Он целует меня глубоко и горячо, будто отвлекает, и я выпускаю из-под контроля свое тело, в ту же секунду чувствую волну, катастрофически сильную, доходящую до висков, в которых пульсирует и бьется вскипевшая кровь. Она во всем теле кипит, в каждой клеточке. Волна за волной, снова и снова. Это и есть секс? Ну точно одна из его разновидностей. Мне нужно еще, прямо сейчас. По-настоящему. Чтобы точно знать, что ни с кем больше так хорошо не будет.
Бродяга нависает надо мной, я не чувствую больше ни прикосновений, ни поцелуев, и уже хочу открыть глаза и возмутиться, когда ощущаю давление там, где только что были пальцы. Сама подаюсь вперед, чтобы Артем не медлил и не боялся сделать мне больно. Это терпимо. Это хорошо. Это очень хорошо, потому что очень быстро становится не важно, испытываю ли я какой-то дискомфорт, он уходит на второй план, остается только ощущение невероятного притяжения. Мое место рядом с Артемом, с ним по умолчанию безопасно. Сердце будет переполняться от любви, ему больше не будет больно от нежности, наоборот, оно раскроется навстречу второму такому же, быстро бьющемуся и сходящему с ума сердцу.
Тринадцатая глава
НАШЕ УТРО НАСТУПАЕТ не с пробуждением, мы его дожидаемся. Я лежу на груди Бродяги, он гладит мою обнаженную спину и иногда целует то в макушку, то в висок, то с рычанием заставляет запрокинуть голову и прижимается к губам. Тогда мы долго целуемся, тревожа тишину стонами, а я превращаюсь в неразумное существо, жаждущее получить как можно больше от этого дня.
– Не уходи, – просит Бродяга, обнимая меня крепче.
– Не могу.
– Я не смогу притворяться, будто ничего не было, я себя знаю и уже завтра выловлю тебя в коридоре, затащу в служебное помещение и стану целовать.
– Нельзя!
– Обниму в столовой, и плевать на все.
– Нет! – На меня накатывает паника. – Нет… не надо, ты не можешь.
– Могу. Уволюсь, делов-то, работы много.
– Нет! Вера тебя сдаст.
Я отстраняюсь от Бродяги, сажусь, даже не прикрывшись, и он тут же кладет руки на мою талию, будто не обнимать меня уже не в силах.
– Она узнала про тебя от кого-то, она тебя сдаст. Расскажет про справки в полиции, она сказала, за это… накажут.
– Накажут, – как во сне, не глядя на меня, подтверждает Бродяга. – Ты поэтому…
– Да. Я слабее ее. Я приму ее правила игры. У меня нет ничего… против Веры. Прости, но я не рискну. Я буду видеть тебя, и этого же достаточно. Просто… Я не могу рисковать тобой ради того, чтобы просто тебя получить.
Бродяга долго смотрит на меня, не произнося ни слова, его руки застывают на моей талии, будто каменные, глаза смотрят в одну точку, в районе моих ключиц, и мне кажется, он даже не дышит. Напряженно решает головоломку, возможно, одну из самых сложных в своей жизни.
– Иди.
– Что? Сейчас?
– Да. Сейчас.
Мы смотрим друг на друга, пока я не начинаю замерзать. Пока кожа не покрывается мурашками и не становится совершенно пусто на душе.
– У-хо-ди, – глухо просит Бродяга, я киваю и встаю с кровати.
Медленно одеваюсь, когда оборачиваюсь на Артема, он на меня не смотрит. Лежит, закинув руки за голову, и изучает потолок.
Ухожу так же молча, кутаясь в кардиган, и вызываю такси на улице, даже не подумав, что можно было подождать его в помещении, так что, оказавшись в теплом салоне, уже стучу зубами. Когда доезжаю до нашей улицы, вместо того, чтобы залезть в окно, вхожу через парадные двери. Растрепанная, с колтуном на голове и с мокрыми от слез щеками. Уже дернув на себя дверь спальни, понимаю, что та закрыта, и вспоминаю про щеколду. Вместо того чтобы выйти из дома, отправляюсь на крышу, просто потому, что, скорее всего, там будет относительно спокойно.
Открыв дверь, понимаю, что не я одна пришла сюда в поисках утешения, и останавливаюсь в двух шагах от Веры, которая сидит в моем кресле. Она обнимает колени, уткнувшись в них лбом, всхлипывает так, как я никогда не слышала от нее. Вера всегда уверена в себе, она если и плачет, то тихо, недолго, мгновенно берет себя в руки. Но очень может быть, что я просто не видела ее настоящих слез. И никто не видел.
Возле кресла-качалки стоит только чайный столик, на который я и присаживаюсь.
– Вера?
– Явилась, – всхлипывает она, быстро вытирая щеки.
– Откуда ты знаешь, что меня не было?
– По камерам посмотрела.
– Не сдавай его, я ходила попрощаться.
Она сжимает в кулаке край кофты, кивает и утыкается подбородком в колено, глядя покрасневшими глазами в окно на наше озеро.
– Расскажешь? – тихо спрашиваю и нахожу ее ладонь в складках пледа, которым укрыты ноги Веры.
– Нечего рассказывать. К этому все и шло.
– Что все?
– Антон решил взять паузу. Расстаться, проще говоря. Нет, я его понимаю, правда… У него будущее, крутой институт, ты же сама знаешь. – Речь Веры становится воодушевленной, сочится гордостью. – А я… Ну нам не стоит пытаться взваливать друг на друга ответственность, верно?
