Наверное, они что-то да значат.
Ричард разберется.
Я сжала монету и огляделась.
Кладбище было спокойно… как кладбище. Все та же звенящая тишина. Статуи, которые того и гляди оживут в сумерках. И старый знакомец.
Собака сидела в паре шагов от меня и сосредоточенно грызла чью-то руку.
Вот тебе и…
Ричард до последнего сомневался, что из его задумки хоть что-то да выйдет. Но Оливия монету взяла и вышла. Нет, шла она как-то странно, будто в полусне, но хотя бы направление верное выбрала — к дверям. И когда дверь со скрипом отворилась, выпуская ее, Ричард выдохнул.
— Вот и все, да?
Ощутимо похолодало.
Поторапливали? Напоминали, что игра еще не окончена, ни эта, детская, ни другая, в которую он ввязался. Или его ввязали? Если храмы остались, то и Боги, получается, не ушли? Или ушли, но не все?
Он поспешно закинул сумку на плечо.
— Ну… спасибо за все, что ли? — Ричард поклонился, прижав руки к груди. Конечно, его поклону не хватало урожденного изящества, но… какая разница? Он не танцор, а обыкновенный бродяга, которому посчастливилось беседовать с Богами.
Счастье, правда, сомнительного свойства.
— В следующий раз, если он будет, я принесу что-нибудь.
Он направился к выходу быстрым шагом, заставив себя смотреть только на эту треклятую, покрытую вязью древних рун дверь.
Не стоит оборачиваться.
Не стоит верить шепоту, который обещает… что Ричарду надо? Богатство? Если он захочет, он станет богат, богаче нынешнего Императора. Славы? Это несложно… власти? Знаний? Он получит все, что пожелает, только…
— Извините, — Ричард усилием воли отрешился от заманчивой картины, где он восседал на троне из черного алтарного камня, том самом, который был не то утрачен, не то разрушен во время последней войны. — В другой раз…
Воздух встретил холодом.
И жаром.
Что-то громыхнуло, но далеко, и эхо этого грома избавило его от теней за спиной. Боги… Боги с ними, с Богами. Он рассмеялся этакому каламбуру и вздрогнул от звука собственного голоса.
Очнулся.
Огляделся.
Выматерился сквозь зубы. Смеркалось. Латерна уже коснулась горизонта, а младшая сестра ее, алая Веруна, горела ярко, как никогда прежде.
Вернулось зрение.
А вот сила… сила по-прежнему была недоступна. Маленькая месть Богов?
— Оливия?
Сила вернется. Ричард был в этом уверен, но вот доживет ли он до возвращения?
Гуль.
И упыри. И кажется, не только они. Сейчас Ричард видел кладбище куда яснее. Потоки силы стали ярче. Широкие русла природных жил, которые были подняты и закреплены на храм, сплетались удивительным узором, противоречивым — кто способен соединить воду с пламенем? — и в то же время гармоничным.
Уходили под камень.
И возвращались измененными, равномерными, сетью раскинувшимися над кладбищем. В этой древней сети мухами застыли мраморные памятники.
Не только они.
Упыри?
Штук пять. Троих Ричард заприметил, когда только шел к храму… а вот еще двое старых, настолько старых, что уже и не упыри в полном смысле этого слова.
Гуль?
Совсем рядом. Шагах в пяти… странно, гули — твари трусоватые, особенно поодиночке. А этот вот… плевать, с гулем Ричард и без магии справится. А вот что за белесое пятно, будто провал или…
Ричард открыл глаза.
— Оливия! — голос его предательски дрогнул.
Идиот.
И вправду решил, что может у Богов выиграть? И что, если получится, ему позволено будет уйти? Нет, храм рядом… надо вернуться и запереть дверь.
Переждать ночь.
А уж потом…
Словно в насмешку, дверь захлопнулась. Громко. И засов задвинулся сам собой. Вот так, смешной человек, ты полагал себя самым умным? Что ж, если ты и вправду умен, то выживешь.
— Оливия! — Ричард раскрыл глаза. — Ты бегать умеешь?
Правда, бежать придется очень и очень быстро.
Проклятые гончие легки на ногу.
Глава 15ЛЕДИ И НЕЖИТЬ
Почему я не заорала?
Наверное, потому что от страха голосовые связки спазмом свело. И вместо крика из горла вырвался сип. Но собака услышала и, выплюнув недогрызенную руку, вскочила. Она кинулась ко мне со всех кривых ног, при этом виляя огрызком хвоста так, что едва сама не падала.
— Ты… ты…
Я попятилась.
Как-то вот… моя любовь к животным так далеко не распространялась. Собака же, верно, уловив мой настрой, плюхнулась на дорожку и заскулила. Потом обернулась. И вспомнив о руке, кинулась за нею, чтобы принести и положить к моим ногам.
— Какая прелесть.
Меня замутило. Рука… рука была синюшной и с пятнами… и никакой крови… и похоже, собака просто нашла разрытую могилу… только мне все одно не легче.
— У… убери это, п-пожалуйста, — взмолилась я, прикрывая глаза ладонью.
Собака склонила голову набок и тявкнула.
Она, похоже, не понимала, почему это я, глупая, отказываюсь от старых сладких костей. И вот как объяснить…
— Ты… ты ее хозяину отнеси…
Пусть найдет несчастного, которому и после смерти не позволили упокоиться с миром.
