А он – нетерпеливый, невнимательный, сосредоточенный совсем на другом, не на ее идиотских страхах.
– Ерунда. Я не могу оставить там Аш~шада.
– Но… он… я имею в виду… Что, если он мертв?
– Тогда мне тем более нужно туда – ты так не думаешь?
Ее залитое слезами лицо.
– Он… он ужасный! Ты вообще видел, что он делал? Такие безумные… такие вещи!
Пинки махала руками, будто хотела изобразить жесты Аш~шада, когда он плел свою сеть.
– Он ведь уже даже не человеческое существо. Если он копается у нас в головах… понимаешь…
– Очень даже понимаю. Как ты говоришь, это безумные вещи и ими могут злоупотребить. Но иногда нужно рисковать.
– Лукас, я… я не хочу быть там, если он будет и дальше жить у тебя… – сказала Пинки задыхаясь. – Если ты ему так сильно веришь, что оставляешь его у себя, просто дай ему ключи от квартиры, а сам переезжай ко мне. Или пока предложи ему мою квартиру, неважно. Главное – не оставайся с ним.
Этим она его немало удивила. Лукас не мог припомнить, чтобы Пинки когда-либо открыто отстаивала какую-либо позицию, и тем более отличающуюся от его. Но прежде всего обезоружила ее непосредственность: то, как она про себя объединила все «мое» и «твое» в изящное «наше». Господи, вот так напрямую она предложила ему собственную квартиру – для Аш~шада, которого терпеть не могла! На первый взгляд совершенная мелочь, но ни одна из его бывших девушек не доходила до такого развития мышления. Они предпочитали совсем другие конфигурации. Им нужны были «наши отношения», но в то же время «свои вещи».
Лукас взял ее лицо в ладони.
– Проблема в том, что переезд не поможет, – тихо сказал он. – Мы уже вляпались, точнее я. Мы можем разве что перестать интересовать Аш~шада, но не сможем от него скрыться. Пока существует, скажем так… некое давление, оно может исходить откуда угодно. Из того, что я на данный момент понял, расстояние не имеет значения. Потому безопаснее будет оставаться настолько близко, чтобы хотя бы видеть, что происходит.
Лишь произнеся это вслух, Лукас понял, что почти в точности повторяет призрачные слова призрачного ӧссеанина, который перед этим так назойливо сидел в его голове. Хоть они и не были особо воодушевляющими – к сожалению. Но они выражали и его собственные убеждения.
«Если ты уедешь, Лӱкеас Лус, все выпадет из твоих рук.
Во всех отношениях».
– Лукас, я… я не хочу создавать тебе проблемы. Но я не хочу… не могу… – Было видно, что Пинки собирает всю свою смелость. – Если ты действительно хочешь остаться с Аш~шадом, тогда… видимо… тогда тебе придется выбирать между мной и им.
Пинкертинка пытается подставить ему нож к горлу! Но ей это было не под силу. Ее карие глаза транслировали целые литании слезных просьб, тем самым превращая стальное острие ее ультиматума в осыпающуюся ржавчину. Лукас от всей души жалел ее в этот момент. Она ужасно боялась, и он видел это. Она боялась, что он выберет Аш~шада.
И не напрасно.
Но он, конечно, выбирать между ними не собирался – как и тогда в чайной, когда он задержался, чтобы Аш~шад успел к ним присоединиться. В том, что он убедит Пинки, Лукас совершенно не сомневался.
– Если тебе это настолько не по нраву, Пинкертинка, мы посмотрим, что можно сделать. Мы все равно сначала поедем к Софии, потому у нас будет время все обсудить. Но, честно говоря, я уверен, что ты к нему ужасно несправедлива. Что Аш~шад сегодня сделал? Спас поезд, который был не его заботой. А перед этим исцелил тебя от последствий трёигрӱ. Если ты думаешь, что это так легко, то ошибаешься. Оставь он тебя в таком состоянии, сейчас у тебя была бы лихорадка, головокружения, тебя бы постоянно тошнило. Увидев твои глаза в раздевалке, я страшно испугался. Я боялся, что ты останешься слепой на всю жизнь.
Пинки шокированно смотрела на него. Лукас не добавил ничего, что могло бы сгладить этот разгромный аргумент. Он думал, что вопрос решен… но Пинки продолжила его удивлять.
– Делай, как знаешь, Лукас, – глухо сказала она. – Если чувствуешь себя хорошо и хочешь пойти к нему, то иди. Я пока поеду к Софии, чтобы зря не ждать.
Пинки избегала его взгляда.
«Ее так просто не убедить, – подумал Лукас. – Но, по крайней мере, она задумается».
– Отличная идея, – сказал он. – Ты спасешь нам всем жизнь, потому что, пропусти мы еще раз без уважительной причины обед у Софии, она нас всех, включая Аш~шада, задушит своей альпинистской веревкой. Поспеши к ней. Она как раз получит информацию из первых рук.
Еще один беглый поцелуй. Пинки вывернулась, и Лукасу только и оставалось смотреть, как она ищет себе дорогу среди развалин и перекрученных кусков металла, которыми был завален газон. Лукас бы включил нетлог и побежал бы к поезду прямо сейчас, но у него появилось неприятное ощущение, будто он что-то упускает. Нужно сказать, что Пинки преодолела уже добрых пятнадцать метров, когда до него наконец дошло.
