– Это инвестиция. Медийный образ…
– Ты спятил! Боже! Иначе и не объяснить! – София была вне себя от негодования.
– Ну же, Софи! Ты никогда не была жадиной.
– Дело не в жадности! Такой подарок просто никто не может принять! Как можешь именно ты, ты, у которого столько такта, столько опыта в переговорах с людьми, сделать что-то настолько несусветно глупое?! Аш~шад что, твоя содержанка? Это ведь должно было его смертельно обидеть! Что он о тебе теперь думает?
– Это необычная ситуация. Я…
– Господи, Лус! Ты пытаешься его подкупить!
Лукас потерял дар речи; сегодня ему, очевидно, суждено пережить целую серию потрясений.
– Что? – выпалил он. – Да ты совсем не так поняла! Я назвал это инвестицией и буду на этом настаивать. Ты сама видела, что этот вклад начал мгновенно окупаться. Отклики в Медианете…
София покачала головой.
– Ненормальный! – взвизгнула она.
Не позволив ему продолжать объяснения, София схватила ведерко со льдом и отправилась в гостиную, потому что вполне разумно рассудила, что в присутствии Пинки Лукас не станет с ней препираться.
– Если хочешь узнать мое мнение… – начал старый профессор, когда они остались одни.
– Не хочу, – заверил его Лукас.
– Неважно. Я все равно скажу.
Старый профессор был прямо за его спиной – вновь так близко, что не нужно было и оборачиваться.
– София ничего не понимает, так ведь? Она не знает того, что знаем мы с тобой. Не знает, как принципиально снизится твоя нужда в деньгах всего через несколько недель. Мальчик, она серьезно думает, что тебе нужно откладывать на пенсию.
Лукас быстро проскользнул за дверь и захлопнул ее перед носом старого профессора, но это не помогло; он тут же снова увидел его в зеркале в конце коридора. Рубашка за пятнадцать лет немного вышла из моды, но серебристый герданский шелк совсем не утратил своего лоска. Их глаза впились друг в друга на несколько слишком долгих мгновений.
– Когда понимаешь, что скоро умрешь, возникает именно это ощущение – я его знаю, – сказал отец. – Хочется оставить что-то после себя. Ты уже уходишь со сцены. Отступаешь на задний план. Самое ценное хочешь кому-нибудь передать, как в фильмах делают умирающие старики на благо своих сыновей. Ты хочешь, чтобы было продолжение. И более того – ты хочешь, чтобы наследником был лучший из лучших. Беда, Лус. Для этой мелодрамы не хватает людей – детей ты не породил. И потому ты подсознательно выбрал его.
Иронии не удавалось пересилить бесконечную грусть в глазах отца. И это вызывало у Лукаса мурашки. Он видел ее так редко! Но помнил, четко помнил тот же призрак печали, который промелькнул на лице отца в день одной ӧссенской церемонии.
Лишь из-за этого нечастого проблеска чувства Лукас не мог напрямую высмеять слова старого профессора. Лишь из-за него он упустил шанс оставить все в секрете для самого себя.
Кроме того… это было очевидно.
Аш~шад в его квартире. Аш~шад в его одежде, а затем у его швеи. Аш~шад с его знакомыми медиантами. Руки Аш~шада на глазах и груди Пинки. Аш~шад в его старой комнате, в доме его детства. Аш~шад с его сестрой.
Передача всего. Иллюзия бессмертия.
Старый профессор молча и выжидающе смотрел на него.
– А если и так? – спросил Лукас. – Это ведь чувствуют все. Абсолютно все. Надеются до последней минуты. Я уже почти в конце, папа. Думаешь, у меня нет права на эту надежду?
– На надежду – возможно, но на успех – отнюдь, – усмехнулся старый профессор. – Раз ты говоришь о правах, необходимо подчеркнуть, что он, в свою очередь, имеет право сопротивляться, когда ты попытаешься насильно взвалить ему на плечи остатки своей души. Наверху, в комнате, он говорил о Пинки. Но на самом деле имел в виду себя. Он тебя предупредил. Чтобы ты этого не делал.
Лукас поджал губы.
– Конечно. Возьму на заметку. Учту, что мою душу он, возможно… в общем… не захочет.
– Тебе все равно ничего не остается, – ухмыльнулся отец. – С дьяволом ты так быстро не свяжешься, а никому другому она не приглянется. Знаешь, Лус… и я в свое время искал решение этой проблемы. Я хотел передать тебе самое ценное, что только у меня было, а ты с насмешкой швырнул мне его в лицо. Есть в этом некая вселенская справедливость – и ведь я не верю в Аккӱтликса! Этот так называемый фомальхиванин за меня отомстит.
Лукас затрясся от ярости, слушая отцовский злорадный тон. И это его он только что про себя назвал «папой»! Рё Аккӱтликс! Удивительное проявление бесконечной наивности!
Он резко отвернулся от зеркала и отправился в комнату.
Будто было куда бежать.
Глава десятаяНа пороге Рекега
Тьма за спиной; все то же ощущение нависшей угрозы. Пока Джеральд где-то преследовал фомальхиванина с микрофоном, Камёлё сидела одна в его квартире и пыталась делать то же в протонации. Но фомальхиванин был осторожен. С момента побега от медиантов он словно канул в Лету. Камёлё вполне понимала его мотивы. Очевидно, что тот, кого только что пытались убить глееваринским методом, будет присматривать за протонацией.
