– Почему это? – заинтересовался Грумс, возвращаясь за стол и грузно усаживаясь в кресло, предварительно тщательно поддёрнув брюки.
– Виктория всю жизнь стремилась в большую политику. Её происхождение позволяло ей выйти замуж за подходящего молодого человека, вот только диктаторские замашки и внешность… – Присцилла замялась.
Инспектор пришёл ей на выручку:
– Ограничивали выбор претендентов. Вы это хотели сказать?
– Да, благодарю вас. Вот и случилось так, что она приняла предложение Джорджа. Бог знает, какие у него самого были резоны, не берусь об этом рассуждать. Тем не менее они заключили этот брак, но счастья Виктории он не принёс. Джордж слишком самолюбив, недальновиден и прямолинеен, что препятствует вхождению во влиятельные политические круги, к тому же у него не было на это средств. Виктории вечно приходилось улаживать последствия его промахов, оплачивать долги и закрывать глаза на невинные шалости, как принято у мужчин называть свои похождения.
– Да уж, сомнительный рецепт семейной идиллии, – задумчиво покивал инспектор, не сумев скрыть осуждения, так как сам относился к тем немногим преданнейшим мужьям, что способны всю жизнь испытывать трепетные чувства к одной-единственной женщине. – Ну что ж, миссис Понглтон, благодарю вас за откровенность. Если моя просьба вас не затруднит, то попросите наведаться ко мне горничную Анну.
Присцилла кивнула ему и легко поднялась из мягкого кресла. Пока она шла к двери, инспектор Грумс провожал её взглядом – покрой простого коричневого платья обрисовывал стройную фигуру с тонкой талией и узкой спиной, тяжёлый узел волос венчал длинную шею, – и он ещё раз подумал о том, что Седрику Понглтону совершенно незаслуженно повезло с женой.
Когда Анна вошла в кабинет старого лорда, то застала инспектора за нелепым детским занятием, на которое только ярмарочные бездельники время и находят. Грумс, хмуря морщинистый лоб, складывал так и этак мятый листок обёрточной бумаги, чертыхаясь себе под нос. Бимиш невозмутимо перечитывал записи в блокноте, стоя спиной к двери, и даже не повернулся, когда она вошла.
Анна сразу же успокоилась, а успокоившись, обрела привычное нахальство и потому грубовато спросила, не дожидаясь, когда к ней обратятся:
– Вы хотели меня видеть, сэр? Вот только у меня овощи к ужину не почищены, и мясник с минуты на минуту прикатит.
– Анна, тебе жаль Джорджа Понглтона? – внезапный вопрос инспектора застал горничную врасплох, и она растерянно заморгала.
– Я… Мне… Я не знаю, сэр, – Анна настороженно смотрела на полицейского и судорожно пыталась сообразить, куда он клонит. – Само собой, всякого человека жалко, если с ним чего случается. Вот и мистера Понглтона все жалеют. Миссис Понглтон вообще слегла – и дверь не открывает, и чай не приказывает подать.
Инспектор покачал головой и впервые взглянул на горничную.
– Нет, Анна, я не про то спрашивал. Тебе самой-то хозяина жалко? Расстроилась ты, что он умер?
На лице Анны отразилась борьба. Правильный ответ на этот каверзный вопрос лежал на поверхности, но природная склонность отстаивать своё мнение – неожиданная и даже вредная в девушке её происхождения – всё же взяла верх.
– Нет, сэр, не расстроилась, – наконец ответила Анна, и голос её был уверенным и звонким. – Мистер Понглтон, говорят, хотел сюда, к нам во Фроингем, немцев привезти. И я даже и сама слышала, как он про это рассказывал. И в Лондоне, говорят, мистер Понглтон с ними встречается, и даже в Германию собирался ехать.
– А когда леди Элспет умерла, ты расстроилась? – продолжал допытываться Грумс, вновь увлёкшись бумажной фигуркой, которая теперь начала отдалённо напоминать лягушку после встречи с почтовым фургоном.
– А как же, сэр! – с некоторой обидой заявила Анна. – Леди Элспет мне очень жалко было. Я ведь не бесчувственная. Прямо вот как родная мать она мне была! И работой не мучила, и, если мало ли с кем из родственников что приключится, всегда отпустит…
– Насколько я знаю, Анна, у тебя нет родственников, – Грумс поднял на неё глаза, и горничная смешалась под его взглядом и замолчала. – И вот что ещё мне скажи: как так вышло, что леди Элспет оставила тебе в наследство такую внушительную сумму? Пять тысяч фунтов – это огромные деньги для горничной. Как ты их тратить-то собираешься?
Со всем возможным достоинством Анна ответила:
– Я, сэр, хочу вместе с подругой чайную открыть. Леди Элспет меня надоумила.
– О как! – восхитился Грумс и даже оторвался от своего сомнительного занятия. – И где же ты чайную открывать собираешься? У нас, во Фроингеме?
– Нет, сэр! Что я тут забыла? – в голосе Анны послышались злорадные нотки, что удивило инспектора. – В Лондоне, конечно.
– Ничего себе! – присвистнул Грумс. – Аж в самом Лондоне! А пяти тысяч-то тебе хватит?
– У моей подруги есть сбережения, – пробормотала Анна и густо покраснела.
– Ясно, – сделал инспектор вид, что ничуть не интересуется загадочным происхождением сбережений не менее таинственной подруги. – Отчего, как ты думаешь, умер Джордж Понглтон? – снова задал он вопрос в лоб.
