Сейчас он выглядел почти нормальным.
Я погладила Гулю.
С собой заберу. Конечно, это не хаски и не алабай, и уж подавно не йорк, которых, говоря по правде, я на дух не переносила за визгливость и отсутствие мозгов, но зато я точно знаю: Гуля пусть далеко не красавец, зато умный.
И жизнь мне спас.
— Авессам южный город… двести тысяч жителей. Когда спохватились, оказалось, что проще эти двести тысяч в стенах запереть… только как? Стража городская? А ей тоже страшно. И у стражников есть семьи. Кому охота умирать? А еще корпус императорский стоял… — Ричард прикрыл глаза. — Их бы тоже… и когда поняли бы, к чему дело идет, мятеж бы вспыхнул… двести тысяч… и десять — войск… благородные лойры… у всех есть родичи… вы все друг другу родичи.
Холодно.
И лилиями вновь пахнет. За оградой туман клубится. И вот странно, туман легкий, что завеса, ограда кружевная, а он не смеет переступить. И в тумане бродит тварь, которая смеется… так звонко смеется. И от смеха ее голова начинает болеть.
Мигреней у меня прежде не случалось.
— Резня… Императору бы не простили… двадцать лет… он только-только на трон вступил… он не был готов… но приказ отдал бы… выбор… Авессам или вся Империя… — Ричард поерзал, подползая ближе. — Он ведь спас их. Не только тех, кто заболел, хотя до этого считалось, что подобное невозможно… черная гниль не излечивается. А он излечил. Он всю Империю… и где благодарность? Где?
— Нигде, — я не хотела слушать.
Но если выбирать между Ричардом и хохочущей тварью, уж лучше он. И та вдруг замолчала, а туман отступил. Он отползал медленно, оставляя после себя клочья на влажной траве.
— Оливия… — этот голос я узнала бы из многих.
— Бабушка?!
Гуля заворчала.
— Оливия, девочка моя… — Бабушка стояла такой, какой я ее запомнила. Темно-синее платье с отложным воротничком. Белое кружево манжет. Брошь-камея под горлом.
Нет, это не она.
Это призрак.
— Призрак, — согласился Ричард и вывернулся, садясь. — Она заглядывает в твой разум и оттуда вытягивает воспоминания… кто это?
— Моя бабушка.
— Ты на нее похожа…
Да, это все говорили. И мама моя смеялась, что это сходство ее только радует. Бабушка ведь красавицей была. А еще отличалась умом незаурядным. И вообще, единственную ошибку она совершила в молодости, поддавшись голосу сердца, а не рассудка…
— Оливия, нам пора, — бабушка протянула руку.
Она никогда не носила колец, за исключением обручального. И я видела теперь его, потемневший золотой ободок. И руку видела, так ясно… узкая ладонь, длинные музыкальные пальцы.
— Нет…
…бабушка осталась там, на старом кладбище, рядом с дедом. Сомневаюсь, что она хотела бы лежать с ним, но этого требовали приличия, а приличия значили для нее куда больше собственных чувств.
— Оливия, не капризничай, — она сказала это ровно.
Она и прежде-то никогда не повышала голос.
Даже когда я устраивала показные истерики со слезами и валянием на полу — сама-то не помню, но рассказывали, — она оставалась спокойна. И я заражалась этим спокойствием.
Мне так ее не хватает!
— Нет, — повторила я, смахивая непрошеную слезу. — Прости, но… я знаю, что ты ушла.
Умерла.
— Ты тоже умерла. — Бабушка смотрела на меня, и под взглядом ее мне было неуютно. — Но ты здесь.
— Ты умерла? — Ричард приподнял бровь.
— Потом объясню…
— Пойдем, дорогая… тебе пора домой.
— У меня больше нет дома…
— Не стоит бояться. — Протянутая рука почти касалась ограды, и змеи беспокоились, шипели. — Это не больно. Просто дай мне руку, и мы вернемся. Ты ведь не умерла… ты в коме…
Да?
— И все, что вокруг, это лишь игра твоего разума.
— И ты?
С этой точки зрения я проблему не рассматривала. А ведь логично. Куда уж логичней волшебного иного мира с некромантами, альвинами и чужими могилами.
— Ты всегда была такой фантазеркой…
Нет.
Ее нет.
А есть туман. И тварь. И… и если я действительно не умерла? Упала на асфальт, разбилась, но не до смерти. Лежу где-то там под капельницей, а в моих мозгах ковыряется дежурная бригада.
Но тогда возвращаться тем более глупо.
— Оливия, не упрямься…
— У тебя свои призраки, — нормальным голосом заметил Ричард. — Но твои не страшные…
— Нет, — я покачала головой.
— Если ты останешься здесь, то умрешь…
— А если не останусь?
— Ты поправишься. Ты еще найдешь свою любовь. Ты молода. Красива. Свободна… твой супруг…
— У тебя есть супруг? — не удержался от вопроса Ричард.
— Потом, — я отмахнулась.
— …получит по заслугам. Он умрет. А тебе останутся его деньги…
Надо же, до чего заманчивое предложение, вот только моя бабушка в жизни не стала бы заговаривать о деньгах. Во-первых, это в высшей степени неприлично, а во-вторых, она была пусть и строга, но справедлива. И уж точно не стала бы желать смерти никому.
Даже такой скотине, как мой муженек.
— Тебя нет, — я закрыла глаза и повернулась спиной.