Я сделала глубокий вдох и глаза открыла, уговаривая себя, что мертвая конечность — это, безусловно, не самое приятное зрелище, но и не столь отвратительное, чтобы прямо здесь в обморок падать. И надо же было, чтобы именно тогда, когда я почти себя уговорила, рука шелохнулась.
Дрогнули скрюченные пальцы.
Мизинец и вовсе завертелся этаким толстым червяком. И меня совершенно неинтеллигентно — леди все-таки не блюют — вывернуло в кусты шиповника.
Белого такого шиповника.
Нарядного.
Я сделала вдох, убеждая себя, что примерещилось. Мертвые руки не имеют обыкновения шевелиться. И повернулась к дорожке.
Рука ползла. Цеплялась пальцами за выбоины и подтягивалась.
— Мамочки…
Я осознала, что нахожусь в полувздохе от обморока, когда собака, о существовании которой я, признаюсь, успела забыть, тихонько рявкнула.
И рука замерла.
А потом зашевелилась уже иначе, словно не рука, а толстенный обрубок змеи.
Собака зарычала.
— Хорошая моя…
Я подобрала юбки.
Отступать?
Некуда отступать. За спиной — серая громадина древнего храма, где меня если и ждали, то всяко не с пирогами. Слева — шиповник, чьи колючки топорщились очень уж сердито. Справа — белые силуэты могил.
Впереди рука.
Нет, умом я осознавала, что сама по себе рука безопасна, что если ей и удастся доползти, то… что она мне сделает? Ничего. Но вот отвращение, которое я испытывала при одной мысли, что вот эта немертвая плоть может прикоснуться ко мне, было сильнее разума. Ко всему, если имелась рука, то должно было существовать остальное тело. И что-то, должно быть, то самое предчувствие, прежде меня не беспокоившее, подсказывало, что тело это тоже может быть не совсем мертвым.
Точнее — отвратительно живым.
— Ты… ты можешь унести эту гадость? — я обратилась к собаке, пытаясь сообразить, что же делать дальше. И где Ричард? Он некромант или мимо проходил?! Тут работа, можно сказать, сама к нему ползет… ладно, не к нему, а ко мне, но я-то не некромант никоим образом.
Собака накренила голову.
И мелькнуло в желтых глазах… насмешка?
— Да, я боюсь мертвых живых конечностей, — призналась я, сделав крохотный шажок. — Очень боюсь. Будь добра, если, конечно, это не противоречит твоим принципам, унеси вот эту… руку… куда-нибудь, ладно?
И сглотнув, я добавила:
— Можешь даже доесть, если тебе хочется.
Собака раззявила пасть.
А в следующее мгновенье вскочила. Мощные челюсти ее сомкнулись чуть ниже синеватого запястья, перевитого лиловым узором татуировки.
Двигалась собака быстро.
И рука исчезла.
В кустах шиповника. Какая прелесть… мне даже задышалось легче. И когда собака появилась вновь, к счастью, без рук и иных подношений, я искренне сказала:
— Спасибо тебе большое.
Кривоватый огрызок хвоста дернулся.
А пес заскулил.
— Очень большое… прости, я ничего не взяла с собой, но… — я присела и протянула руку. Конечно, не самое разумное — гладить чужих малознакомых тварей, однако собака выглядела такой несчастной.
Прямо как я.
И розовый нос ткнулся в ладонь.
Скользнул по коже шершавый, что наждачка, язык…
— Хорошая…
Она прикрыла глаза и голову повернула так, чтобы легче было за ухом чесать. Шкура собачья оказалась толстой, а короткий волос — неожиданно мягким, скользким, как шелковая нить.
— Очень хорошая… сейчас мы дождемся… очень надеюсь, что дождемся одного человека… и мы уйдем.
Псина заскулила.
Кажется, ей не хотелось со мной расставаться.
— Оливия, — нервный голос Ричарда раздался над головой. — Оливия… что ты делаешь?
— Глажу собачку…
Псина повернулась к Ричарду и оскалилась. Не нравится? Ну да, мне бы тоже не понравился агрессивно настроенный тип с камнем в руке.
И с явным намерением камнем этим запустить в ни в чем не повинное животное.
— Оливия, — Ричард заговорил мягко, очень мягко. — Ты не могла бы убрать от нее руки?
— Нет. — Мне была неприятна мысль, что собаку обидят. А Ричард, похоже, настроен был именно на это. И бедолага наверняка чувствовала настроение и потому прижималась ко мне. А я обвила могучую шею руками. — Тише, милая, он тебя не тронет…
— Оливия!
— Ричард. — Я провела по короткой гривке черных волос. — Чего ты переживаешь? Это просто собака. И она… потерялась, похоже.
— Это, — сквозь зубы произнес некромант, и левый глаз его дернулся, — не просто собака…
Оливия сидела на дорожке.
И гладила гуля.
Матерого такого гуля, ростом с небольшого теленка. Правда, мощные челюсти этого теленка способны были раздробить бедренную бычью кость, а зубы резали мясо, как ножи. И тот факт, что эта несчастная дурочка до сих пор жива осталась, сам по себе был чудом, не иначе.
Гуль урчал.
И, дурея от запаха живой плоти — иначе как было объяснить подобное поведение, тыкался в ладони Оливии… нет, картина просто-таки для очередного Жития, в котором бы повествовалось о чудесах, силой Светлого Аера совершенных.