…он чует воздух словно животное, чует его на вкус, поскольку способность рассуждать и анализировать начисто исчезла. В панике он забыл, что вместе со шлемом избавился от фонаря, и теперь вокруг только тьма и холод, давящие на него со всех сторон, словно сама смерть сжимает его в объятиях, но он продолжает ползти точно слепой червь, вкручиваясь в лед непокрытой головой, используя боль как инструмент, ведь даже последний паразит наделен волей к жизни, и он ощущает себя каким-то древним ледяным паразитом, продирающимся через кишечник ледяного великана…
Эта мысль приводит Шона в бешенство, заставляя изо всех сил пинать сапогами стенки этого гигантского кишечника, – он вылезет наружу через рот, или глаз, или жопу, или кожу великана, он стал огромным вибрирующим червем, одержимым одним стремлением – двигаться вперед, извиваясь всем телом, плавя лед, чтобы протиснуться дальше…
Воля Шона питает его силы, упрямо тащит этот сгусток мяса, костей и хрящей сквозь тесные, неподатливые пространства, хотя кошмарная тяжесть давит на него и ему очень хочется отдохнуть, но страх смерти подстегивает, и он сучит ногами, обдирая их до крови, едва не блюя от натуги…
Он прорывается в просторную черноту, и ледяная стена бьет его снизу.
ТОМ – это имя не срывается с языка, не выдыхается его легкими, а только падает вглубь его разума и исчезает.
В этой тьме разум Шона приходит в движение, а затем и его тело. Он не умер. Он чувствует пространство вокруг себя. Он упал.
– Том! – на этот раз он действительно произнес имя друга.
Он слышит эхо. И снова зовет его, поворачивая голову в разные стороны. Вот звук наткнулся на стену, но вот он меняется, уходя вдаль, и Шон ползет в ту сторону, ничего не видя, но ощущая, как обострились все его чувства.
Том, Том, Том…
Он движется вперед во тьме, повторяя это имя, точно мантру, и прислушиваясь к эху, и вдруг чувствует движение воздуха. Лед под ним начинает идти под уклон. Он скользит и пытается ухватиться за что-то, но кругом пустота, он скользит все ниже и быстрее – и вдруг врезается в какую-то холодную массу. Столкновение было резким, но не болезненным. Его рот полон мягкого снега. Он карабкается и выбирается под завывания ветра в снежную бурю.
Шон повернулся к коронеру.
– Мне невероятно повезло. Каким-то образом я пробрался в другую часть пещеры и сумел выбраться. Остальное я рассказал в интервью «Санди таймс» сразу после случившегося. Мистер Соубридж предоставил его суду.
– Я знаю, мистер Каусон, и спасибо вам. Но поскольку я не читаю «Санди таймс», то пропустила ваше интервью три года назад, и все, о чем вы рассказали, для меня внове. Я видела, что вы включили интервью в материалы следствия, но решила услышать это от вас лично, а не прочитать журналистскую версию. Хотя мы все, конечно же, редактируем наши воспоминания, это неизбежно.
Соубридж облокотился на спинку переднего кресла.
– Ваша честь, это звучит так, словно вы предполагаете…
– …что воспоминания субъективны; именно так, мистер Соубридж. Мистер Каусон, вы можете продолжить?
Шон кивнул. К своему удивлению, он увидел лицо Мартины, бледный маячок позади Соубриджа. Он не заметил ее появления.
– Я знал, что мы вошли в пещеру около полудня, через час после затмения. В такое время года темнеет после трех, и когда… когда я упал в сугроб, было темно. Так что могло быть три или десять, я не имел представления. Я не видел света и ничего не слышал из-за ветра. Погода совершенно переменилась. Я только подумал, что не мог находиться на ледниковой шапке, поскольку, падая, не видел гор. Я не знал, что делать, кроме как вернуться назад в туннель, чтобы оказаться хоть в каком-то укрытии, но я не мог найти его.
Ветер – это дьявол, воющий ему в уши, пытаясь убить его звуком. Онемевшими руками Шон старается затянуть все свои ремни: край куртки, рукава, капюшон, брюки. Тома нет. Скидо нет, спасательного костюма нет. Он замерзнет до смерти на мидгардском леднике или его съест медведь. При этой мысли его внимание обостряется, и он начинает высматривать любое движение в снегу. Сердце готово вырваться из груди, толкая его вперед. Укрытие или смерть.
Воющий ветер тысячью кулаков сбивает его с ног, и он, тщетно пытаясь удержаться на ногах, снова падает лицом вниз. В какой-то степени он осознает, что движется вниз по склону, – ветер мутузит его со всех сторон, но в основном со спины. Он спускается с горы. Его мозг цепляется за эту догадку, это важно. Да! Потому что нисходящий ветер идет с суши к морю. Ветер приведет его к фьорду, где его могут ждать медведи.
Но у ветра свои планы – он крутит и бросает Шона, как дети в приступе ярости кидают тряпичную куклу. Шон спотыкается и падает, и чувствует, что у него больше нет сил. Ветер вопит, празднуя победу, и Шон понимает, что происходит, но ведь это не так уж плохо. Он перестал бороться, его разум ослабил хватку и может теперь отдохнуть. Ему спокойно и уютно, он словно забрался в иглу, как умный эскимос.
