– Я не буду.
– Ты че, давай!
– Не хочу пить, глаза слипаются… Покупай – и поехали.
Настроение у Чащина было паршивое. Хуже, чем днем. С Викой произошло все слишком быстро, а потом захотелось спать, и он с трудом выдержал оставшиеся два часа, с раздражением слушая возню Димыча и Олеси на кухне… Вика лежала рядом, поглаживала его грудь. Наверно, ждала, когда Чащин будет готов к следующему сеансу…
– Может, тачку возьмем? – спросил Димыч, с удовольствием глотнув
“Старого мельника”. – Что-то в метро вообще желания нет трястись.
Тем более после того, что было…
– У тебя четыреста лишних рублей?
– Да нет… в принципе.
– У меня – тоже. – Чащина захлестнуло раздражение. – Я сейчас, – не сдержался, – чтоб было так хорошо и легко, выложил четыреста долларов.
– Как это?
– Ну вот так. Семьдесят долларов час.
Димыч оторопело глядел на Чащина. Поднятая на уровень груди рука с бутылкой казалась деревянной.
– Они что… эти, что ли? А?
– Эти.
– Серьезно?.. Ни фиг-га! А я еще спасибо ей говорил, целовал…
Блин, чего ты раньше не сказал, я бы ее… Ох-х!.. И ты за это баксы?..
– Ладно. – Чащину стало приятно от произведенного впечатления. -
Поехали.
– Зачем ты, Дэн? Так бы могли познакомиться… У тебя хата – есть куда привести. Подпоили бы, развели.
– Это они бы нас развели. По полной. Клубы, коктейли, “Сбарро”, а потом – пока, мальчики, созвонимся. Знаю я это. Все – спать хочу.
Завтра вставать…
Перед центральным подъездом Государственной думы топтались человек десять. Сергей выделялся среди остальных, как индюк на птичьем дворе в каком-то мультфильме. Не сутулился, выпячивал грудь, строго и сверху, хотя некоторые были повыше его, оглядывал соратников, ломал бровь, волево задирал подбородок. Остальные же явно мерзли, ежились, некоторые как-то украдкой, в кулак, курили.
– Слава богу, – облегченно выдохнул Димыч, – не опоздали. Ну-ка,
Дэн, повеселей как-нибудь.
– Отстань.
Конечно, Чащин ругал себя – опять не смог устоять перед уговорами, поехал, отпросившись с работы на час раньше; но, впрочем, и любопытно было, интересно побывать там, куда девяносто девять процентов простых людей никогда и ни за какие взятки не попадет.
Подошли. Димыч протянул Сергею руку, пока не замечая остальных:
– Здравствуйте!
– Мгм-м, – солидно прогудел тот. – Добрый вечер! Рад видеть.
На той стороне Охотного Ряда стучали длинными очередями отбойные молотки – за высоким забором с висящим на нем плакатом “Мы вместе должны сделать РОССИЮ ЕДИНОЙ, СИЛЬНОЙ. В.В. Путин” строители крошили скелет гостиницы “Москва”.
– Здравствуйте!.. Мгм-м, добрый вечер!..
Подходили еще люди: оба Андрея, миниатюрный юноша, одетый не по погоде в тонкий кожаный пиджак, невысокая плотная девушка, похожая лицом на индианку, пышноволосая женщина в сиреневой дубленке со своим кавалером – сумрачным парнем в черной болоньевой куртке…
– Ну что, друзья мои, – посмотрел Сергей на часы, – пора. Опаздывать на такие встречи – непозволительно. За мной!
Гуськом вошли внутрь Думы. Сергей собрал паспорта и в несколько приемов сгрузил их в металлическую ямку под окошечком бюро пропусков.
Потом паспорта постепенно стали возвращать. В каждом – истертая от частого употребления пластиковая карта.
– Проходите, кто отсканирован, – заглянул в закуток бюро пропусков милиционер.
“Отсканирован, – повторил про себя Чащин. – Ясно… Такими темпами скоро главным радикалом стану. Хм, вот так и входят в политику”.
Посетитель шагал сквозь рамку, которая начинала попискивать, но тихо, миролюбиво; милиционер вставлял карту в какой-то прибор, на экране появлялась страница паспорта с фотографией, и милиционер сравнивал экранное изображение с бумажным оригиналом. Убедившись в идентичности, удовлетворенно объявлял:
– Верно. Возьмите. Гардероб напротив.
Раздевшись, почти все первым делом подходили к большим зеркалам, причесывались, оправляли одежду; индианистая и пышноволосая, пошептавшись, раскрыли сумочки и стали подкрашиваться… Сергей осторожно, кончиками пальцев, пригладил слегка вьющиеся волосы, погримасничал, как актер перед выходом на сцену.
– Друзья, три секунды внимания, – произнес он таким тоном, что все обернулись. – Голодовка продолжается восьмой день, поэтому своим поведением вы должны поднимать дух наших старших товарищей. Бодрей, энергичней, смелей! Но без перебора, естественно. Прошу в лифт. Время.
Зал совещаний руководимой Дмитрием Олеговичем фракции был довольно просторный. По центру – круглый стол желтого дерева, такие же стулья, шкафы и стены. Стены, как чешуей, были покрыты листочками телеграмм. Чащин выхватывал взглядом короткие тексты: “Пламенный привет от пенсионеров Орловщины”, “Шахтеры Кузбасса с вами!”,
“Держитесь до конца”. Это последнее пожелание развеселило, и Чащин с улыбкой обернулся, ища, кому бы его показать: “Вишь какие добрые – голодающим до конца держаться советуют”. Но вовремя сообразил – не стоит. Еще воспримут как издевательство.