У нее были причины для изучения протонации. Беспокойство. Постоянный страх, что Парлӱксӧэль снова объявится и станет интересоваться, продвинулась ли она в деле Фомальхивы. Серебристый холод на запястье, который слишком настойчиво напоминал, что, хотела она того или нет, Камёлё вдруг оказалась по ту же сторону баррикад, что и зӱрёгал. И одно замечание зӱрёгала в ту ночь, когда он ее разыскал: «Тебя, меня и Аӧрлёмёгерля многое разделяет, Камёлёмӧэрнӱ. У каждого из нас своя судьба, и наши пути при обычных обстоятельствах никогда бы не пересеклись. Но фомальхиванин – это то, что нас объединяет». Возможно, зӱрёгал лишь строил догадки; но Камёлё знала точно, что третий названный, Аӧрлёмёгерль из Гиддӧра, явно заинтересован.
После своего вынужденного отъезда она не говорила с его эминенцией. И даже если бы священники в храме Далекозерцания позволили ей потревожить высшего сановника, не обошлось бы без свидетелей; а зачем напоминать о себе? Камёлё радовалась, что он оставил ее в покое и хотя бы здесь, на Земле, не дает ей никаких заданий. Но она не могла отрицать, что однажды присягнула ему. Что он никогда официально не освобождал ее от обязанностей. И что уже тогда, четыре года назад на Ӧссе… он знал о фомальхиванине.
Церковь Аккӱтликса имела четкую официальную позицию: Хиваив – одно из Запретных направлений. Верховный жрец Аӧрлёмёгерль на основании своей функции стража Порога Рекега должен был следить за тем, чтобы запрет никто не нарушил. Но в вопросе космических путешествий он был сдержанным. Никогда не пускался в пламенные проповеди. У Камёлё всегда было чувство, будто в глубине души путешествия в космос он одобряет, хотя согласия на них дать не может. Лишь со временем она поняла, что это не совсем так. Аӧрлёмёгерль не думал, что летать в Запретные направления – это правильно. Он лишь не верил, что столь желанную изоляцию, о которой так мечтают ӧссенские настоятели, действительно можно поддерживать долго.
Камёлё вздрогнула. Она была уверена, что верховный жрец говорил с ней о фомальхиванине… тогда, в самом конце, в последний день; но воспоминания были туманными, оттененными ужасом, который последовал далее. Ей не удавалось припомнить ни одного конкретного факта. Это означает, что Аӧрлёмёгерль вмешивался в ее память. Он не стал использовать капсулу памяти, потому что при допросе кто-нибудь ее обязательно заметил бы и насильно открыл; но легкое затемнение в памяти имелось. С той минуты, когда Камёлё узнала о чужаке с Д-альфы, она понимала, что к этому разговору ей еще придется вернуться – в состоянии глееваринской сосредоточенности, чтобы точно вспомнить. Ей совсем не хотелось снова переживать те эмоции. Но откладывать было нельзя.
Из шкафа, который ей уступил Джерри, Камёлё вытащила свой чемоданчик. В нем были самые ценные вещи, в том числе и запасы сухих веществ. У Джерри она чаще заваривала грибы как чай, потому что это было проще, а затем убирала. Существовал и другой способ, а именно залить грибы холодной водой или даже молоком и несколько дней оставить их мариноваться; но Камёлё не хотелось слишком уж распалять любопытство медианта тем, что в его квартире стоит кувшин с пахучим, скользким и весьма подозрительным содержимым. У нее в запасе было три из пяти веществ. Глеевари задумалась над гӧмершаӱлом, но в итоге взяла чистый лаёгӱр. Затем ушла с напитком в спальню и погасила свет.
Прозрачная морозная ночь, белые колонны, плывущие во тьме… каменные стены и каменные башни, рассеянные по склону; дуги мостов, веера лестниц и гладкие мощеные террасы, протянувшиеся вдоль раздвоенных скалистых стен. Это Скӱтё, священный уголок монастырей и храмов. Город Пертӱн лежит внизу, в долине, растянувшейся до самого горизонта, – озеро плоских крыш с бороздами улиц, над которыми и днем и ночью висят полотняные завесы: пестрейшая смесь цветов, запахов и звуков, издалека сливающаяся в неразличимую серость. Зато здесь, наверху, есть лишь камень, лишь белизна, лишь Бог. Сотни башен тянутся к небу, олицетворяя молитву. Выше всех Тёрё Мӱнд, башня монастыря ордена Вечных Кораблей.
В Тёрё Мӱнд пребывают сановники с Рекега, когда посещают Ӧссе. Оба верховных жреца обычно единогласно заявляют, что между ветвью Церкви на самой планете и ее ответвлением на Луне царит полное согласие; но многовековая традиция уверений не учитывает и от верховного жреца с Рекега не требует, чтобы тот проживал в городе Церкви и во дворце жреца ӧссенского. А сейчас это было даже невозможно. После трагических событий, произошедших в Пертӱне, все окна дворца завешены серыми лентами. Ворота закрыты. А престол, на котором восседал Саксаёрӱэль, покрыт белым шелком, на котором алым цветом выведены стихи из Книги смерти Аккӱтликса.
Аӧрлёмёгерль прилетел в спешке. Прибыл среди ночи и тут же потребовал вызвать Камёлё. Но будить ее ради этого не пришлось. В эту ночь она все равно не спала.