одному из членов группы». Забавная формулировка. Куда вы клоните, Пропп? Думаете, я забываю, кто он такой?
— Я не то хотел сказать, майор, — смущенно поправился психолог.
— Вы правы, доктор, — с готовностью вставил Конфьян. — Нам надо объединиться, выработать единую и надежную стратегию следствия.
Эти слова хлестнули Серваса и Циглер как плетью. Майор почувствовал, как его охватывает гнев.
— Единую, говорите? Да вы дважды дискредитировали работу следствия в глазах третьего лица! А я-то полагал, что не в ваших правилах мешать полиции делать свое дело!
Конфьян, не моргнув глазом, выдержал его взгляд и жестко возразил:
— Но не в тех случаях, когда мои следователи столь явно идут по ложному пути.
— Вот и доложите об этом Кати д’Юмьер. «Единая и надежная стратегия». Какова, по-вашему, она, господин судебный следователь?
— Во всех случаях не та, что ведет в институт.
— Мы не можем быть уверены наперед, — сказала Циглер, и ее спокойствие поразило Серваса.
— Так или иначе, а ДНК Гиртмана попала на место преступления именно отсюда, — продолжил Сервас гнуть свою линию. — Это не гипотеза, а факт. Мы узнаем, как она туда попала, и будем близки к тому, чтобы вычислить преступника.
— Согласен с вами, — отозвался Конфьян. — Кто-то из здешних обитателей замешан в гибели коня. Но вы же сами сказали, не может быть, чтобы это был Гиртман. С другой стороны, мы должны действовать более осторожно. Если все это выплывет наружу, то само существование института окажется под угрозой.
— Может быть, — холодно заметил Сервас. — Но это не моя проблема. Поскольку мы не изучили планов сведения системы воедино, ни одна гипотеза не должна быть отметена. Запросите директора тюрьмы. Систем без проколов не бывает. Есть люди, у которых просто нюх на слабые места в системах. Гипотеза заговора среди персонала существует.
— Значит, вы настаиваете на том, что Гиртман все-таки выходил из института? — Конфьян был ошеломлен.
— Нет, — нехотя отозвался Сервас. — Это кажется мне все менее и менее вероятным. Но совсем исключать эту возможность еще рано. Нам необходимо ответить на другой, не менее важный вопрос. Кто мог добыть слюну Гиртмана и оставить след в кабине фуникулера? Главное — зачем? Ведь уже не вызывает сомнения тот факт, что оба преступления связаны между собой.
— Вероятность того, что аптекаря убили охранники, крайне мала, — объявил Эсперандье, сидя в конференц-зале перед открытым ноутбуком. — По мнению Дельмаса, тот, кто это сделал, умен, изворотлив, имеет садистские наклонности и разбирается в анатомии.
Глядя на экран ноутбука, он изложил выводы, которые сделал судебный медик относительно способа затяжки узла на шее жертвы.
— Это подтверждает наше первое впечатление, — сказала Циглер, оглядев всех. — Гримм умирал медленно и очень страдал.
— Дельмас говорит, что палец ему отрезали уже после смерти.
В зале воцарилась мертвая тишина.
— По всей очевидности, повешение, нагота, капюшон и отрезанный палец как-то связаны между собой, — вмешался Пропп. — Каждая деталь без других ничего не значит. Да и сама мизансцена имеет смысл. Все указывает на то, что мы столкнулись с тщательно разработанным планом. Надо было собрать сведения, выбрать место и время. В этом деле случайностей нет. Как, кстати, и в убийстве коня.
— Кто занимается вопросами, связанными с ремнями? — спросил Сервас.
— Я, — ответила Циглер, подняв авторучку. — Лаборатория определила марку и модель. Я собираюсь запросить изготовителя.
— Очень хорошо. А плащом с капюшоном?
— Наши люди над этим работают. Надо бы основательнее изучить дом жертвы, — сказала Циглер.
Сервас подумал о вдове Гримм, о взгляде, который она на него бросила, и о шрамах у нее на запястьях. Внутри у него все сжалось.
— Этим займусь я. А кто работает с охранниками?
— Наши люди, — снова ответила Циглер.
— Хорошо. — Он повернулся к Эсперандье. — Я хочу, чтобы ты вернулся в Тулузу и собрал максимум информации о Ломбаре. Это нужно сделать срочно. Надо любой ценой выяснить, что связывает его с аптекарем. Если нужно, попроси Самиру тебе помочь. Пошлите по полицейской линии официальный запрос об охранниках.
