Она быстро сделала запрос на третье лекарство. Тут уже брови у нее поползли на лоб и встали домиком. Как и два других, галотан был анестетиком. Его изъяли из употребления везде, кроме развивающихся стран, ввиду сильной токсичности. Галотан разрушительно воздействовал на сердце и печень. Начиная с 2005 года его исключили из списка медикаментов, применяемых при лечении людей. Как и ксизан, галотан теперь использовали только в ветеринарии.
Диана откинулась назад, положила голову на подушку и задумалась. Насколько она знала, никакого зверья в институте не было. Даже собак и кошек. Видимо, некоторые пациенты панически боялись домашних животных.
Она схватила ноутбук и шаг за шагом еще раз изучила всю полученную информацию. Внезапно ее глаз за что-то зацепился. Она чуть не пропустила самое главное. Все три медикамента использовались вместе только в одном случае. Когда надо было дать наркоз лошади… Эта информация размещалась на специализированном ветеринарном сайте. Редактор, сам специалист по лошадям, рекомендовал премедикацию ксилазином в расчете 0,8 мг на килограмм веса, затем инъекции четырехсодистого тиопентала и галотана концентрации 2,5 % для лошади весом около четырехсот восьмидесяти кило.
Для лошади…
У Дианы внутри, в области желудка, зашевелилось что-то похожее на глубоководного червя, описанного Георгием. Ксавье… Ей вспомнился странный разговор, услышанный сквозь вентиляционное отверстие. В тот день, когда полицейский сыщик объявил, что кто-то из института замешан в убийстве коня, Ксавье выглядел таким испуганным и потерянным. Но она никак не могла себе представить, зачем психиатру было подниматься наверх и убивать лошадь. К тому же сыщик говорил, что преступников было двое. Хотя что-то за всем этим крылось, и Диана уже начала догадываться… Ведь это Ксавье заказал средства, необходимые для того, чтобы дать коню наркоз, перед тем как его убить, и только он мог получить ДНК Гиртмана. Больше некому.
От этой мысли глубоководный червяк снова зашевелился в желудке. Но зачем? Какова роль Ксавье во всей этой истории?
Знал ли он в тот момент, что после лошади убьют человека? Ведь доктор приехал сюда только несколько месяцев назад, так какой же ему смысл вмешиваться в местные преступные сговоры?
После этого ей уже было не уснуть. Она ворочалась в постели, ложась то на спину, то на живот, вглядываясь в серую мглу за окном и вслушиваясь в свист ветра. Слишком много вопросов будоражило ее мозг. Около трех часов Диана выпила полтаблетки снотворного.
Сидя в кресле, Сервас вслушивался в монолог флейты в начале «Прощания». Кто-то однажды назвал эту тему соловьем мечты. Потом, как взмахи крыльев, вступили арфа и кларнет. Мартен вдруг припомнил «Голоса птиц». Почему он так волнуется, думая об этих записях? Шаперон любил природу, любил альпинизм. А если и так? Что дальше? Какой интерес могли представлять собой старые кассеты?
Сервас много размышлял, но так ничего и не придумал. Но он был уверен в одном: что-то за этим крылось, пряталось в тени, дожидаясь, пока на него посмотрят с другого ракурса. Это «что-то» имело отношение к записям, найденным у мэра. Узнать бы сейчас, действительно ли на кассетах были голоса птиц. Но не только это его беспокоило. Было что-то еще…
Мартен встал и вышел на балкон. Дождь перестал, но над мокрыми тротуарами парила в воздухе легкая дымка, окружая светящимися пятнами все городские огни. Было сыро и очень холодно. Ему вдруг вспомнилась Шарлен Эсперандье и тот поцелуй, что она запечатлела на его щеке, и он снова ощутил внутри ноющий узел.
Еще открывая балконную дверь, Сервас понял свою ошибку. Его внимание привлекли не «Голоса птиц», а другие кассеты. Узел внутри вдруг стал твердеть, словно в пищевод ввели быстро схватывающийся цемент. Пульс сразу зачастил. Он порылся в записной книжке, нашел номер и набрал его на мобильнике.
— Алло? — ответил мужской голос.
— Могу я заехать к вам в течение часа-полутора?
Молчание, потом ответ:
— Но будет уже за полночь!
— Мне очень нужно снова осмотреть комнату Алисы.
— В такой час? А до завтра подождать нельзя?
Голос Гаспара Феррана звучал ошеломленно. Сервас поставил себя на его место. Дочь мертва вот уже пятнадцать лет, так откуда такая спешка?
— Мне надо осмотреть комнату именно нынче ночью, — не сдавался он.
— Ладно, я все равно никогда не ложусь до полуночи. Жду вас до половины первого. Потом лягу спать.
В двадцать минут первого Сервас подъехал к Сен-Мартену, но направился не в город, а в деревню, что в пяти километрах.
Гаспар Ферран открыл дверь сразу после первого звонка. Вид у него был в высшей степени заинтригованный.
— Есть новости?
— Я бы хотел еще раз осмотреть комнату Алисы, если не возражаете.
Ферран бросил на него вопросительный взгляд. На нем был домашний халат, наброшенный на пуловер, старые джинсы и тапочки на босу ногу. Он махнул рукой в сторону лестницы. Сервас поблагодарил и быстро взбежал по ступенькам. В комнате он прямиком направился к полке над письменным столом, выкрашенным в оранжевый цвет.
Кассетный магнитофон.
На нем нельзя было слушать радио, крутить CD-диски. Стереопроигрыватель стоял под столом. Видимо, Алиса специально где-то раздобыла старый кассетник.
