— Что вы натворили? — пронзительно закричала она. — Вы давали мне слово!
Элизабет попыталась что-то сказать, но не смогла: страх лишил ее дара речи.
— Отвечайте! — настойчиво прошипела Кэт. — Вы беременны?
Девушка сумела лишь молча кивнуть. Глаза ее полнились ужасом.
— Когда у вас в последний раз были месячные? — требовательно спросила Кэт.
Элизабет судорожно сглотнула.
— Кажется, сразу после Пасхи, — прошептала она.
— То есть в начале апреля, — вспомнила Кэт, — а сейчас конец июня. Когда вы… Когда адмирал… — Она не могла найти слов, те лишь подтверждали ее собственную вину.
— Всего один раз, в начале мая, — пробормотала Элизабет со слезами на глазах. — Я пыталась ему помешать, но он оказался слишком настойчив. Я очень его любила!
Она горько разрыдалась.
— Не важно. Значит, прошло уже почти два месяца, — быстро подсчитала Кэт. — Есть другие признаки? Вы чаще мочитесь? У вас набухли груди?
— Да, — всхлипнула Элизабет.
— В таком случае, да поможет нам Бог, вы наверняка беременны, — молвила Кэт, чувствуя, что сама вот-вот расплачется. — Что на вас нашло? Почему вы его к себе подпустили? Вас предупреждали, чтобы вы никогда не встречались с ним наедине.
— Я любила его! — воскликнула Элизабет. — Я не смогла устоять. Что мне делать?
— Одному Богу ведомо, — ответила Кэт. — Дайте подумать. — Она немного постояла, тяжело дыша. — Придется рассказать сестре. У меня нет выхода.
— Что она сказала? — тревожно спросила Элизабет, едва Кэт вернулась.
Вздохнув, Кэт грузно опустилась на скамью:
— Для нее это стало шоком, что вполне естественно. Но она ничего не будет делать без одобрения мужа. Она позвала сэра Энтони и все ему рассказала.
Элизабет опустила голову. Ей нравились супруги Денни, добрые и великодушные хозяева дома, и она ценила их мнение. Но теперь они станут ее презирать, и поделом…
— Я сама перепугалась, — продолжала Кэт. — Сэр Энтони так на меня посмотрел… — Ей вдруг захотелось завыть во весь голос. — Он хочет вас видеть, и немедленно.
Элизабет, дрожа, вошла в гостиную хозяйской четы. Сидевшая у камина леди Денни встала и присела в реверансе, после чего чопорно опустилась в кресло. Сэр Энтони, стоявший спиной к огню со страдальческим выражением лица, поклонился и уставился куда-то поверх Элизабет, будто не в силах вынести ее вида.
— Миледи Элизабет, — сухо проговорил он, — я крайне расстроен, узнав о случившемся с вами. Если бы такое произошло с какой-нибудь служанкой в этом доме, я бы немедленно ее уволил. Но я издавна предан короне и памяти вашего покойного отца, короля Генриха. Ради него я помогу вам в вашей беде.
— Спасибо, — пролепетала Элизабет, которую привел в смятение его ледяной тон. — Я не заслуживаю такой доброты.
— Это всего лишь мой долг, — столь же холодно ответил сэр Энтони. — Вы останетесь здесь, пока ребенок не родится. Покуда ваше состояние удастся скрывать, вы можете есть вместе с нами и гулять в саду и парке, хотя я предпочел бы, чтобы вы держались не дальше мили от дома. Потом, разумеется, вам придется оставаться в своих комнатах. Мы объявим, что вы заболели, по возможности не вдаваясь в детали. Вам будет прислуживать одна Кэт. Никто другой не должен узнать правду.
— Я так вам благодарна, — прошептала Элизабет. — Но что будет с ребенком?
— Его отдадут кормилице в одном из моих имений в Норфолке, а после поместят в надежную семью. Мы скажем, что это найденыш, которого оставили на церковном крыльце. Никто никогда не узнает, кто он на самом деле.
— А вам, миледи, следует об этом как можно скорее забыть, — добавила его жена.
— Я так и сделаю, — пообещала Элизабет, вновь ощутив тошноту.
Но ей, по крайней мере, ничто не угрожало, во всяком случае пока, если все пойдет по плану.
Она никогда не думала, что ей может быть так дурно. Каждое утро она просыпалась с тошнотой и бежала к тазу. Единственное, что помогало, — поесть мяса или рыбы, но в восемь утра она не могла послать за ними Кэт, не вызывая лишних подозрений. И ей оставалось только страдать.
— Попробуйте съесть яблоко, — советовала Кэт. — Джоан говорит, ей помогало.
Но Элизабет не могла даже смотреть на яблоки. Откусив кусок, она тут же его выплюнула.
Прием пищи превратился в настоящее испытание. Элизабет мучил голод, но стоило ей попробовать пищу, как желание насыщаться пропадало, и она сидела, гоняя куски по тарелке, пока не заканчивали трапезу остальные. Вино имело странный, металлический привкус, и она могла выпить лишь несколько глотков.
Потом на нее навалилась страшная усталость. Порой ей казалось, будто она засыпает стоя. Элизабет еще могла свободно передвигаться по дому и окрестностям, но большую часть времени проводила в постели, полностью обессилев. Преследуемая страхом перед родовыми муками, она вспоминала все услышанные когда-то страшные истории о роженицах. Она не могла представить ужасы, через которые приходится пройти беременной женщине, и непрестанно клялась, что даже в куда более счастливых обстоятельствах никогда больше не рискнет забеременеть.
