– Думаю, что мы в состоянии справиться с приготовлением ужина самостоятельно, – заявила Присцилла и обнадеживающе улыбнулась свекрови. – Нужно привыкать обходиться без слуг, ведь скоро все будут равны и неважно, в чьих жилах кровь аристократов, а в чьей родословной фермеры и рабочие. В кладовой я видела цесарку, корзинку с лесными грибами и свежие овощи.
– О, я могу приготовить pintade à la sauce aux champignons[8]. Я отлично готовлю pintade en sauce, – с энтузиазмом (крайне неуместным, по мнению Оливии), быстро и радостно предложила Бернадетта. Её мальчики, видит бог, были не слишком избалованы, но та пища, которую подавали к столу здесь, в Мэдлингтоне, большей частью была просто чудовищной. – А для миссис Вайсли можно сварить бульон. В детстве мы с братом часто хворали, и тогда мама всегда давала нам бульон с капелькой красного вина.
– Полагаю, миссис Вайсли обойдётся без капельки красного вина, – подал голос Оскар Финч, и замечание это вызвало у Джорджа ухмылку, а Седрика заставило низко опустить глаза. – В противном случае леди Элспет рискует надолго остаться без кухарки или совсем её лишиться.
Бернадетта вспыхнула, сообразив, что затронула щепетильную тему, и, покраснев, умолкла.
– А я-то думала, дорогая Берни, что вы круглая сирота, – удивилась леди Элспет. – Помнится, Монти мне писал об этом сразу после вашей свадьбы.
– Я несколько лет жила в приёмной семье, пока не попала в приют Святой Женевьевы, – пояснила Бернадетта и под пристальным взглядом дворецкого смешалась ещё больше.
До самого окончания трапезы она хранила молчание и ни на кого не смотрела, только шевелила губами в беззвучной молитве.
К большому удивлению Оливии, идея спуститься в кухню и дружно облачиться в передники вызвала энтузиазм у всех, не исключая и мужчин. Оскар Финч в шутливой манере предложил свои услуги по разделке птицы, а Седрик, гордо вскинув голову, будто совершал немыслимый подвиг самоотречения, пообещал чистить шалот и грибы. Даже Виктория, что было неожиданно, явилась на кухню в клетчатом платье из грубой чесучи и с достоинством пояснила: «Мы, аристократы старой закалки, не боимся испачкать руки».
Руки тем не менее она пачкать не стала. Виктория заняла место за капитанским мостиком – усевшись в высокое кухаркино кресло, оставшееся с тех времён, когда в Мэдлингтоне штат кухонной прислуги был гораздо более многочисленным, она раздавала поручения и следила за тем, чтобы никто не остался без дела.
Несчастная миссис Вайсли, всё ещё страдавшая от слабости и стеснения в груди, и предположить не могла, какое столпотворение происходит на вверенной её попечению территории. Две кухонные девчонки, вытаращив глаза, с недоумением и ужасом наблюдали, высунувшись из судомойни, как в кухню пожаловали гости леди Элспет и принялись беспардонно там хозяйничать. Сама же хозяйка предпочла ускользнуть и посвятить некоторое время изучению колонки, посвящённой скачкам. Чтение это всегда расслабляло её великолепным образом, даруя отдохновение и помогая обрести ясность мыслей.
К приготовлению ужина приступили с большим воодушевлением. Всем страшно надоела и неудобоваримая стряпня миссис Вайсли, и холодные закуски, доставляемые из трактира. Бернадетта – оживлённая, с сияющими глазами, вскоре перехватила у Виктории инициативу и теперь сновала по кухне, чуть смущаясь, когда требовалось отдать кому-либо очередное поручение или проверить, насколько тщательно почистили грибы или взбили уксус с маслом для соуса. Слушались её безоговорочно – никто из присутствующих кулинарными знаниями не обладал, а компетентность француженки в этом вопросе сомнений не вызывала.
– О, мистер Понглтон, это делается совсем не так!
Возмущённая Бернадетта выхватила из рук Седрика истерзанную луковицу, от которой осталась одна сердцевина. Подоспевший вовремя Хигнетт осторожно отодвинул миску с шалотом, подсунув Седрику корзинку с морковью, и без слов принялся чистить лук, снимая тонкую кожуру и выкладывая бело-розовые сочные жемчужины в фарфоровую миску. Бернадетта благодарно ему улыбнулась, одобрительно похлопала по руке и отправилась на помощь Оскару Финчу, который никак не мог сладить с цесаркой в её теперешнем, обезглавленном, виде, хотя весьма успешно справлялся с лечением её живых юрких товарок.
Лучше всех дело спорилось у Присциллы и Оливии – на широкой доске уже высилась горка нарезанных грибов, и соус был взбит и должным образом приправлен. Они работали быстро, слаженно, в четыре руки, как если бы заниматься стряпнёй обеим было не в новинку. Оливии вообще пришлись по душе и рассудительность Присциллы, и её спокойные, основательные манеры. Чем бы она ни занималась – вышивала, хозяйничала, рассказывала о тяготах жизни фабричных рабочих или беседовала с мужем, – всё у неё выходило ладно и просто. Она не делала попыток привлечь Оливию на свою сторону, не старалась превратить её в союзницу, и это, безусловно, делало ей честь и вызывало искреннюю симпатию.
