В это время из комнаты донесся стон, больная беспокойно задвигалась на кровати, затем все стихло. У мадам Жозен пробежали мурашки по телу, когда она услыхала эти звуки, — неужто ее мысли можно подслушать?! Но через минуту старая креолка успокоилась и вновь принялась рассуждать про себя: «А нужно ли посвящать Эраста в мои тайные планы? Зачем рассказывать ему, что я спрятала в шкаф бумажник с деньгами и серебро?»
Доставая из чемодана детскую ночную рубашку, мадам Жозен нашла в боковом кармане билеты в Новый Орлеан, две багажные квитанции, толстую пачку банкнот и горсть мелочи. Все это можно показать Эрасту, а о бумажнике лучше промолчать, решила она.
И тут она заслышала знакомые шаги сына. Эраст возвращался домой, напевая веселую песню. Мать быстро спустилась с крыльца и заковыляла навстречу, боясь, как бы он не разбудил спящих. Сын у нее был высокий, плечистый, рыжеволосый, кареглазый, с кожей красноватого оттенка, особенно заметного на лице. Одевался он щегольски. Судя по наружности, человек он был сметливый и ловкий. Мать считала, что он очень хитрый, пронырливый, точь-в-точь отец, и что откровенничать с ним не совсем безопасно.
Сразу заметив, что мать как-то непривычно тороплива и бледна, он догадался: что-то случилось, к тому же она никогда не выходила к нему навстречу.
— Матушка, — крикнул он, — что произошло?
— Тише, тише, Эраст, не шуми! Присядь-ка на ступеньки, я тебе все расскажу.
И мать вкратце поведала ему о неожиданном появлении приезжих и о внезапной болезни молодой женщины.
— Значит, они спят у нас? — уточнил Эраст. — Славно, нечего сказать! Взяли на себя обузу — больную, к тому же с ребенком!
— Что же мне было делать? — раздраженно воскликнула мадам Жозен. — Не вытолкать же на улицу умирающую женщину, да еще ночью! Пускай уж спит до утра на моей постели.
— А что она собой представляет? Может, нищая, побирушка? У нее есть какой-нибудь багаж? Ты видела у нее деньги? — выспрашивал сын у матери.
— О, Эраст, не шарила же я у нее по карманам! Они обе прилично одеты, у матери дорогие часы с цепочкой, а когда я заглянула в чемодан, то увидела там много серебряных вещей.
— Вот удача! — радостно воскликнул Эраст. — Значит, она богачка, и завтра, уезжая, отвалит нам долларов пять!
— Не думаю, чтобы она смогла завтра отправиться в дорогу, она долго пролежит у нас. Если ей не полегчает к утру, тебе придется переправиться на ту сторону и привезти доктора Дебро.
— Это еще зачем? Ты не можешь держать больную у нас в доме, надо отправить ее в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала, куда едет. А вдруг она умрет у тебя на руках, что тогда делать будешь?
— Если я буду ее лечить и она умрет, вина будет не моя, — заявила мадам Жозен. — Тогда у меня будет право за свои хлопоты и труды воспользоваться ее имуществом.
— Да хватит ли имущества — расплатиться? — спросил сын, а потом присвистнул. — Ох, маменька, хитрая же ты! Но я вижу тебя насквозь!
— Не понимаю, что ты хочешь сказать! — с искренним негодованием воскликнула мадам Жозен. — Если я ухаживаю за больной, уступаю ей свою постель, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить ее в больницу у меня не хватит духу. Имени ее я не знаю, фамилия знакомых, у кого она хотела остановиться, мне неизвестна, — что же мне остается делать?
— Делай, что задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — заключил он со смешком.
Мать ничего не ответила и несколько минут сидела в раздумье.
— Ты денег не принес? — спросила она вдруг. — На ужин ничего нет, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Может, сбегаешь в лавку купить хлеба и сыру?
— Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Гляди! — Эраст вытащил из кармана целую пригоршню серебра.
Через час мадам Жозен с сыном сидели в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная женщина с дочерью крепко спали в отведенной им комнате.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ГРЭТНЕ
На следующее утро гостья оставалась в тяжелом забытьи, щеки ее покрывал нездоровый румянец, лоб горел. Опасность была очевидной. Мадам Жозен решила послать Эраста за доктором Дебро. Но прежде мать с сыном уединились на кухне, притащив туда чужой чемодан, и принялись рыться в нем, оценивая его содержимое. В нем было белье, туалетные принадлежности, багажные квитанции, пассажирские билеты, но ни писем, ни записок, ни визитных карточек, ни счетов — ничего такого не было, и только монограмма «ДЧ», помечавшая белье и серебряные вещи, свидетельствовала, что все, уложенное в чемодан, принадлежало одному и тому же лицу.
— Возьму багажные квитанции с собой, — сказал Эраст, вставая и пряча их в карман жилета. — Если больная очнется, объясните ей, что им обоим не обойтись без платьев, вот мы и решили получить багаж. — Он многозначительно улыбнулся; мать же, не отвечая, закрыла чемодан с озабоченным видом и стала торопить сына.
— Скорее привези доктора! Я так боюсь за бедную леди. Девочка вот-вот проснется и расплачется, увидев мать в беспамятстве.
