— Однажды вечером король велел Агнесс Сорель надеть этот рубин на бал… Кстати, тебе не холодно? — заботливо осведомился Джонни, в то время как его пальцы, добравшись наконец до двух пухлых валиков, раздвинули их и обнажили трепетную перламутровую плоть. Затем он осторожно поместил рубин внутрь этих влажных складок. Гладкий овальный камень плотно вошел в ее тело, словно был предназначен для этой цели. Жемчужный ободок нежно щекотал сочную мякоть, ждущую новых услад.
Любуясь завораживающим зрелищем, Джонни кончиком пальца слегка качнул три жемчужины, подвешенные к рубину.
— Время от времени король сам удостоверялся, свободно ли они свешиваются, — пробормотал он. — Ты чувствуешь их? — Этот вопрос был излишним. Ее кожа пламенела от страсти, дыхание участилось, а глаза видели только то, что услужливо рисовало ей разыгравшееся воображение.
Казалось, каждый нерв Элизабет вибрирует от возбуждения, словно это рубин, спрятанный внутри ее, посылает волшебные импульсы. Дикая жажда, казалось, и без того вот-вот испепелит ее, а потому жемчужины, покачивающиеся снаружи, делали это желание почти невыносимым.
— Придворные заключали пари о том, сколько сможет продержаться дама, носящая подобную драгоценность. Прикоснись к нему сама, попробуй, — тихо предложил Джонни и направил ее руку туда, где жарко тлел ярко-красный огонек желания. — Только не очень сильно, — предупредил он, — чтобы камень не погрузился слишком глубоко. — Одной рукой он подводил робкие пальцы Элизабет к рубину, в то же время ощупывая другой нежную кожу, туго натянувшуюся там, где ее распирал жемчужный ободок украшения. Эти осторожные прикосновения еще больше распалили ее, плоть набухла. Ее пальцы коснулись рубина. Кроваво-красная поверхность камня была покрыта перламутровой жидкостью. Увлажнившаяся плоть пульсировала в ожидании.
— Она была похожа на тебя, — продолжал бормотать Джонни, осторожно сдвигая ее колени. Рука Элизабет осталась лежать на драгоценном изделии.
Камень погрузился глубже. Она тихо застонала.
Откликнувшись на этот звук, Джонни тут же поднял голову. Это был стон не боли, но радости, и умелый любовник, на лице которого отразилось удовлетворение, положил ладони на бедра любимой, а затем слегка качнул их из стороны в сторону. Она была близка к исступлению. Все мысли и желания померкли перед одной потребностью — излить накопившиеся в ней соки любви.
— Ее хватило всего на один танец, — словно издалека прозвучал вкрадчивый голос Джонни.
— Откуда у нее взялось столько терпения?.. — простонала Элизабет, удивляясь, как у нее самой хватает сил говорить. Тело женщины корчилось от импульсов мучительного наслаждения, которые посылал во все стороны рубин, согретый ее жаром. Она почти ощущала эти импульсы собственной рукой, которая по-прежнему лежала на камне.
На лице Джонни расцвела улыбка знатока.
— Она не смогла больше танцевать, потому что король сделал вот это… — Положив свою руку на ладонь Элизабет, он заставил ее пальцы скользнуть по гладкой поверхности камня до самой жемчужной каемки. Бугорок на тыльной части подвески мягко надавил на самое чувствительное место. Пальцы Джонни, лежавшие сверху, совершали круговые движения.
Глухой стон был сигналом первого сладостного спазма. Затем словно раздалась серия взрывов, переросших в ураган, от которого невозможно было не закричать. Ее восторженный вопль быстро растаял в полумраке спальни, и теперь в стенах, где только что умерло эхо, остались только тишина и блаженная расслабленность.
Элизабет лежала, не в силах отдышаться. Драгоценности, вздымавшиеся на ее груди, отражали свет огня в камине. Ничто, кроме ее прерывистого дыхания, не нарушало воцарившегося безмолвия.
— С Рождеством, — шепнул Джонни, склоняясь, чтобы поцеловать жену в раскрасневшуюся щеку.
При прикосновении его губ ресницы Элизабет дрогнули и поднялись.
— Ты нужен мне… постоянно, — откликнулась она, тоже шепотом, и в ее словах прозвучало нечто, похожее на удивление.
— И это делает меня счастливейшим человеком на свете, — сказал он, проведя тыльной стороной пальцев по ее подбородку, обвороженный ее простодушным изумлением.
Элизабет потянулась всем телом, и находящийся внутри камень сразу же дал о себе знать. Его прикосновение к разгоряченной плоти по-прежнему пьянило. Красавица лукаво улыбнулась мужу.
— Но как же быть с тобой? — томно проговорила она. — Ведь я уже удовлетворена.
— Обо мне не беспокойся, — с невозмутимым видом успокоил ее муж.
— А это? — спросила Элизабет, дотронувшись до мощного бугра, выступавшего под тонкой шерстью бриджей.
— Вообще-то, — усмехнулся Джонни, накрывая ее ладонь своею, — я уже подумываю, не заменить мне рубин Агнесс Сорель собой?
— А что, если мне больше не хочется? — Однако, вопреки напускному равнодушию, ее глаза говорили о совершенно обратном. По мере того как столб под ее ладонью продолжал неудержимо наливаться силой, в зрачках Элизабет снова загоралась страсть.
Его же улыбка оставалась все такой же беспечной.
— В таком случае подожду еще минут пять. Авось захочется.
Впрочем, ждать не пришлось и пяти минут.