Несмотря на вечер, в зале было многолюдно: кроме делегации Союза – мужчины в костюмах и галстуках, немолодые, но с отличными фигурами женщины в узких юбках чуть выше колен. Как заведенные, они передавали друг другу какие-то бумаги, разговаривали по сотовым, выходили, входили… Сергей подошел к одному из мужчин, коротко и неслышно что-то сказал. Мужчина скрылся в соседней с залом комнате, над дверью в которую висел оранжевый флаг с названием партии.
– Мощно, да? – кивнул Андрей Васильев на телеграммы. – Со всей страны поддержка.
– М-да, советуют голодать до конца.
– Дмитрий Олегыч не сдастся, – не понял иронии Васильев, – он всю эту банду разгонит скоро.
– Слушай, – неожиданно спросил Чащин, – а ты москвич?
– Конечно. В Братееве живу, а родился на Пресне.
– Ребята, проходите, пожалуйста! – позвал мужчина, выйдя из комнаты.
Проходили по одному, и получилась вереница. Чащин оказался почти в хвосте. Слышал бодрый голос Сергея, представляющего членов делегации:
– Максим Зайко, молодой культуролог… Дмитрий Беляков, молодой музыкант из Сибири… Елизавета Емельянова, молодой кинорежиссер…
Роман Сенчин, молодой прозаик…
Чащина он представил как молодого сотрудника молодежного СМИ. То ли спутал с кем-то, то ли так определил полурекламный журнал “Твой город”… Но все-таки память у Сергея была завидная – не запинался, не путался в именах и фамилиях, словно заучил их накануне, разложив на столе фотографии и досье.
Голодающие депутаты, в спортивных костюмах, выглядели довольно земно, почти по-домашнему. Один, сухощавый, с окладистой, но короткой бородой, постоянно держал у глаз фотоаппаратик, выбирая моменты для запечатления. Иногда щелкал, освещая полумрак комнаты вспышкой.
– Входите, входите, – пожимая руки гостям, говорил Дмитрий Олегович, высокий, упитанный, довольно еще молодой, знакомый Чащину по выпускам новостей и разным ток-шоу.
Стульев всем не хватило, пришлось принести из зала. Но шума и мельтешения не было – все двигались осторожно, если разговаривали, то шепотом; голодающие, кроме руководителя партии, вскоре легли на свои лежанки. А сам он уселся за большим письменным столом, заваленным книгами и бумагами, с батареей полуторалитровых бутылок с минералкой. Гости расположились полукругом напротив. В углу комнаты беззвучно работал телевизор…
– Спасибо, что пришли поддержать нас в этот нелегкий час, – мягко и устало произнес Дмитрий Олегович и кашлянул, услышав, видимо, в своих словах рифму. – Кхм… К этому шагу, к голодовке, нас вынудила глухота правительства и наших коллег-депутатов. Мы понимали, на что идем. Вон, – кивнул на телевизор, – как только по нам не проходятся.
Дали повод поиздеваться… Орлы из молодой “Единой России” мои похороны на днях устроили. Прямо под окнами. Видели этот шабаш?
– Да… Конечно… – закивали гости, а один гневно выдохнул: – Идиоты!
– Нет, они не идиоты, – улыбнулся Дмитрий Олегович. – Они заказ выполняли. Правда, пожалеть им быстро пришлось. Буквально на следующий день после их шутовства стало известно, что депутат от
“Единой России” утонул. На снегоходе уехал под лед. И, что удивительно, – практически мой однофамилец. Только в первом слоге у меня “о”, а у него – “а”.
– Ничего себе! – отреагировала молодежь.
– Вот так. Никогда я не верил в мистику, думал, чепуха, а вот – пришлось. И это знак, что не глупостью мы здесь занимаемся.
Чащину невольно становился симпатичен этот ухоженный, но и свойский, доступный, кажется, человек. Он никогда не выделял его из десятков тех, кто регулярно произносил на экране речи о законах, достижениях, провалах, кризисах, экономических прорывах. А сейчас, удивляясь себе, чувствовал, что не тяготится сидением здесь, не торопит время, не хочет скорей оказаться дома, переодеться в легкую рубашку и трико, лечь на диван, найти интересный фильм. Сейчас он слушал глуховатый, неторопливый голос и пытался запомнить слова, проникнуться, зарядиться ими.
– Наша партия с момента своего создания никогда не ставила своей задачей бороться с правительством, набирать очки на оппозиционности, как это у нас любят. Нет, мы стремились к диалогу, к сотрудничеству во благо государства. Мы хотели быть по-настоящему парламентской партией. Но то, что произошло за последние месяцы, – Дмитрий
Олегович тяжко вздохнул, – особенно – введение этой чудовищной монетизации, когда миллионы тех, кто воевал, поднимал из руин страну, кто здоровье отдал, оказались практически выброшенными из общества, без лекарств, без возможности даже на автобусе проехать до больницы, – все это вынуждает нас уйти в жесткую оппозицию власти.
– Правильно! – звонко произнес юноша в кожаном пиджаке. – Эта власть антинародна! Нужна беспощадная борьба!
– Нет, нет, – еще раз грустно-устало улыбнулся Дмитрий Олегович, – революций нам больше не надо. Но оставлять господ министров в покое тоже нельзя. Противодействие необходимо… Сергей, – он взглянул на юного вождя, – сказал, что среди вас много немосквичей. И это хорошо. Понимаете, очень многое решается в регионах. Необходимо разбуд