Анна испуганно вздрогнула и посмотрела в сторону окна, за которым виднелась крыша часовни, поросшая мхом. После этого она перекрестилась и переступила с ноги на ногу.
– Все знают, отчего. И вы, сэр, тоже знаете. Потревожили они её, – и она качнула головой в сторону окна.
Инспектор вновь отвлёкся от бумажного комка, в который превратилась лягушка. С пристальным вниманием, молча, он смотрел на горничную, и она была вынуждена продолжать.
– Вы же знаете, сэр, что это она наслала проклятие на всех Понглтонов. И теперь вот её дух пробудился, чтобы мстить всем, кто живёт в Мэдлингтоне, – и Анна опять перекрестилась.
Никак не обозначив своего отношения к услышанному, Грумс взял новый лист бумаги и аккуратно загнул у него все четыре уголка.
– Ты слышала или видела что-нибудь подозрительное прошлой ночью, Анна?
– Я, сэр, спала у себя в комнате и ни слышать, ни видеть ничегошеньки не могла, – с непонятной обидой ответила горничная. – У меня дел невпроворот. Хигнетт считает, что у меня восемь рук или что я…
– Ну, вдруг ты допоздна засиделась у Айви, – словно и не слыша её жалоб, задал вопрос Грумс. – Вечером же ты ходишь в деревню? А может, сын мельника пригласил тебя в кино. Может ведь такое быть, правда?
Демонстрация инспектором того, что он всё про неё знает, заставила Анну стать осторожней. Эта насторожённость горничной так сильно бросалась в глаза, что Грумс на время отложил свои упражнения с листом бумаги.
– Нет, сэр, я никуда прошлым вечером не выходила, – произнесла она кротко.
– Ну, хорошо, – Грумс вздохнул с видом человека, который знает, что его собеседник лжёт, но не торопится вывести его на чистую воду. Вновь принявшись сгибать бумажный лист на разные лады, он спросил: – Анна, как, по-твоему, Джордж Понглтон и Виктория были счастливы в браке? Ладили они между собой?
Лицо Анны расплылось в злорадной улыбке.
– Вот уж не думаю, сэр, – категорично заявила она.
Инспектор не стал требовать объяснений, только быстро взглянул на горничную и вновь начал проводить непонятные манипуляции с бумажным листом.
– А с братом Джордж Понглтон в каких был отношениях?
– А вы будто не знаете? – ответ прозвучал слишком уж нахально, и горничная поспешил исправиться: – Как кошка с собакой – вот какие у них были отношения. А вчера за чаем мистер Седрик проклятие на него наслал! Так и сказал ему: будь ты проклят на веки вечные.
Грумс поднял взгляд на Анну. Услышанное явно его заинтересовало, однако он не торопился подробнее расспрашивать горничную. Та, не в силах вытерпеть навязанную ей паузу, облизала губы и опять переступила с ноги на ногу, недоумевая, почему инспектор так прохладно отнёсся к этому известию. Айви, так та, например, прямо глаза вытаращила, услышав о ещё одном проклятии в стенах Мэдли.
Грумс же, наблюдая терзания свидетельницы, не спешил задавать ей новые вопросы и продолжал развлекаться с мятым листом бумаги. Когда горничная расслабилась настолько, что не ждала подвоха, он вдруг спросил:
– Анна, а твоя подруга Мардж Джессоп по-прежнему служит в кондитерской «Принц» в Лондоне?
Выражение лица горничной подтвердило догадки инспектора, и он, довольный собой, приказал Бимишу пригласить к нему следующую свидетельницу.
Бернадетта с тяжёлым сердцем вошла в кабинет, где её вот уже четверть часа ожидали инспектор с сержантом.
– Миссис Понглтон! – радушно, будто она заглянула в гости к старому другу, а не на допрос, поприветствовал её Грумс. – Входите же скорей!
Покашливая от смущения и сжимая в руках платок, выкрашенный в чёрный цвет, Бернадетта робко опустилась на самый краешек кресла. Губы её были плотно сжаты, глаза опущены. Грумсу вдруг пришло в голову, что свидетельница в своём чёрном платье из дешёвого крепа больше похожа на монахиню, чем на вдову.
– Может быть, мне вызвать Анну и попросить её принести вам чашку чая, миссис Понглтон? – подчёркнуто любезно предложил он, перегнувшись к ней через стол.
– Нет, нет, господин инспектор, не нужно! – она вскинула на него тёмные глаза, в которых Грумс различил не подающийся объяснению страх.
– Тогда расскажите мне, миссис Понглтон… Или мадам Понглтон? Как вы предпочитаете?.. Ну, хорошо, пусть будет миссис Понглтон, так привычнее… Расскажите мне вот что: где вы находились прошлой ночью?
– Я была у себя в спальне, месье, – Бернадетта по-прежнему пристально смотрела на собственные колени, сжатые под платьем так плотно, что заныли косточки.
– Может быть, вы слышали или видели что-либо подозрительное?
– Нет, господин инспектор. Я ложусь рано, как только уснут сыновья. После нашей тесной квартирки в Лилле… К вечеру они просто выбиваются из сил. Робер, как мне кажется, успел подрасти, так на пользу пошло ему солнце и простор, – и в её голосе послышалось материнская гордость, она оживилась, щёки порозовели, и всякое сходство с монахиней пропало. – Я не вижу мальчишек весь день, а потом они появляются – голодные, загорелые! Им так нравится в Мэдли! Я едва успеваю накрыть их одеялом, как они уже спят.