Сервас намекал, что на данный момент полиция и жандармерия пользовались разными базами данных, и это, несомненно, всем усложняло работу. Но французская администрация никогда не отличалась любовью к простоте.
Эсперандье поднялся, посмотрел на часы и выключил ноутбук.
— Как всегда, все срочно. Если я больше не нужен, то я пошел.
— Вот и хорошо. — Сервас бегло взглянул на настенные часы. — У всех есть чем заняться. Что касается меня, то мне надо нанести небольшой визит. Возможно, пора задать несколько вопросов Шаперону.
Диана надела теплую куртку, свитер с высоким воротом, лыжные брюки, две пары носков, меховые сапожки и вышла из института. Губы она намазала помадой от холода и ветра. Засыпанная снегом тропа начиналась от восточной стороны зданий и вилась среди деревьев, направляясь в долину.
Сапоги вязли в рыхлом снегу, но она шла спокойно, в хорошем ритме. От дыхания клубился легкий парок. Ей хотелось глотнуть свежего воздуха. После разговора, услышанного через вентиляционное отверстие, ей стало нечем дышать в институте. Черт побери! Как же она здесь продержится целый год?
Пешие прогулки всегда помогали ей привести мысли в порядок. Ледяной воздух будоражил нейроны. Чем больше Диана размышляла, тем меньше все происходящее в институте походило на то, чего она ожидала.
За пределами института произошла череда событий, явно связанных с ним. Это ставило Диану в тупик. Интересно, кто-нибудь, кроме нее, замечал странные ночные эскапады? Может, они и не имели отношения ко всему происшедшему, но она спрашивала себя, не рассказать ли обо всем Ксавье? Вдруг над самой ее головой каркнул ворон и улетел, громко хлопая крыльями. Сердце подпрыгнуло у нее в груди. Потом снова стало тихо. Диана в очередной раз пожалела, что ей некому довериться. Она была здесь одна, и все решения приходилось принимать самой.
Тропа уводила недалеко, но безлюдное пространство этих гор подавляло. В тишине и ярком свете, лившемся сверху над деревьями, было что-то похоронное. Высокие скалистые склоны, окружавшие долину, никогда полностью не пропадали из виду, как тюремные стены не исчезают для узника, глядящего на них изнутри. Ничего общего с пейзажами ее родной Швейцарии возле озера Леман. Тропа резко пошла вниз, и Диане пришлось внимательно глядеть под ноги. Лес становился гуще. Наконец она вынырнула из чащи и оказалась на опушке, перед широкой прогалиной, застроенной домами. Она сразу узнала летний лагерь, который проезжала по дороге в институт. Здания выглядели такими же заброшенными и унылыми, как и в тот раз. Дом, что стоял ближе всех к лесу, совсем зарос. Два других были все в трещинах, стекла выбиты, бетон позеленел от мха и потемнел от непогоды, широкие двери зияли как черные дыры. По заброшенным зданиям гулял ветер и ревел на все голоса, то низко, то пронзительно и жалобно. Облетевшие листья скопились возле бетонных стен свалявшейся, размокшей коркой, которая источала из-под снега запах прели и гнили.
Диана медленно подошла к одному из входов. Коридоры и холлы первого этажа были покрыты теми же язвами, что и стены в бедных кварталах. Повсюду пестрели граффити, сулившие облапошить полицию, надрать ей жопу. Их авторы явно претендовали на эту территорию, хотя никто и не помышлял ее оспаривать. Иллюстрировано все это было примитивно нарисованной похабщиной. Она виднелась повсюду, из чего Диана заключила, что теперь Сен-Мартен тоже может рассчитывать на лот по части подающих надежды художников.
Ее шаги гулко отдавались в пустынных помещениях, струйки ледяного воздуха то и дело касались лица, заставляя вздрагивать. Ей хватало воображения, чтобы представить, как орда улюлюкающих подростков окружает «хороших» детей, прямо как свора собак на охоте. Она и сама не понимала почему, но ей не удавалось избавиться от ощущения, что эти стены вызывают скорее мысли о принуждении и детских печалях, чем о веселых каникулах. Диане вспомнилась экспертиза вероятности показаний, которую она проводила в частном кабинете судебной психологии в Женеве у одиннадцатилетнего мальчика, изнасилованного одним любителем детских лагерей. Она, конечно, вовсе не считала, что мир походит на романы Йоханны Спири.