— Я есть… хочешь, я рассужу тебе… скажем, что-нибудь, о чем знали лишь мы? Например, о том, как твоя матушка сшила тебе на Новый год костюм зайца, а ты хотела быть Снежной королевой…
…помню.
Как не помнить.
Сшила? Громко сказано. Белая рубашка. Белые шорты поверх белых же колгот Шорты одолжила мамина приятельница, чей сын вырос и из шорт, и из рубашки. Белые чешки мои собственные, и куцый заячий хвост.
Я же мечтала быть Снежной королевой, как Альбинка, которая показала мне платье из тюля и кружева. И я искренне не донимала, почему и мне нельзя такое. Если не такое, то похожее…
— Она пожалела резать штору, — призрак покойной бабушки не успокаивался. — Мы с ней спорили…
…и я слышала эти голоса. Спокойный бабушкин и мамин нервический. Она пыталась доказать, что елка в саду — это ерунда, пара часов, и только, а шторы изрезанные на год останутся или больше, потому как в стране дефицит и новые взять негде. Бабушка же отвечала, что на самом деле пустяк — именно шторы, что их мама и не увидит, поскольку уже второго января отбывает в очередную экспедицию. И на утренник она не пойдет, хотя и обещала…
Мне тогда стало очень обидно.
Она ведь в самом деле обещала… а утром меня ждало чудо. Детские чудеса просты.
— …я перешила тебе свое свадебное.
И я была самой красивой из королев. Облако белого кружева. Бусины… жемчуг, ее платье было расшито жемчугом. И его мы потом, в годы перестройки, продавали.
— Ты знаешь это потому, — я сглотнула, заставляя себя успокоиться, — потому что это знаю я…
— А помнишь, как я учила тебя плести французскую косу?
— Какую?
— Ричард, я не с тобой разговариваю!
Хотя следовало признать, что его вопросы отвлекали и отрезвляли.
— Уходи. — Я стиснула кулаки так, что ногти впились в кожу. — Умоляю, если это на самом деле ты…
— Это не она, — не замедлил прокомментировать некромант. — Это морок, выхваченный из твоего разума…
— …уходи…
— Уйду, — сказал призрак после недолгой паузы. — Но обними меня. Или хотя бы прикоснись… я ведь не о многом прошу…
— О многом. — Ричард не собирался молчать. — Прикосновения хватит, чтобы окончательно тебя заморочить. Вообще не понятно, девочка, откуда у тебя такая устойчивость. И каюше ты сопротивлялась, хотя обычно на ее голос люди летят как бабочки… бабочки-мотыльки…
В его голосе проскользнули мечтательные ноты.
— …лепестки… ногти сходят легко.
Твою ж мать… с одной стороны маньяк, с другой — голодный призрак. Поневоле с гулем обниматься станешь, он пусть и клыкаст безмерно, но ласковый, а главное — вменяемый.
— Я сумею тебя защитить. — Призрак топтался и тянул уже обе руки.
Хватит с меня!
— Прочь! — я произнесла это слово именно так, как меня учили.
Холодно.
Сдержанно.
И как ни странно, но призрак рассыпался молочной крупой. К сожалению, Ричард остался.
Он сидел, прислонившись плечом к скамье и уставившись на связанные руки.
— Затекли, — пожаловался он. — Может, ослабишь?
— Воздержусь.
— Думаешь, умнее всех?
— Выжить хочу…
— Здесь выжить сложно…
Это я уже и сама поняла.
— Ничего, я как-нибудь… потихонечку… полегонечку…
Он рассмеялся хрипловатым смехом. Приятным… и почему это важно? Просто важно. Просто пока он смеется, он не до конца обезумел. А если так, то утром, когда рассветет, я постараюсь его вытащить. Я решила. Мы уйдем вдвоем.
— Ты лучше расскажи, — попросила я, присаживаясь на траву. Обняла себя. Потрогала полинявший бархат… — Ты начал рассказывать про тот город, где началась эпидемия… и получается, маг ее остановил?
— Да… остановил. — Ричард облизал губы. — Пить хочется…
— Мне тоже.
— Дай мне… вон ту зеленую скляночку.
— Там вода?
— Зелье… укрепляющее… я ведь ранен…
Колебалась я недолго.
— Нет.
Может, оно и укрепляющее, а может, еще какое. Раны у него не те, чтобы прямо сейчас на тот свет отправиться. А вот хлебнет неизвестной отравы и…
— Жестокосердная. Он был некромантом. Не целителем, а некромантом. Как я.
Ричард облизал губы.
— Дай попить…
— Нету…
— Злая… Он понял, что должен делать… а главное, у него хватило силы духа. Другие тоже знали, но боялись. Страх — это плохо… вот ты меня боишься и мучаешь. За что? Разве я не заслужил доверия…
— Не отвлекайся.
А туман шепчет, уже не голосом бабушки, за что ему огромное спасибо. Нет, эти мерзковатые голоса ныне доносятся со всех сторон, они зовут по имени, а еще говорят, что Оливия сама виновата.
Она могла бы договориться с Максом.
Постараться.
Он неравнодушен к красивым женщинам и мог бы помочь… конечно, если бы Оливия захотела. Но нет. Слишком горда оказалась. И где теперь она со своей гордостью? Смешна. Сидит, обнимает себя. Жалеет. Всю жизнь жалела.
Нытик.
Что она такое? Пустое место. Ничего не достигла. Ничего не сумела… в школе крепкий середнячок. Небось учителя ее и не помнят… в университете… культуролог? Кому нужны культурологи… выбрала туда, где конкурс поменьше, чтобы точно пройти.