«Нет, она не едет к Софии! Она собирается пойти обратно в чайную и продолжить то, ради чего туда пришла изначально! Даже зӱрёгал не отпугнул ее, даже трёигрӱ, даже обожженные глаза!» Лукас на мгновение искренне пожалел, что Аш~шад не оставил ей хотя бы краткий образец удовольствий, которые влечет за собой коннективный синдром. Часика через два головокружения, лихорадки, бесконечной тошноты и стучащих зубов она, быть может, постигла бы чувство меры.
Лукаса затрясло от ярости, когда он осознал возможные последствия такого глупого риска – и свою собственную полную беспомощность. Теперь ее ультиматум действительно навис над ним как дамоклов меч: ему придется бросить в такой ситуации либо ее, либо Аш~шада. За двумя зайцами, очевидно, гнаться невозможно. «Только попробуй показать бумажку, которая лежит в твоей сумочке, какому-нибудь ӧссеанину!» – мысленно прокричал Лукас ей вслед, но кричать вслух он, конечно, передумал.
– Пинки! – лишь позвал он.
Она обернулась. Ее лицо было ужасающе бледным; даже на расстоянии он видел, как она дрожит.
– Будь осторожна! Сюда точно сбежится куча журналистов. Лучше нигде не задерживайся, если не хочешь им потом объяснять, что ты здесь делаешь и почему. Я сейчас позвоню Софии и скажу, что ты едешь, а через час проверю, добралась ли ты.
– Это необязательно, – с трудом сопротивлялась Пинки.
– Обязательно! Я ведь не перестану тебе звонить!
Лукас ободрительно улыбнулся ей и помахал. Затем побыстрее отвернулся, пока улыбка не скисла окончательно.
«Какой предел лицемерия дозволен, когда тебе лгут?»
Он и правда позвонил Софии, а через час – снова. С облегчением он узнал, что Пинки добралась, и заклинал сестру: пусть та лучше бросится загораживать дверь собственным телом и укусит Пинки за лодыжку, чем выпустит ее из дома. Но драться не пришлось. Пинки больше не отваживалась что-либо предпринимать.
Теперь он должен убедить ее, чтобы она ничего не предприняла завтра.
Или через неделю.
Лукас переборол отвращение. Он чувствовал, что отвечает за нее, и это начинало неприятно его сковывать. Конечно, он был человеком ответственным, никогда не принимал решений лишь на основании того, что приятнее; но сейчас, в темноте кабины такси и практически в одиночестве – то есть с утешительным знанием, что ближайший телепат спит как суслик, – он мог позволить себе быть искренним с самим собой.
Он не хотел оставаться с Пинкертиной.
Фомальхиванин был для него несравнимо важнее. Все возможности – Рё Аккӱтликс, весь потенциал, который представлял собой Аш~шад! – были для него безгранично более важными, чем отношения с какой угодно женщиной. Конечно, дело было и в значительном политическом капитале, шла ли речь о позиции Совета и его перспективах в д-альфийском деле или исключительно о противовесе безграничной власти Ӧссе; но Лукас видел и более глубокие связи. Фомальхива представляла могущественную силу сама по себе. Для Земли же она может стать огромной угрозой, но в то же время и огромной выгодой. В основном он сосредоточивался на катастрофических сценариях, так как предотвращение опасности обычно является более острой проблемой, чем строительство воздушных замков; но здесь определенная надежда напрашивалась сама собой.
Аргиа~луйские способности в определенных условиях могли бы до неузнаваемости изменить жизнь на Земле.
К лучшему.
Вчера, когда Лукас привез Аш~шада к себе домой, а не в отель, его мотивировал страх ӧссенского преследования; но это, конечно, было не все. Была и другая причина. Может, не совсем альтруистичная, но и не заслуживающая осуждения. Реки выходили из берегов, а горы меняли форму. Скоро это будет заметно… и Лукас ни за что не хотел лишиться этого прекрасного зрелища. Он абсолютно четко представлял себе, что лучшее место, которое он может занять в качестве зрителя, находится в непосредственной близости к Аш~шаду. Стул не обязательно должен быть позолоченным и гордо стоять возле трона фомальхиванина; наоборот, маленькая табуретка позади за подлокотником была бы даже выгоднее, ведь, как известно, самые важные вещи все равно происходят втайне. Сегодня, быть может, он выступил вперед, чтобы дело завертелось, но скоро установятся верные пропорции. Сам он постоянно о них помнил, потому его эго, безусловно, не лопалось от медийной славы. Он был регентом, а не королем. Говорил от имени Аш~шада, а не от своего. Он не собирался его использовать. Не требовал ничего для себя.
Лукас просто хотел остаться с ним. Не выпускать из виду.
Быть рядом, когда это случится.
Т
акси остановилось у высокой стены из массивного блестящего перламутрового пластика, украшенной черными линиями ӧссенских узоров. Дом Софии находился за городом, на самом краю пригородного коттеджного поселка, в компании таких же роскошных, хотя кое-где слегка обветшавших, архитектурных жемчужин. Подобный тип проживания в последнее время вышел из моды: поселок был слишком далеко от города, чтобы привлечь людей, любящих компанию, не было в нем развитой сферы услуг, чтобы привлечь семьи с детьми, не был он и достаточно люксовым, чтобы притянуть экстравагантных миллионеров. Многим молодым владельцам жилья здешние резиденции становились в тягость, особенно если они не хотели ходить километр пешком от переходного узла и им надоело пересаживаться на местное такси; но София не жаловалась. Все равно она в основном работала дома, и, если ей и было нужно на скоростную дорогу, она относилась к этому как к оздоровительной пробежке.