Нарком…
Нарком разлил водку, с сожалением вздохнул:
– Зря Собчучка не появилась.
– Нич-че-о, – зло дернул нижней челюстью Сиба. – Пуля виноватого найдет. – Обнял ладонью стопку: – Поехали!
Глотнув водки, занюхав хлебом, Димыч решился заговорить:
– А я, парни, был уверен, что вы тут из-за Собчак. Акцию хотели?..
Вы из какой организации?
– АКМ, – коротко ответил то ли Льюис, то ли Коба.
– Авангард красной молодежи?! Я давно вас ищу. Ништя-ак!..
Парни хмуро, с подозрением смотрели на него. Чащин объяснил:
– Это мой земляк, Дмитрий. Из Сибири. Мы вместе в группе играли…
– Слушайте, – подхватил Димыч, – а у вас группы есть?
– Еще б! “Эшелон”. Самая актуальная команда сегодня. Остальное – попса и погань.
– А “Гражданка”? – усмехнулся Чащин, вспоминая вкусы Сибы. -
“Инструкция по выживанию”?
– Прошлое. Сегодня важно только то, что возбуждает массы на борьбу с капитализмом. – И Сиба поднял стопку: – За нашу победу!
Парни дружно, по-братски чокнулись. Димыч тоже сунул стопку в общую кучу.
– А ты, вижу, устроился, – прищурившись, будто целясь, оглядел
Чащина бывший подросток-панк.
– Так… не жалуюсь.
– Молодец. Я тогда думал, что ты загнулся. Когда предаки тебя выгнали. Потом искал, ходил по тусам, все флэты облазил. Никто не видел, не знал, куда ты делся. Ну я и решил, что все.
– Да нет, нормально.
– Ну что ж, ладно тогда…
От этого снисходительно-презрительного тона Чащина защекотало раздражение… Попрощаться и спокойно уйти? Что ему этот Сиба, в котором ничего от прежнего не осталось?.. Но Димыч уже увлеченно обсуждал с парнями идею организации рок-фронта, заодно крыл “за месяц успевший скурвиться ПСМ”.
– Что ж, молодец, – продолжал ехидно похваливать Сиба. – А я вот решил жизнь за справедливость отдать. Нет больше сил видеть всю эту мразь вокруг. Оргию. – Выжидающе посмотрел на Чащина, но не дождался реакции. – Мы им не дадим спокойно страну курочить. Мы, бляха, их ушатаем! Нарком, наливай… Меня, – Сиба потянул бороду к Чащину, – прикинь, уже восемнадцать раз вязали, два раза так отхерачили – по неделе кровью ссал. Понял? Но мы… – Сиба сжал кулаки. – Слышал про нас? АКМ?
Конечно, Чащин время от времени видел сюжеты в новостях, где эти или подобные им ребята то горланили на митингах, то отбивались от омоновцев, устраивали лежачую забастовку на площади Революции. Но, чтобы показать, что он не с ними, нисколько им не симпатизирует, скривил губы, мотнул головой:
– Да нет. Я политикой не интересуюсь.
– Зря. – Сиба принял стопку. – Зря. Надо интересоваться, чтоб знать, на какую сторону баррикады встать, когда начнется. Но, учти, мы не каждого на своей стороне принимать будем.
– Хм… Красиво звучит, грозно. – Чащина затрясло, скулы болезненно повело в сторону. – Но понимаешь, Кирилл, ничего не начнется. Зря пыжишься.
– Начне-отся… Ладно, давай выпьем.
Выпили, но уже не так дружно. В соседнем зале зазвучал резкий, агрессивный, усиленный динамиками девичий голос:
– Мы молоды и красивы! Мы учимся, работаем, а не глушим водку, чтобы притупить чувство страха, которое испытывает вся нынешняя политическая элита. Они скоро уйдут. Это вопрос трех-пяти лет. И тогда придем мы!
– Кто эт такая горластая? – нахмурился то ли Льюис, то ли Коба.
– Машка. Дочка этого чмокалы.
– М-м! – лицо то ли Льюиса, то ли Кобы почернело от ненависти: -
Подловить бы ее где и опустить по полной. Тварь.
– Э, ты чего, – напомнил Нарком, – дочь за отца не отвечает.
Сиба дернулся:
– Ответят, все ответят.
– Кирилл, сколько лет-то тебе? – спросил Чащин.
– Мне? – Сиба на секунду задумался. – Мне двадцать три. А что?
– Молодой еще. Тебе, значит, в девяносто первом лет десять было.
– И что?
– Да жалко тебя. Ты под дубинки лезешь, судьбу себе портишь, а за что – не представляешь. Ничего там хорошего не было. И скинули ваш коммунизм поэтому за три дня.
– Погоди-и, – зарычал, распушил бороду Сиба, – ты коммунизм не трогай!
– Ха-ха! Драться полезешь?.. Да, молоде-ец, – анархия тебе надоела, новую игрушку нашел? Теперь, значит, – “пылающей тропой мы идем к коммунизму”?
– Не надо мне тут Летова цитировать. Он все – стерт, забыт… Да ты знаешь вообще, что происходит?! Да по всей Руси!.. Везде чудеса!
– Сиб, – пихнул его локтем Нарком, поймав тревожный взгляд официанта, – потише. Соблюдай.
– Да как! Он ведь!.. – Сиба свирепо, но и с жалостью смотрел на
Чащина. – А ты знаешь, что в Балашихе, в доме одном, портрет Ленина замироточил? У старика, ветерана войны, висел в комнатке, и – капли появились у глаз, и аромат пошел… А в городе… забыл название… попа лишили сана и от церкви отлучили…
– Село Конь-Колодезь Липецкой области, – подсказал Нарком.