Эраст проворно оделся и побежал к переправе.
Старик Дебро, действительно почти выживший из ума, осмотрел больную и заключил, что за нее можно не опасаться. Хитрая креолка сказала ему, что приезжая — их хорошая знакомая из Техаса.
— У леди лихорадка, — объявил доктор. — Долго лежать она не будет, скоро наступит кризис. Я сделаю все, что возможно. Вы, мадам Жозен, отличная сиделка, я это узнал во время холеры. Лучше вас никто не сможет ухаживать за вашей знакомой.
Он прописал лекарство и дал нужные наставления по уходу за больной, поглаживая золотистую головку девочки, которая, проснувшись, не отводила глаз от лица матери.
Доктор распрощался и уехал. Вскоре воцарившуюся в маленьком домике тишину нарушил грохот подъехавшей к крыльцу повозки. На ней стояли два громадных сундука, и Эраст засуетился, помогая втащить тяжелый багаж во вторую комнату, рядом со спальней. Дорогие сундуки резко контрастировали со скромной, почти нищенской обстановкой комнаты. Глядя на них, мадам Жозен подумала: «Что если больная умрет? Что тогда делать со всеми этими вещами?»
Повозка уехала, зеленая дверь дома захлопнулась и будто скрыла ото всего света бедную мать с ребенком.
Доктор Дебро продолжал навещать больную и каждый раз покидал ее все более встревоженным: он убедился, что положение безнадежно, и страдал, глядя на девочку. Бледная, молчаливая, она целыми днями сидела на кровати возле матери с выражением безысходного горя в глазах. И старичку-доктору ничего не оставалось, как твердить, что маме скоро будет лучше. Он всячески старался развлечь малышку. А она всегда радовалась, когда он приезжал, и ждала от него слов, внушавших надежду.
Мадам Жозен как-то сказала девочке, что ее больной матери необходим полный покой. И девочка часами сидела, не шелохнувшись и не выпуская материнской руки из своей.
Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботливости. Мадам усердно ухаживала за больной и за ее маленькой дочерью, но при этом мысленно восхищалась своей самоотверженностью. А порой расхваливала себя и в разговорах с сыном:
— Ну кто, кроме меня, мог бы так заботиться о больной, так баловать ее ребенка? Беспомощные, одинокие, только во мне одной они и нашли опору.
Старая креолка прежде всего хотела уверить саму себя, что действует бескорыстно.
Спустя двенадцать дней после появления в доме мадам Жозен молодой матери с ребенком по узкой улице Грэтны, к переправе, двигалась самая скромная погребальная процессия. Встречные отступали к обочине и удивленно оглядывали Эраста Жозена, одетого с иголочки и занимавшего место рядом с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, который следовал за гробом.
— Это какая-то иностранка, родственница мадам Жозен, — послышался чей-то голос в толпе. — Она с маленькой дочкой недавно приехала из Техаса, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка слегла. По словам старика-доктора, с той же горячкой.
Мадам Жозен, напомним, была урожденная Бержеро, фамильный склеп Бержеро находился на кладбище при церкви Святого Людовика. Впервые после смерти булочника Бержеро склеп открыли в первый раз, и ненадолго пережившую мужа женщину похоронили там среди чужих людей.
Когда Эраст вернулся с похорон, мать его сидела в качалке возле кровати, которую теперь занимала новая больная — леди Джейн. Волнистые волосы пребывавшей в беспамятстве девочки рассыпались по подушке; темные крути под глазами и лихорадочный румянец на щеках служили верным признаком того, что ребенок заразился тифом.
Мадам Жозен, надевшая свое самое лучшее черное платье, проплакала все утро. Завидев вернувшегося сына, она бросилась к нему и разрыдалась.
— Мы погибли! Какие же мы несчастные! Как же мы наказаны за доброе дело! Взяли в дом совсем незнакомую больную женщину: и уход ей, как за родной, и место в нашем фамильном склепе!.. Вдруг девочка тоже заболела! Доктор Дебро говорит, что это повальная горячка, мы с тобой заразимся и помрем! Вот что значит творить добро!
— Пустое, маменька! Зачем видеть все в черном свете? Старик Дебро тебя сильно напугал. Может, горячка и не прилипчивая. Больше никого не будем к себе приглашать; да к нам, наверно, и побоятся идти в дом. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Через несколько дней все решится — девочка или поправится, или умрет, а тогда мы уедем отсюда и устроимся где-нибудь в другом месте.
— Ладно, — ответила на это мадам Жозен, вытирая слезы; слова сына ее немного успокоили. — Я исполнила долг перед умершей. Никто меня не упрекнет. Теперь буду ухаживать за девочкой, сколько хватит сил. Тяжело, конечно, в такую жаркую погоду сидеть взаперти, но, с другой стороны, все же лучше, что малышка в беспамятстве. Сердце разрывалось видеть, как она убивается по матери. А та, бедняжка, такая молодая, красивая!.. И умерла на чужой стороне!
ПЕПСИ
На улице Добрых детей все знали Пепси и ее мать. Пепси была калекой от рождения, а мать ее Мадлон, или