Кнуд Расмуссен и Петер Фрейхен научились делать иглу. Лучшие друзья, как они с Томом. Расмуссен и Фрейхен, Каусон и Хардинг, они вчетвером в тюленьих анораках управились бы как нечего делать.
Нам не нужно делать его большим, не все хорошее должно быть большим, Шон, мы просто сделаем, что сможем. Поднимайся, ленивый черт.
Шон поворачивает лицо на голос Тома, словно с расстояния в тысячу миль. Том прямо здесь, у него за спиной, в снегу, показывает ему, как он может копать снег голыми руками. Он ухмыляется, когда Шон повторяет за ним, только гораздо, гораздо медленнее. Они продолжают копать, дело спорится, они устроили нору в снегу – или, может, раскопали нору, – и Шон забирается в гладкое, округлое логово и сворачивается как эмбрион, укрывшись от яростного воющего ветра. И так, затерянные на склонах Мидгардбрина, под ледяной шапкой Мидгардфонны, на архипелаге Шпицберген, лежали подо льдом два человека – один внизу, другой наверху.
– Это чудо, что я выжил. Не помню, как меня нашли, помню только, как проснулся в сикехаусе на следующий день. Я знаю, что давал показания, потому что мне сказали об этом. Но я этого не помню.
Шон сунул правую руку под мышку и почувствовал, как она потеет. Он чувствовал, как рубашка липнет к спине, и резкий запах пота из-за стресса.
– Все, что я знаю, – это что пещера обвалилась на нас, и Том соскользнул в расселину. Я каким-то образом выбрался. Инспектор Брованг нашел меня.
– Благодарю вас, мистер Каусон. – Миссис Осман поправила свой перекосившийся пиджак. – Спасибо, что заново пережили это… суровое испытание… ради нас. Мои вопросы не столько касаются того, как вы выжили, сколько того, почему Том оказался не таким… везучим.
Шон медленно кивнул. Вот оно, началось.
– Позже мы заслушаем мнение эксперта… гляциолога…[49] о том, что ледяные пещеры, где бы они ни находились, никогда не могут считаться безопасными. Но вы были во всех отношениях уверены, что эта пещера… на Мидгардбрине… была достаточно надежна, чтобы обследовать ее с вашими партнерами.
– Да, я был уверен. Как и Дэнни Лонг, и Терри Бьернсен, у которых огромный опыт полярных исследований, они живут там круглый год.
– Да. Я это отметила. Стало быть, возник зазор в… полу? Пещеры, известной как Большой Зал. Это верно? Насколько широким он был? Вы могли бы описать его? Я пытаюсь оценить степень опасности.
Секунду Шон смотрел на нее в отупении.
– Было очень трудно рассмотреть. У нас все тряслось под ногами. Потекла вода, от этого стало скользко, иначе бы Том перепрыгнул.
– Звучит пугающе. – Миссис Осман нахмурилась, глядя в свою открытую папку, затем покачала головой и стала обеими руками копаться в стопке бумаг, пестрящих разноцветными закладками. – Прошу прощения, сейчас…
Соубридж глубоко вздохнул, выражая свое мнение о ее компетентности. Коронер постучал пальцем по карандашу.
– Да, прошу прощения. Вот. – Миссис Осман снова подняла глаза. – Как бы вы охарактеризовали ваши отношения с мистером Хардингом?
– Мы дружили с колледжа. С 1988 года и до смерти Тома. Три десятка лет.
Миссис Осман одобрительно наклонила голову.
– Вы можете сказать, что это были стабильные и постоянные дружеские отношения?
– Очень даже. – Шон ощутил при этих словах дрожь.
– Хотя тут не без… зазоров. Не так ли? – Она опустила взгляд и перевернула страницу. – Потому что, когда я просматривала ваше письменное показание, доставленное в мою канцелярию, как и коронеру… помимо того, что я нашла его очень полезным, за что благодарю вас и мистера Соубриджа за предусмотрительность, у меня возник вопрос… Было ли такое время, когда ваша дружба не оставалась… такой уж близкой? Зазор, может быть, в семь или восемь лет, в течение которых вы не имели контактов с мистером Хардингом. – Она снова заглянула в свою папку. – Пока вы не возобновили отношения, и вскоре после этого мистер Хардинг оказался вовлечен в ваш консорциум «Ясный свет». Который вы использовали, чтобы подать заявку на приобретение виллы «Мидгард». С регистрацией в Джерси.
– Могу я спросить мою ученую коллегу, куда именно она клонит? – Соубридж с улыбкой склонил голову набок.
Миссис Осман проигнорировала его.
– Я спрашиваю потому, что было похоже… что между вами на самом деле образовался… зазор. И мне стало интересно почему.
Шон сплел пальцы и сделал глубокий вдох. Он читал, что это должно помогать справляться со стрессом. Ему хотелось заорать миссис Осман: «Чего вы от меня хотите?!», «хватит строить мне ловушки»! Но это не пошло бы ему на пользу.
– Вы правы, – сказал он. – У нас не то чтобы произошла размолвка, но было серьезное расхождение во взглядах. Политического плана, не личного, однако это имело свои последствия.
Это было в воскресенье, в феврале. Том пришел к ним на ланч и стал обсуждать свой последний разрыв с Руфью Мотт. Шон придерживался мнения, что ему будет лучше без нее, а Гейл считала, что ему следует сделать Руфи предложение и это все решит: они поймут, чего хотят, и взаимные обязательства помогут им преодолеть трудные времена.