Ричард заставил себя выпустить волосы.
Улыбнуться.
Женщины любят, когда им улыбаются. Особенно вот так, печально. Жаль, внешность у Ричарда не та, чтобы сыграть. Перебитый нос. Шрамы. А был бы он, как Ульрих, платиновым блондином с печалью в очах. Печаль в очах — сильный аргумент.
Ни одна не устояла.
И эта не стала бы.
— Они становились все более жестоки. И одно дело жестокость рациональная… к примеру, взять ту же гниль. Жертвы были бы в любом случае, или от болезни, или от того, что кто-то решился эту болезнь остановить. И смерть тех, кто погиб во имя знаний, позволила спасти многих других. Понимаешь?
Робкий кивок.
Ничего она не понимает. Ей-то лично жертвовать не приходилось. Да и не сталкивалась она с теми, кто потерял близких. Не видела разоренных деревень. Не отворачивалась от матерей, которые совали в руки остывшее детское тело, умоляя вернуть.
Пусть нежитью.
Немочью белой. Проклятою тварью… но это с другими прокляты, а именно ее ребенок вернется таким, как прежде… материнская любовь излечит.
Нет. Она не понимает. И не поймет. Но Ричард наклонился и коснулся губами ароматных волос. И ветивера ноты… ветивер цветет на старых холмах. Тоже хорошие места. Он всерьез даже подумывал остановиться там. А что, маленькие городки, узкие проселочные дороги… деревни и люди, умеющие быть благодарными. Ему ведь предлагали, тот градоправитель, в котором, как и в Тарисе, не было и толики благородной крови. Но он умел считать выгоду. И быть благодарным.
…пожалуй, туда стоит вернуться.
…поставить себе дом… два этажа. Первый каменный по старой традиции. Второй — из дерева. Не из мягкой осины, но из красного дуба, который там растет во множестве. Не дом будет, но маленькая крепость… а главное — глубокий подвал…
— Их жестокость, — мечты нисколько не мешали рассказу, — была иного свойства. Они развлекались, убивая. И прочие следовали примеру. А может, сами стали бы такими. Время Заката. В учебниках его так именуют… кровавые игры, когда в Императорском цирке стравливали людей, зверей и нечисть. Когда тысяча золотых танцовщиц вышла плясать над острыми кинжалами, а Император и приближенные делали ставки… трое суток они танцевали… это не предел человеческих возможностей. Это далеко за пределом. Та, которая выжила… с нее Эррайм Темный создал свою Плясунью… ты видела эту статую?
— Нет.
И это тоже удивительно. Вряд ли бы во всей Империи отыскался человек, который не слышал бы этой истории. Ее ведь не скрывали, как иные, о домах каменных, способных противостоять и огню, и воде, и ветру… помнится, лет пять тому ветер почти стер с лица небольшой городок Винтеро. Уцелела лишь пара зданий, древних, сохранившихся еще с тех времен.
…о людях, исцеленных словом или взглядам… о страждущих, готовых на многое, лишь бы коснуться Большого Императорского камня… сила, в нем накопленная, на многое была способна.
…о мертвецах, возвращенных волей Его. И о том, что не становились они нелюдью, но сохраняли разум…
…о полях, которые давали по два урожая. Старая Империя не знала голода. Стада ее плодились. Ни коровьей чумы, ни трезурского сапа, который год тому выкосил лошадей на побережье…
Он рассказывал об этом и о многом другом, сам почти верил в сказку о государстве, которое не знало ни войн, ни болезней, ни голода…
…ни мира, ни благоденствия.
— И не было никого, кто ощущал бы себя в безопасности…
Он все еще тер ремни о мраморный выступ, слишком тупой, чтобы можно было надеяться и вправду перепилить толстую кожу. Нет. Так он ничего не добьется. И Ричард усилием воли заставил себя прекратить.
Она сама его выпустит.
На рассвете.
Она ведь так ждет этого рассвета… и чуда…
— …и часто жизнь Благословенного стоила не больше жизни последнего раба, а рабов в Империи было много.
— Они ее уничтожили?
— Если верить учебникам истории, то да. Это был бунт, вспыхнувший в маленьком городке, а затем охвативший три провинции. В считаные дни… для стихийного бунта это слишком мало. Трое наместников перешли на сторону повстанцев. Откуда-то появилась армия… хотя почему откуда-то? Она была. Просто и в армии служат люди, а у людей есть родичи… и страх… рано или поздно приходит осознание, что нельзя бояться вечно.
Он ведь представлял себе, как это было. Когда читал свитки, естественно, разрешенные, писанные гладко, да только вся эта гладкость была что кружево на дырявой стене. Красиво, но сути не скроешь.
Восхваления.
Оды во славу.
…и горящая земля. Альверн, город, мало меньший столицы, в одночасье провалившийся под землю. И та земля поныне была бесплодна. Ричард там бывал. Любопытно было глянуть.
Тоска.
Спекшийся красноватый камень. Узоры, в которых, приглядись и при толике малой фантазии, увидишь… чего только не увидишь. Альверн, основанный альвинами, был прекрасен. У них сохранились гравюры.