В разгаре лета пришло известие, что королева заболела: на нее очень плохо действовала жара и она страдала сильными головными болями. Элизабет с тяжелым сердцем прочла последнее письмо адмирала.
— Бедная женщина, я буду молиться за ее здоровье, — сказала она Кэт. — У нее постоянные обмороки, и она слегла.
Кэт все еще сердилась на Элизабет, но потихоньку оттаивала.
— Честно говоря, у меня были дурные предчувствия, едва я узнала, что она ждет ребенка, — ответила миссис Эстли, качая головой. — Тридцать шесть лет — слишком поздний возраст для первых родов.
— Надеюсь, она поправится, — молвила Элизабет, с тревогой думая о предстоявших ей самой испытаниях.
— Все в руках Божьих, — проговорила Кэт, — и мы можем лишь молить Его о том, чтобы она благополучно разрешилась от бремени.
— Я буду молиться Ему каждый день, — горячо сказала Элизабет.
Будучи сама беременной, она до боли сознавала, насколько глубоко оскорбила королеву, свою добрую благодетельницу, и ей хотелось любым способом загладить свою вину.
К ней пришел Роджер Эшем, не знавший о ее беременности.
— С позволения вашей светлости, я хотел бы посетить моих друзей в Кембридже, — сказал он.
Слова его повергли Элизабет в смятение. В соответствии с планом, когда ее состояние станет слишком заметным и ей придется оставаться в своей комнате, притворяясь больной («А так ли уж притворяясь?» — недоверчиво подумала Элизабет), мастер Эшем должен был вернуться в Кембридж к своей прежней работе. Успехи Элизабет были столь велики, что он намеревался отбыть в университет насовсем, самое позднее — осенью, и в том, что он уедет на месяц-другой раньше, большой беды не было.
Но ей вдруг захотелось, чтобы он остался. Эшем был добр к ней и, ничего не зная о случившемся, продолжал относиться к Элизабет с прежним уважением в отличие от Кэт и Денни, в чьих глазах она пала слишком низко. Кэт обменивалась с ней короткими, отрывистыми фразами, а взгляды хозяев дома были беспощадны и холодны.
— Не уезжайте, — жалобно попросила девушка.
Эшем удивленно взглянул на нее:
— Что случилось, миледи?
— Королева больна, и я боюсь за нее, — со слезами на глазах ответила Элизабет. — Я хочу, чтобы вы были рядом.
Ее слова застигли учителя врасплох. До сих пор он считал леди Элизабет сильной и независимой личностью. Но сейчас она беспомощно плакала, шаря вокруг себя в поисках несуществующего платка. Он дал ей свой, а затем осторожно обнял за плечи, пока она утирала глаза, и вздохнул про себя.
— Конечно же я никуда не уеду, — молвил он с некоторой неохотой. — Но, как вам известно, моя работа здесь практически завершена, и мои услуги вам больше не понадобятся. К тому же у меня есть дела в Кембридже.
— Я знаю, — ответила Элизабет. — И все-таки я надеялась, что вы останетесь как мой учитель и друг, ибо я во всем полагаюсь на вас.
Эшем несколько приуныл. Как бы он ни любил Элизабет и ни восхищался ею, Кембридж звал его назад, и он начал опасаться, что она никогда не позволит ему туда вернуться.
— Миледи, мне хочется возобновить мою научную работу, — мягко сказал он, — которую я прервал, пойдя к вам на службу. Но не бойтесь, я отложу отъезд и еще немного побуду с вами.
— Вы настоящий друг, — ответила Элизабет.
Наступил август, и она почувствовала себя намного лучше. Единственная неприятность заключалась в том, что у нее начал расти живот. Корсаж, который ей приходилось носить, с каждым днем становился все туже и неудобнее. Вскоре ей предстояло уединиться в своей комнате, поскольку дальше притворяться она уже не могла. Ей казалось несправедливым, что она будет вынуждена скрываться от всех, тогда как сообщник по преступлению, ничего не знавший о ее положении, мог делать что вздумается.
Но последнее письмо адмирала хотя бы принесло добрые вести.
— Ей стало лучше! Королеве лучше! — воскликнула Элизабет, вбегая в спальню, где Кэт убирала простыни в сундук под окном.
— Слава богу! — ответила гувернантка, не обращая внимания на знакомый укол ревности. — Рада слышать.
— И еще, — торжествующе объявила Элизабет, — милорд пишет, что ей недостает моего общества. Как по-твоему, Кэт, значит ли это, что нас могут позвать обратно в Садли? Не сейчас, конечно, — поспешно добавила она.
— Я бы на это не рассчитывала, — предупредила Кэт. — К тому же у ее светлости и без того хватает забот. Скоро она уединится в своих покоях, а потом ей придется заботиться о ребенке.
— Да, конечно, — тоскливо согласилась Элизабет, но к ней почти сразу вернулась радость от известия, что королеве ее не хватает, — приятная неожиданность в ее разбитом вдребезги мире. Она еще раз перечитала письмо, дабы увериться, что все это ей не приснилось. — Адмирал пишет, что младенец очень резвый и так часто толкается ножкой, что королева не спит ночами. Я напишу ему и попрошу, чтобы он сообщал мне, как дела у этого малыша! Знаешь, Кэт, я уверена: будь у нас возможность присутствовать при его рождении, мы бы увидели, как его отшлепают за все те хлопоты, что он причинил королеве!