– Аха!.. И знаешь, за что? Что он памятник Ленину приказал снести.
Вот так! Сама церковь теперь за Ленина!..
Чащин следил за каждым движением Сибы, внутренне подсобрался – с психами сталкивался редко.
– За ЦДХ, где памятники стоят, вообще происходит… Над головой
Дзержинского, Сталина, остальных – свечение. Понял? Как нимбы! Уже тысячи людей видели, могут доказать. Это ведь знаки. Знаки, что нужно опять…
– Так, Кирилл, извини. – Чащин быстро поднялся, отступил на шаг от стола, вынул из бумажника пятьсот рублей. – Извини, мне пора.
– Не, ты чего? Ты послушай…
– Кстати, Кирилл, родители-то как у тебя? Нормально?
– Родители? – На лице Сибы появилось замешательство. – При чем здесь родители? Я их ненавижу. Черви.
– А ты работаешь?
– Да что за вопросы, бляха?! Никогда я не буду работать на антинародный режим! Никем!
Чащин усмехнулся, готовясь припечатать этого революционера:
– А где ты живешь, Кирилл? А?
– Там же. Ты помнишь… Да ты сядь…
– Минуту. А где питаешься? Одеваешься? Кто тебе деньги дает? На что ты эту косуху купил? Беретик?
– Чего?
– Молодец, Кирилл. Это ты у нас хорошо устроился. Удобно. Коммунист.
Хлопнул Сибу по плечу и пошел к выходу.
– Дэ-эн! – голос Димыча. – Ты куда? Мне договориться надо! Важное…
Тот осенний день оказался на редкость удачным. Мама потом часто вспоминала его со слезами радости. Но Денис осознал удачность позднее, а тогда, увидев маму во дворе школы, сначала испугался: значит, ее зачем-то вызывали – из-за курения на переменах или из-за его трех двоек подряд по английскому?..
Но мама заулыбалась:
– Все хорошо, сынок? Здравствуй! Пойдем быстрее! – И даже схватила за руку.
– Ма-ам! – Вместо страха нахлынули досада и неловкость, что его, как маленького, встречают, ведут; Денис выдернул руку.
– В магазин нужно быстрей. – Мамин голос изменился. – И не фыркай, пожалуйста! Есть надо нам что-то, нет?
Магазины в их квартале находились все рядом, хотя и не очень удобно: хлебный, кулинария, овощной и “Детский мир” с одной стороны широкой улицы Трудовой, а гастроном, молочный, “Дары природы” – с другой. От школы до этого оазиса метров триста.
– У нас сегодня очень важная задача, – по пути говорила мама. -
Продукты выбросили. Конец месяца… Поэтому попрошу не брыкаться и не психовать. Договорились?
– Уху.
– Вот я тут купила булочку с повидлом, поешь.
– Не хочу.
– Давай, давай, неизвестно, когда домой придем. – Мама достала из сумки кулек, а вслед за ним сетку. – Держи.
Возле кулинарии вяло шевелилась извилистая очередь. Продавали растворимый кофе. Индийский. Шесть рублей банка… Торговали не в самом магазине, а со стола, поставленного возле дверей. Наверно, чтоб в помещении не толпились…
– Так, так, так, – встревоженно зашептала мама, отыскивая кого-то в очереди, – где же он?.. А вы не видели, тут мужчина такой был, в пуловере?
– Не видели, – жестко, так что сразу расхотелось искать, отвечали ей.
Но мама еще поискала. Не нашла и, горестно вздыхая, поставила Дениса в хвост.
– Ушел куда-то. Или уже купил. Вот жалко, я тут полчаса выстояла, потом за тобой побежала. Только стали продавать. – Мама говорила неприятным Денису жалобно-горестным, но и хищным каким-то голосом; так она говорила, оказываясь в магазине, где было что купить. – Ну, стой, сынок. Вот двенадцать рублей. На две банки. И подходи к гастроному. Я в мясном отделе буду. Через улицу осторожно…
Очередь была пугающе, усыпляюще длинная, но двигалась быстро. Да, мужчина в пуловере запросто мог уже купить кофе и уйти… Денис то и дело перекладывал из руки в руку тяжелый портфель, раза два уронил на асфальт кулек с булочкой. Есть еще не хотелось.
Люди со спины казались почти одинаковыми – одеты в плащи, куртки, кофты знаменитого советского цвета, который называли “голубенький”,
– то ли серовато-синий, то ли зеленовато-розовый…
Иногда у стола возникали стычки – кто-нибудь требовал, чтобы ему продали не три положенные в одни руки банки, а больше. Продавщица вскрикивала:
– Да я вообще счас торговлю закрою! – И очередь, испугавшись, выпихивала возмущающегося прочь.
Денис не пил кофе – горький, колючий, даже если в чашку набухать сахара, – но любил по утрам его запах. Запах этот означал, что у родителей все хорошо. Правда, достать кофе становилось все сложнее, и все чаще родители, морщась, с неприязнью глядя в чашки, пили кофейный напиток “Колос”.
Ненавидел Денис, конечно, стоять так полчаса, час, изредка делая крошечный шаг вслед за шагнувшей спиной стоящего впереди. Да и, самое неприятное, в очередях приходили мысли, которые в другое время, когда чем-нибудь занимаешься, с кем-то играешь, смотришь телевизор, были надежно заперты, не смели даже мелькнуть. А здесь облепляли, кололи… Вот только учебный год начался – пятый класс, – и сразу нахватал двоек, особенно по английскому. Ничего в нем непонятно. “А” почему-то надо читать как “эй”, а “i” как “ай”… И вообще… Учителя говорят, что вытягивать никого не будут, хватит.