В первый свой визит Сервас не увидел в комнате ни одной кассеты. Он взвесил магнитофон на руке. Вес вроде бы нормальный, хотя это еще ни о чем не говорит. Мартен снова один за другим выдвинул ящики стола. Ни одной кассеты. Нигде. Может, когда-нибудь были, а потом Алиса их выбросила, потому что появился CD-проигрыватель?
Нет. Алиса была слишком молода, чтобы знать что-нибудь, кроме CD. Тогда зачем держать здесь громоздкую аппаратуру? Комната Алисы была настоящим музеем девяностых годов, с их постерами, CD, «Гейм боем» и гаммой цветов.
Единственный анахронизм — кассетник…
Сервас взял его за ручку, внимательно осмотрел все швы, потом нажал кнопку, открывающую отделение для кассет. Пусто.
Он спустился на первый этаж. Из гостиной доносились звуки включенного телевизора. Хозяин смотрел полуночную передачу по литературно-художественному каналу.
— Мне нужна маленькая крестовая отвертка, — сказал Сервас, встав на пороге. — У вас найдется?
Ферран сидел на диване. На этот раз в Серваса впился откровенно инквизиторский взгляд.
— Что вы там нашли?
Голос звучал властно и нетерпеливо. Отец жаждал узнать.
— Пока ничего. Если что найду, сразу скажу.
Ферран поднялся и вышел из комнаты. Минуту спустя он появился с отверткой в руке. Сервас склонился над крышкой проигрывателя. Три болтика он отвернул без всякого труда. Они были закручены неплотно, словно детской рукой.
Затаив дыхание, он снял крышку.
Нашел… Девочка просто гений. Вся электроника была аккуратно вынута из внутренней части проигрывателя, и там, прикрепленные к кожуху коричневым скотчем, лежали три тетради в синей обложке.
Сервас долго смотрел на них, не шевелясь. Ему это не снится? Дневник Алисы… Все эти годы он лежал здесь, и никто о нем не знал. Гаспар Ферран оставил ему этот шанс, ничего не тронув в комнате дочери. Очень бережно Сервас отклеил высохший, сморщенный скотч и достал тетради.
— Что это такое? — раздался вдруг голос у него за спиной.
Сервас обернулся. Гаспар Ферран, не отрываясь, глядел на тетради, и глаза его сверкали как у хищника. Он сгорал от лихорадочного любопытства. Полицейский открыл одну тетрадку и бегло взглянул на первую страницу. Сердце у него подпрыгнуло: «12 августа. Хорошо, что…»
— Похоже, дневник.
— Он пролежал здесь все эти годы? — пораженно прошептал Ферран.
Сервас кивнул. Глаза учителя литературы наполнились слезами, лицо исказила гримаса отчаяния и боли. Сервас сразу почувствовал себя не в своей тарелке.
— Я должен их внимательно изучить, — сказал он. — Кто знает, может быть, эти страницы содержат объяснение ее поступка? Потом я их обязательно верну.
— За этим вы и пришли, — прошептал Ферран помертвевшим голосом. — Вам удалось то, что не смог сделать никто. Это невероятно. Как… как вы догадались?
— Пока никак, — отозвался Сервас. — Судить еще рано.
22
Было уже около восьми утра, и небо начало светлеть над горами, когда он закончил читать. Отложив тетради, Сервас вышел на балкон и вдохнул свежий, холодный рассветный воздух. Он был опустошен, физически болен. На грани срыва. Сначала этот паренек по имени Клеман, а потом…
Снег прекратился. Стало даже чуть теплее, но над городом повисли низкие облака, и пихты на вершинах склонов, едва вынырнув из темноты, заволоклись туманом. Крыши и улицы серебристо поблескивали, и Сервас почувствовал на лице первые капли дождя. Они сразу изрешетили кучку снега, которую намело в углу балкона, и Мартен вернулся в комнату. Есть не хотелось, однако чашка горячего кофе явно не помешала бы. Он спустился на большую веранду ар-деко, нависавшую над городом, залитым дождем. Официантка принесла ему тартинки из свежего хлеба, кофе, стакан апельсинового сока, масло и маленькие баночки с конфитюром. К своему большому удивлению, он все это съел. Поесть — все равно что изгнать дьявола. Если поел, значит, жив, и весь тот ад, что заключен в страницах дневника, его не коснулся. По крайней мере, он может пока держаться на расстоянии от преисподней.
Меня зовут Алиса, мне пятнадцать лет. Я не знаю, как поступить с этими страницами, что сделает с ними тот, кто их прочтет. Может быть, я их сразу порву или сожгу. А может, и нет. Но, б…, если я не напишу, то сойду с ума. Меня изнасиловали. Негодяй был не один, нет, грязных подонков оказалось несколько. Летним вечером. Меня изнасиловали…
Сервасу никогда не приходилось читать ничего такого, как дневник Алисы. Тяжкое чтение… Интимный дневник девочки-подростка, испещренный рисунками, полный стихов и каких-то туманных, загадочных фраз. Уже под утро, когда заря медленно, как осторожный зверь, подкрадывалась к городу, он чуть не выбросил дневник в корзину. В этих тетрадках было очень мало конкретной информации, все какие-то намеки и недомолвки. Тем не менее несколько фактов просматривались ясно. Летом 1992 года Алиса Ферран отдыхала в лагере «Пиренейские серны», который теперь закрыт. Мимо него Сервас проезжал, когда ехал в Институт Варнье, о нем ему рассказывал Сен-Сир, у которого даже висели на стене его виды. Пока лагерь существовал, он принимал детей из Сен-Мартена и окрестных деревень, тех, чьи родители не имели возможности отправить своих чад куда-нибудь на каникулы. Такова была местная традиция. В то лето в лагерь поехали несколько лучших подруг Алисы, и она попрос