Джордж участия в готовке не принимал вовсе и лишь хмуро на всех смотрел, дольше всех задерживаясь взглядом на Седрике. Вид у него был раздосадованный, и всем было бы легче, если бы он не мешался под ногами и покинул кухню. Седрик же, наоборот, на брата смотреть избегал и выглядел до того жалко и потерянно, что Оливию принялась грызть совесть за её вмешательство в сугубо семейные дела.
Вскоре по кухне распространились упоительные ароматы. Цесарка в окружении грибов и овощей, покрытая густым соусом с пряными травами, весело булькала в большой медной кастрюле и обещала гостям леди Элспет неземное наслаждение. Даже Джордж Понглтон приободрился и решил внести свой посильный вклад в приготовление ужина – деревянной ложкой на длинной ручке он старательно, хотя и совершенно неумело, помешивал жаркое, не обращая ни малейшего внимания ни на робкие протесты Бернадетты, ни на то, что капли соуса попадают ему на манжету рубашки.
Благодаря ли совместным усилиям, предпринятым гостями леди Элспет ради горячего ужина, или причиной тому было радостное предвкушение завтрашнего праздника, но атмосфера в столовой Мэдлингтон-Касл была не в пример теплее, чем предыдущими вечерами. Однако Оливию не покидало странное щемящее чувство (описывая его впоследствии, она употребила выражение «царапанье когтистой лапы рока», что заставило Филиппа с неудовольствием поморщиться), будто где-то рядом находится источник напряжённого злобного ожидания. Ощущение это было таким осязаемым, что ей даже пришлось мысленно одёрнуть себя: «Оливия Адамсон, сейчас же прекрати выдумывать всякий вздор!» Обычно эти слова, мысленно произносимые с интонацией миссис Тредуэлл – ужасно строгой директрисы пансиона Святой Урсулы, которая недолюбливала большинство своих подопечных и не давала себе труда это скрывать, – производили на живое воображение Оливии усмиряющее действие. Но на этот раз заклинание не помогло, и беспричинная тревога никуда не делась.
Все, кроме братьев, оживлённо принимали участие в обсуждении завтрашних событий и даже, к заметному удовольствию леди Элспет, делали ставки на то, кто в этом году первый из деревенских охотников изловит свинью, вымазанную маслом. Оскар Финч без тени сомнения предлагал в фавориты мистера Виндорма из дальних холмов, который обычно не упускал ни одной возможности побороться за главный приз – молотилку, и начинал тренировки по ловле скользкой хавроньи ещё в конце февраля. Слово дали и хмурой как туча Анне, которая решительно предложила кандидатуру старого Албота из соседней деревни, известного тем, что, несмотря на его семьдесят с лишком лет, ни одна свинья ни на одной ярмарке от него ещё не ускользала.
Бернадетта, вспыхивая всякий раз, когда принимала комплименты цесарке, была сыта одним лишь вниманием к своей скромной персоне. На её тарелке лежало птичье крылышко и малая толика овощей, и она, не умолкая ни на секунду, вела беседу сразу и с Оскаром Финчем, и с Викторией, которую этим вечером, при наличии воображения, можно было бы даже назвать любезной.
Основные хлопоты последних дней были позади. Завтрашний день сулил всем массу бесхитростных развлечений, и гости леди Элспет – все, кроме Джорджа и Седрика, – обсуждали предстоящее веселье.
Бернадетта вместе с мальчиками собиралась наведаться в каждую палатку, расположенную на главной лужайке, и не пропустить ни одной возможности поговорить по душам с матерью Монти. Её не на шутку встревожили беседа свекрови с преподобным Рутлингом и намерение встретиться с поверенным, и теперь убеждённость в том, что дело, ради которого она прибыла в Англию, улажено, сильно пошатнулась. Сердце Бернадетты под чёрным крепом вдовьего платья билось тревожно и часто, жаркое на её тарелке совсем остыло.
От Виктории не укрылось волнение французской вдовы. Поглощая нежнейшую цесарку, но не ощущая толком вкуса пищи, она старалась быть оживлённой и вела беседу со всей непринуждённостью опытной светской дамы, которая никогда не говорит того, что думает, и не выдаёт своих истинных мыслей ни выражением лица, ни интонацией. На самом деле в душе Виктории этим вечером бушевали чувства такой силы, что из-за шума в ушах она еле слышала собственный голос. Точно морские волны с громким шелестом яростно атаковали песчаный берег, раз от раза всё громче и громче. На Анну она старалась не смотреть, но, не в силах совладать с собой, порой разглядывала горничную с плохо скрываемой неприязнью. Разговор сплетничающих кухонных девчонок, который Виктория подслушала сегодня, нанёс ей глубокую сердечную рану. Речь шла о горничной и о шашнях, которые она завела с Джорджем. Казалось бы, ей давно стоило привыкнуть получать подобные известия, но на этот раз Джорджа видели в тот момент, когда он передавал Анне пухлый конверт с деньгами, и этого ему прощать Виктория не собиралась. В душе её происходила яростная борьба, и жажда отмщения, питаемая женской обидой и попранным самолюбием, уверенно водрузила флаг на том месте, где раньше обреталась лояльность к супругу и его маленьким слабостям.