Драгоценный камень был осторожно извлечен из разгоряченных недр, и эта процедура лишь подхлестнула желание Элизабет. Джонни, который к тому времени уже снял сорочку и бриджи, посадил жену себе на колени, вернее, насадил на столб, который, будучи освобожден от всяких пут, выпрямился во всю длину. Это произошло в одно мгновение и не доставило ни одному из супругов ни малейшего неудобства. Разделенные лишь сверкающими нитями жемчуга, они двигались в едином ритме — свободные, жаждущие друг друга и подчас даже безрассудные в своей всепоглощающей страсти — до тех пор, пока не разразились одновременно торжествующим воплем наслаждения.
Через несколько минут Элизабет шутливо столкнула Джонни на ковер. Ей хотелось лежать с ним на полу, обнимать, целовать его, тереться о него, каждой своей клеточкой ощущая его прекрасное мускулистое тело. Однако, стремясь как можно быстрее прильнуть к нему, она зацепилась бусами за край кушетки. Нити лопнули, и сотни жемчужин раскатились по всему полу.
Сокрушенно вскрикнув, Элизабет принялась собирать их, ползая на четвереньках в поисках разбегавшихся от нее сокровищ. То, что ей удавалось найти, она бросала в невысокую вазу, которую взяла со столика рядом с кушеткой. Разлегшись на ковре вблизи огня, Джонни зачарованно наблюдал за женой. Это зрелище действительно заслуживало внимания: придя в движение, обнаженное женское тело стало еще прекраснее. Его глаза упивались видом зрелых грудей, дразняще подрагивающих, когда Элизабет ползла за очередной жемчужиной, изгибами цветущих ягодиц и полных бедер. Сама ее поза — на четвереньках — была провокационной: жена словно приглашала его внутрь себя.
В погоне за жемчужинами, закатившимися под кушетку, Элизабет наклонилась еще ниже, и Джонни, протянув руку, провел пальцем по густым струйкам, стекавшим по ее бедрам, а затем — медленно — по влажному вместилищу наслаждений и молочно-белым ягодицам. Повинуясь первобытному инстинкту, он бессознательно желал оставить на ней свою метку — знак собственника.
— Оставь, служанка завтра соберет, — остановил Джонни жену, все еще любуясь упругой полнотой ее грудей, атласной кожей ягодиц, блеском драгоценностей и эротическими следами бурной любви на ее теле.
При его прикосновении она замерла, и сердце ее снова учащенно забилось. Одного лишь прикосновения пальцев Джонни было достаточно, чтобы все ее чувства опять обострились до предела. Это было похоже на землетрясение, имевшее, впрочем, свое объяснение. После нескольких недель утонченных любовных утех ее тело пребывало в постоянной готовности, словно тонкий и чуткий сосуд, немедленно отзываясь на малейшее прикосновение любимого, его голос, его настроение…
— Оставь их, — проговорил он громче. Элизабет обернулась и воззрилась на него сквозь пелену белокурых волос. — Приблизься ко мне.
Боевой конь снова был готов к походу. Он на глазах креп, рос, наливался неудержимой энергией. Его размеры становились поистине угрожающими, отчего она невольно содрогнулась. Однако затем ее, как и прежде, начали омывать знакомые теплые волны. Глядя на Джонни, подававшего признаки высшего возбуждения, Элизабет почувствовала ответную жажду. Исходя сладким соком желания, она снова чувствовала себя открытой.
— Иди же! — нетерпеливо повторил муж, и столб вознесся еще выше. Повернувшись на бок, он поймал ее за лодыжку, оплетенную золотой цепью с замочком в виде сердца. Подтянув Элизабет к себе, Джонни отпустил ее ногу, улегся на спину и, поддерживая жену на весу, переместился под нее.
Ее тяжелые груди находились к каких-нибудь нескольких дюймах от его рта. Большие круглые соски нежились в его теплом дыхании, когда он разговаривал с ней.
— Я никак не дотянусь до тебя, — пожаловался Джонни и продемонстрировал это. Его высунутый язык едва касался качавшегося над ним соблазнительно-розового круга.
Содрогнувшись всем телом от еле ощутимого прикосновения, Элизабет повиновалась его негромкому приказу и опустилась ниже. Его губы тут же сомкнулись вокруг соска, который всего секунду назад был для них недоступен, и желание с новой силой пронзило ее тело. Рот Джонни медленно блуждал по кусочку плоти, похожему на готовый раскрыться бутон, выпускал и вновь хватал его: большой младенец был голоден. Как следует исследовав деликатный предмет, сильные губы наконец впились в сосок, который за время беременности стал гораздо больше и чувствительнее. Элизабет, как в ознобе, дрожала мелкой дрожью наслаждения.
А Джонни все играл с великолепными полусферами, приникая к ним ртом и нежно их поглаживая, отчего соски опускались все ниже к его губам. Послушная белая плоть с готовностью отдавала себя во власть цепких темных пальцев.
Томимая жестокой жаждой, которая уже вошла у нее в привычку, ощущая требовательные толчки между ногами, отдававшиеся глухими ударами в мозгу, Элизабет потянулась к живому утесу, который больше уже не устрашал ее своими размерами. Она стиснула пульсирующий столб так сильно, что Джонни от неожиданности даже вскрикнул. Однако ее ладонь тут же поползла вниз, и он забылся в блаженном упоении. В отсвете бившегося в камине пламени показалась пурпурно-красная вершина утеса. Элизабет повела ладонью вверх, закрыв едва распустившийся цветок, и сразу же почувствов