По скрипучей деревянной лестнице Димыч с Чащиным поднялись на второй этаж, отыскали дверь с надписью “DOORS”. Вошли.
Андреи сидели возле письменного стола без ящиков и пили пиво.
Противно пахло креветками.
– Хай! – поздоровался Димыч, оглядываясь. – Норма-альное место!.. А розетки-то есть?
Комната была большая, квадратная. В углу – неполная, без бонгов и с одним альтом, барабанная установка, у окна – стол и стулья, и еще несколько стульев вразброс. В противоположном от барабанов углу находились допотопный, но когда-то дефицитнейший аппарат “Tesla” и черные громоздкие мониторы без обозначения фирмы… На стенах – несколько постеров, по которым угадывались музыкальные вкусы хозяев базы: “Айрон Мэйден”, “Эй-си – ди-си”, “Кисс”, “Деф леппард”, “Блэк сэббэт”… Поклонники хэви-метала, в общем. У таких с сибирским панком совсем мало общего, как не раз когда-то убеждался Чащин. Они даже физически не могут панковские аккорды брать. Пальцы, хм, не так устроены… Да и сам он, честно говоря, вряд ли так с ходу вспомнит те мелодии, что играл десять лет назад.
– Падайте, парни, – кивнул один из Андреев на стулья, – немного хлебнем. Креветки, жалко, остыли.
– Слышали новость? – разливая из двухлитровой бутыли пиво в пластиковые стаканы, спросил второй Андрей. – Сегодня молодняк из
“Единой России” похороны Дмитрия Олеговича устроил. С венками…
– В смысле?
– Ну, прошли по Тверской, прямо под окнами Думы, – портрет его в траурной рамке, сырая курица на подушечке. По Рен-тиви показывали.
– Ур-роды, – подключился первый Андрей, – люди голодают без лажи, а они глумятся…
– Кстати, – перебил второй Андрей, – Сергей договаривается Дмитрия
Олеговича навестить, ну и других, кто голодает. Составляет список творческой молодежи. Мы с Дрюней, – кивнул на первого Андрея, – записались.
– Да ну! – Димыч аж подпрыгнул на стуле. – А еще можно? Нам тоже надо… – Выхватил телефон. – Парни, дайте сотовый Сергея, я позвоню.
После довольно долгих телефонных переговоров насчет включения в делегацию, во время которых Чащин попытался было заявить, что он не пойдет, но Димыч лишь яростно отмахнулся; после пива и креветок, разговоров о музыкальных новинках, которые, по общему мнению, были сплошь провальными, в конце концов достали инструменты, подключили к аппарату, побренькали, регулируя звук. Второй Андрей – Андрей
Васильев, – оказавшийся ударником, прошелся обмотанными изолентой палочками по барабанам.
– Раритетная у тебя гитара, – с уважением сказал Андрей Тургенев, разглядывая Димычев “Фендер”. – Теперь таких и не найдешь. И звук – классный.
– Да, – с удовольствием кивнул Димыч, – помню, два года на нее копил. А первую электрическую вообще сам собирал. Звукосниматели от телефона были. Вот у той гитары звук был – фуса не надо! Дэн, помнишь мой трансформатор?
– Угу…
– А у Дэна, – увлекся воспоминаниями Димыч, – сразу “Урал” появился.
За сколько ты его прикупил?
– Не помню. – Чащину не хотелось продолжать эту ностальгическую болтовню. – Давайте, наверное, начинать.
Но Димыча несло:
– Мы с Дэнчиком почти всю страну объездили с теми гитарками. Ту еще
– СССР… Где я только не был, – запел, – где не шлялся, где мой шуз на землю не ступал… Даже, блин, в кино засветились. У Соловьева в
“Ассе”.
Чащин вздрогнул от этой новости, прислушался.
– Да, летом восемьдесят седьмого. Каникулы как раз, мы с Дэном восьмой класс закончили – не решили еще, дальше учиться или чего…
Рванули сюда, на Москву посмотреть, с чуваками скорешиться системными. – Димыч поднялся, быстро налил себе пивка. – И тут объява по флэтам – Цой зовет такого-то числа в Зеленый театр в парке
Горького на съемку. Ну, в этот театр… теперь он Стаса Намина, кажется.
– Да, Стаса Намина, – с готовностью подтвердили Андреи, не спуская с
Димыча глаз.
– Сошлись тысяч десять… Ну, может, поменьше. Но толпа была мощная.
Самых таких колоритных, в косухах, с хайерами, в первых рядах поставили. И нас с Дэном. Мы вообще с ним были – под лондонских пункеров косили тогда. Булавки везде, виски выбриты, нашивки самодельные, рваная джинса, клепки, шипы, напульсники… И – тут камера над головой на кране, фонари везде, и – бац! – Цой на сцену выходит. Весь зал: “В-ва-а!”. И он: “Пе-ре-мен требуют наши сердца!”. Вообще было!.. Нам велели газеты жечь, зажигалки. Чуть пожар не случился.
Чащин слушал с изумлением. Даже не решился перебить, заспорить.
Невольно копался в памяти: неужели забыл про такой эпизод их действительно многочисленных поездок…
– Потом сказали, что Соловьев накануне съемок при Цое стал переживать, что массовки нет. Собирался комбинированные дела потом делать… А Цой спрашивает: “Сколько надо?”. Соловьев: “Человек бы пятьдесят, если вот так расставить, то будет ощущение толпы”. Цой ему: “Завтра здесь будет три тысячи пиплов”. А пришло вообще хрен знает сколько. Соловьев охренел… И такой, парни, подъемище был – до сих пор, когда вижу, плакать хочется.