А болота, в которые превратился благословенный некогда край? Десятки городишек, куда меньше Альверна, стали частью этих болот. Там теперь только и есть что пара деревенек, где обретаются охотники. Благо проклятой дичи хватит не на одну сотню лет…
— Куда интересней другое. — Ричард повернулся, заглянул в лицо своей маленькой птички. Спит? Уж больно тиха стала… нет, не спит. Сидит и слушает. И задумчивая такая, будто ей и вправду не все равно, что там происходило, сотни лет тому. — Как им всем, что наместникам, что мятежникам, удалось преодолеть клятву Хаора.
Он замолчал, позволяя ей задать вопрос.
Вопросы важны.
Они создают иллюзию беседы. А мирная беседа — первый шаг к доверию. Ему же очень нужно, чтобы эта маленькая птичка поверила.
— Что это за клятва?
Взгляд прямой. И Ричард с неудовольствием отметил, что не способен этот взгляд вынести.
Какого?..
Ничего. Можно сделать вид, что занят руками… обожженными руками, которые должны бы болеть. Но боли нет. Есть онемение. И Ричард поднес руки к губам. Подул… вот так, девочка. Смотри. И сочувствуй. Ты из тех, кто легко проникается сочувствием, и серая наглая тварь, которая не сводит с Ричарда пристального взгляда, тому примером.
Кому еще, как не жалостливой дурочке, придет в голову безумная мысль пригреть гуля?
— Клятва абсолютной верности. Или, правильнее сказать, абсолютного послушания. Нет, не скажу, что ее приносили все жители Империи. Это было бы несколько чересчур… но вот Благословенные и их дети — обязательно. И все, в ком замечена была искра дара… и те, кто даром был обделен, но желал подняться над иными. Нельзя было занять должность мало-мальски значительную, не принеся эту клятву…
Оливия задумалась.
Мизинец закусила. Забавная. Даже жаль, что придется ее убить… в том доме, который Ричард купит… или построит? Он еще подумает, как лучше… главное, что в том доме будет большой удобный подвал, где он сможет держать своих птичек.
И не будет нужды торопиться.
Не жалкие пару минут на рассвете, но долгие тихие ночи… или дни… кто сказал, что зло не творится днем?
— Как-то это… нерационально.
— Что? — Меньше всего Ричард ждал от нее рассуждений о рациональности.
— Смотри.
Она отодвинулась, и это было совершенно неправильно. Она должна была находиться рядом. Делиться своим теплом. И принимать благодарным даром тепло Ричарда.
— Как я поняла, Империя немаленькая. То есть и людей в ней проживало изрядно… а теперь возьмем всех магов. Только магов. Сколько их? Сотни? Тысячи? Сотни тысяч? И аристократия… ладно, допустим, чиновники были аристократических родов… не первых, из тех, что поплоше. Я ведь права?
Ричард пожал плечами. Скорее всего, да. Но какая разница?
— Все равно получается слишком много тех, кто должен был бы принести клятву… вот смотри…
Она даже заерзала, пытаясь сесть поудобней. И платье свое нелепое подобрала. Без платья ей определенно было бы много лучше… белое-белое тело. Такое совершенное. Такое мягкое. Податливое. И алые узоры легли бы на тонкую кожу.
Ричард был бы очень осторожен.
— Чисто технически… допустим, Император умирает.
— Они жили долго.
— Но все равно ведь не вечно, так? А значит, рано или поздно Император умирал… и тогда что? Клятва становилась недействительна?
Ричард пожал плечами. Он не знал. И, честно говоря, не особо задумывался.
— Допустим, — осторожно заметил он.
— Тогда получается, что нужно было приносить ее заново. Следующему Императору… и лично?
— Подробностей история не сохранила.
Она нахмурилась. Ей не идет быть хмурой.
И жаль, что боль исказит это лицо… или нет? Оно останется прекрасным, но на свой манер. Да. Определенно. В боли есть своя особая красота.
Просто не каждому дано ее увидеть.
— Тысячи и тысячи людей съезжаются в столицу, чтобы присягнуть на верность… думаю, кто-то о таком бы да упомянул…
— Возможно.
Ричард понял, что начинает злиться.
Почему она говорит об этой клятве? О ней забыли все, кроме историков-хронистов… еще одна тайна, которая сгинула вместе со Старой Империей.
— Если не в хрониках, тогда в легендах… да и ладно, мы о технической стороне… должны были приехать все… а это списки… и всегда возможность, что кто-то останется вне списка. Такая неразбериха… кто-то умер. Кто-то сменился. Кого-то посадили… или сбежал… или еще что-то… они бы знали, что смерть Императора — это шанс на свободу. Крохотный, но шанс. Многие пожелали бы воспользоваться… подкупить кого-то, чтобы уйти из списка… человеческий фактор.
В том, что она говорила, была логика.
Почему сам Ричард не думал о чем-то подобном? Ответ прост: ему не было нужды.
И сейчас нет. Разве что для поддержания беседы.
— Разве что клятва приносилась не конкретному человеку, а на кровь?
Она прикусила губу.
— Ненадежно… он ведь не был один. Сыновья. Братья. Даже женщины. Всегда мог найтись кто-то, кто жаждал власти. Клятва ведь именно от этого защищала? Преданность Императору, а не Императрице…