– Почему? Разве любовь…
– У меня задержка. Была. Тест вроде отрицательный, но… сути это не меняет. Антон услышал про это и… Я его понимаю, да…
Мне хочется схватить Веру за плечи и начать трясти. Она превозносит своего этого Антона за то, какой он умный, как многого добился и какая она по сравнению с ним незначительная сошка, совершенно не зная правды.
– Ты… понимаешь его? – спрашиваю я, не веря своим ушам.
– Слушай, я и так обуза, а уж если бы… Короче, это лишние переживания, ему это сейчас не нужно. Он вернется. – Она выдыхает и выпрямляет спину. – И все будет как прежде. А ты… Ты правда… попрощалась с Бродягой?
Она долго смотрит на меня, ждет, пока я кивну, а после того, как делаю это, вдруг начинает всхлипывать чаще. Будто ребенок, которому уже давно пора успокоиться, но он не в силах.
– Больно? – спрашивает Вера, по ее щекам бегут крупные слезы, от которых даже страшно становится.
Я таких у сестры никогда не видела.
– Очень.
Она начинает скулить, приваливается к моему плечу, а потом рыдает в голос так, что хватает на нас двоих. Внутри меня что-то со щелчками ломается, пока Вера плачет, цепляясь за мою руку. Она твердит, что все к лучшему. Я твержу, что все к лучшему. Но не плачу, потому что жжет не в глазах, а в груди, и это что-то другое, нежели обида, злость или разочарование. Что-то большее, чем слезы, но природу нового чувства я понять пока не могу.
Мы сидим, уткнувшись друг в друга, и обещаем, что все наладится, и, как я ни пытаюсь, у меня не выходит сказать сестре, что я ее ненавижу. Я слабая, поддавшаяся ей дурочка. А она несчастная. И в своей любви, и в своей злобе.
Четырнадцатая глава
МЫ С ВЕРОЙ УХОДИМ на больничный. Так она это называет, предъявляя родителям красные заплаканные глаза.
– Нет, это простуда, мам. Лида тоже совсем никакая. Врача не нужно, просто отлежимся, если будет плохо – вызовем.
И весь день мы сидим, поедаем мороженое и смотрим сопливый сериал. Мы не разговариваем, потому что нам не о чем. Ей не понять моей любви, мне – ее. Для меня ее расставание – благо, для нее мое расставание – праздник, но иногда Вера ставит сериал на паузу и бежит, чтобы умыться. Иногда я вдруг сворачиваюсь на диване в клубок, уткнувшись в ее колени. Так проходит целый день, а наутро все начинается опять, по кругу.
Она предлагает в пятницу пойти на пары, но я отказываюсь, чтобы не видеться с моей болью. Вера не возражает, только спрашивает, может ли помочь чем-то.
– Не сдавай его и позволь нам встречаться.
– Не могу.
Я киваю. Не могу ее осуждать, хоть и очень хочу спихнуть всю ответственность и сидеть дуться. И мы продолжаем молча есть попкорн, смотря сериал за сериалом. Родители на ужине у Васильевых, и, разумеется, нам с Верой там делать нечего, но она то и дело смотрит на телефон в ожидании, что кто-то напишет.
Бродяга держит слово. Не звонит, не напоминает о себе. А может, он просто обижен. Сердце все больше и больше разрывается от грустных мыслей.
– Может, ты просто ему не нужна? – В Вере снова включается стерва. Я сжимаю зубы. – Антон мне пишет, но…
– Ты же понимаешь, что он просто боится, что ты нажалуешься родителям? – Мой вопрос на нее действует как пощечина. Вера отстраняется от меня, забирается с ногами на подлокотник дивана.
– Это не так!
– Так. Так! Так! – Я вскакиваю с места и встаю напротив Веры.
Мы уже несколько раз за эти дни срывались друг на друга, так что нет ничего удивительного в очередной ссоре.
– Ты что, не видишь? Он не стоит твоих слез. Ни одной слезинки. Он… мошенник хуже Бродяги!
– Что? – Вера смеется.
Сначала тихо и нервно, а потом все веселее и громче.
– Что слышала. Ты много про него не знаешь, ясно?
– А ты, значит, знаешь?
По окнам начинает стучать дождь, и резко становится пасмурно. Кажется, что в гостиной отключили теплые полы, иначе почему так холодно? Вера меняется в лице, становится самоуверенной, гордо задирает подбородок и открывает рот, чтобы что-то сказать, как вдруг раздается стук в дверь. Пару секунд мы смотрим друг на друга, прежде чем Вера идет открывать.
– А ты что здесь делаешь? – Голос Веры так сильно сочится ядом, что у меня нет ни одного сомнения, кто стоит на пороге.
– В гости пришел, пропусти. – И, не слушая возражений, Бродяга отодвигает Веру в сторону, просто взяв ее за плечи. – Привет! – а это уже мне.
Дыхание перехватывает от его взгляда, и я вижу, что и сам Артем дышит тяжело, будто сюда бежал. А может, так и было.
– Я… не к тебе. – Он качает головой, но от меня не отворачивается. – Я к Вере. – И смотрит в глаза мне. – На. Делай с этим что хочешь. – Он слепо тычет в нее своей тетрадью, Вера машинально ее подхватывает.
– Что это? – брезгливо спрашивает сестра.
– Делай с этим что хочешь. – Он по-прежнему не отрывает от меня взгляда. – Если решишь отнести отцу, декану или кому-то еще, вырви последние страницы, иначе карьера твоего Антона пойдет в задницу.