– М-да, повезло вам, – вздохнул Андрей Васильев. – Цоя видели.
– Да не только. С Майком вообще пили даже. Уникальный был человек.
Он нас на рок и благословил вообще-то.
– Ладно, – не выдержал Чащин и тут же поймал испуганный, умоляющий взгляд Димыча. – Давайте репетировать. Половина четвертого.
– Да, надо. – Димыч стал раздавать бумажки с текстами; объяснял: -
Тут сверху аккорды расписаны. Ориентировочные. Конечно, будем менять
– мы ведь группа… Я думаю, начнем с Усамы. Да?
Андреи перебирали листы, предложение Димыча поддерживать не спешили.
Наконец Андрей Тургенев заговорил:
– Хорошая, конечно, песня. Забойная. Только, как бы это… – поднял глаза и тут же опять опустил, – как она с позицией Союза соотносится
– вопрос… У Сергея, я знаю, совсем другой взгляд на проблему исламского терроризма. Однозначно негативный. А у тебя вот… – Он зачитал припев песни:
Усама бен Ладен – смелый человек,
Он всех капиталистов в панику поверг.
Усама бен Ладен – хороший террорист,
Америка бессильна, как выдавленный глист.
– И что? – дернул плечами Димыч.
– Ну, понимаешь, это же получается откровенная пропаганда терроризма. И если альбом будет записан под знаком Союза, то это ему стопроцентно навредит…
– Нет, Андрюх, это бред, извини. Никакой здесь пропаганды.
Антиамериканский, точнее – антикапиталистический смысл, а образ бен
Ладена… – Димыч посмотрел на лист с текстом и, видимо, в чем-то усомнился: – Ладно, эту тему пока отложим. Давайте поработаем с
“Пора сделать выбор”.
Зашелестели листочками, отыскивая эту песню… Чащин вчитался и, зараженный критическим настроем Андрея Тургенева, ляпнул:
– А здесь, кстати, полная поддержка президента.
– В чем, – глухой голос Димыча, – поддержка?
– В отмене выборов губернаторов. У тебя получается, что кого бы ни выбрали – все не те. Ну вот: “Даже если счас хороший, станет он плохим и к народным чаяньям будет совсем глухим”. И можно понять, что ты одобряешь, что нужно не выбирать кого попало, а – назначать.
– Да, кстати, – кивнул Тургенев.
– Да вы что, чуваки?! – Димыч вскочил. – Вы что, серьезно?! А?..
Тогда вообще все мое надо браковать. Давайте!
– Ну почему все? – отозвался Тургенев. – Вот, например, про вред сериалов – правильная песня. Мат бы только заменить на цензурное. А в целом – отлично.
До музыки в эту первую репетицию так и не добрались. Переругивались, примирялись; Андрей Васильев сбегал за пивом. Занялись планированием состава альбома, но снова начали ругаться. Андреи предлагали свои песни – в духе Игоря Талькова. Про темные дни России, про воронье, воров… В итоге сошлись на пятнадцати текстах. Девять принадлежали
Димычу, остальные – Андреям. Чащин свои песни включать отказался:
“Если что – во второй альбом”.
На это ушел остаток дня, и уже по темноте вчетвером, но молча и даже на некотором расстоянии, как надоевшие друг другу, побрели к метро.
Димыч был явно недоволен и обескуражен забраковкой лучших вещей.
Распрощались на “Третьяковской”, без энтузиазма договорились собраться на базе завтра в двенадцать… Чащин с Димычем перешли на
“Новокузнецкую”, сели в поезд. Еще пять станций с одной пересадкой – и дома; Чащин зевнул, глянул на часы. Было около девяти.
Людей в вагоне по-субботнему мало, и в основном – молодежь. Глаза отметили несколько симпатичных девушек. Они отвалились на мягкие спинки сидений, расстегнув куртки и шубки, дразня голыми животами. У одной в пупке ярко светился камушек… Димыч ерзал, кряхтел, вздыхал; Чащина тоже заливали тоска и желание. И представлялось – будь он без Димыча, то запросто с одной бы из них познакомился.
Понимал, что это говорит в нем раздражение, но и верил ему…
– Столько у вас тут телок красивых, – сказал Димыч, когда оказались на улице. – Даже мутит… Слушай, а у тебя подруга-то есть? А то смотрю…
– Есть, – перебил Чащин, морщась; вопросы о подруге злили.
– Классная? Может… Слушай, – Димыч взял его за рукав, – у нее же наверняка подруги есть. Познакомит. Чего, в основном так и знакомятся… Тяжело без женщин все-таки…
– Переодеться сначала надо.
– Да чего ты привязался к моей одежде?! Кому какое дело?
– Большое дело. Все, пошли быстрей.
Возле магазина “Копейка” Димыч предложил:
– Может, батлик возьмем? Все равно воскресенье завтра, тебе на твою работу не надо…
– Давай. – И, вспомнив, Чащин усмехнулся: – Расскажешь подробней, как мы в “Ассе” снимались.
– Чего? А, это… Спасибо, что встревать не стал.
– А на фиг ты врал-то?
Димыч пожал плечами:
– Ну, вдохновить хотел великим прошлым и нас так поставить, что не просто мы… Нет, вполне ведь и в натуре сняться могли. Поехали бы в то лето не в Питер, а сюда, и попали бы. И, может, все бы по-другому дальше случилось, по-настоящему.