– У меня есть для вас крайне важная информация, – пояснила Оливия, не понимая причины возникшей паузы.
– Да вы присаживайтесь, мисс Адамсон, присаживайтесь, – наконец нашёлся инспектор и сделал знак Бимишу, чтобы тот пододвинул свидетельнице кресло. – Буду счастлив услышать то, что вы намереваетесь мне сообщить. Но сначала ответьте мне на маленький вопрос: как так вышло, что вы опять оказались в Мэдлингтоне? Или кому-то вновь понадобились услуги компаньонки без рекомендаций?
Не обращая внимания на ехидство, сквозившее в тоне Грумса, Оливия опустилась в кресло и начала подробный рассказ. Все события, связанные с поместьем и произошедшими смертями, она излагала кратко – только самую суть, не приукрашенную эмоциями или предположениями. Инспектор слушал её, не перебивая, и вскоре саркастичное выражение покинуло его лицо, уступив место профессиональной внимательности. После того как Оливия описала жутковатую находку, с которой играли дети, и высказала догадку о том, как именно преступник мог использовать куклу, Грумс не смог сдержаться:
– Я, разумеется, наведаюсь в конюшню, мисс Адамсон, но чувствую, что ваша богатая фантазия сыграла с вами злую шутку. Скорее всего, вы стали жертвой россказней старухи Грин с Лысого холма. Она обожает пичкать новоприбывших небылицами.
– Но зачем ещё сооружать такую кошмарную куклу, как не затем, чтобы напугать ею кого-нибудь до смерти? – Оливию задело, что инспектор пренебрёг главной, на её взгляд, уликой, которая могла бы помочь установить личность преступника.
– Я найду ответ на этот вопрос, – самонадеянно пообещал ей Грумс и откинулся на спинку стула. Минуту или две он молча, без улыбки, смотрел на свидетельницу, и в глазах его и выражении лица невозможно было прочесть истинные мысли. – Признаться, мисс Адамсон, вы меня удивили, – заключил он наконец. – Вы такие шпионские игры затеяли на ровном месте, что я просто поражён вашей энергичностью. Втянули в это дело и мистера Адамсона, и мисс Прайс. Немецкая баронесса фон Мюффлинг, путешествующая инкогнито, надо же, господи! – и Грумс разразился громким лающим смехом, звонко хлопая себя по колену.
Бимиш привычно пережидал приступ веселья своего начальника, вытянувшись в струнку и держа карандаш наготове. Оливия заметила, как сержант, стараясь не привлекать к себе внимания, скосил глаза и разглядывает её.
– Как же ещё, по-вашему, я могла проникнуть в поместье? – с напускной кротостью спросила она, когда инспектор отсмеялся и принялся вытирать лицо огромным клетчатым платком.
– Не знаю, мисс Адамсон, не знаю, – Грумс всё ещё посмеивался, – уверен, что тысячей разных способов, которые вам могла подсказать ваша бурная фантазия. Но надо отдать вам должное: письмо Джорджу Понглтону сработало! – и он снова расхохотался. – Представляю, как он обхаживал мистера Адамсона, полагая, что тот выложит ему солидную сумму на реконструкцию всего поместья!
Бимиш, стоявший у окна с блокнотом, откашлялся и отчётливо засопел. Такое веселье за счёт покойного он никак не мог одобрить и считал необходимым донести это до шефа. Покашливание сержанта возымело своё действие – Грумс утихомирился и посерьёзнел.
– Вот что, мисс Адамсон, я вам скажу. Я не ставлю под сомнение искренность ваших побуждений. Но…
– Но вмешиваться в официальное расследование вы мне запретите и настоятельно посоветуете покинуть Мэдлингтон, – договорила за инспектора свидетельница, и на лице её появилось упрямое выражение.
Оливия в этот момент так сильно напомнила инспектору маленькую мисс Грумс, что в голосе его появились отеческие нотки.
– Ну почему же? – возразил он. – Расследуя дело, я не склонен пренебрегать помощью, от кого бы она ни исходила и в какой бы форме она ни выражалась. Напротив, мисс Адамсон, я настоятельно попрошу вас с братом и ммм… баронессу фон Мюффлинг, – инспектор с видимым усилием подавил приступ смеха, – не покидать Мэдлингтон-Касл и до окончания расследования быть моими глазами и ушами. Дело это семейное и очень непростое, с подвохом. Опыт подсказывает мне, что убийца хитёр и беспринципен. Само собой, я призываю соблюдать осторожность и не давать повода заподозрить кого-то из вас в двойной игре. Никаких необдуманных действий, мисс Адамсон! Это я вам запрещаю строго-настрого! – Грумс сдвинул брови и для наглядности постучал по столу узловатым пальцем в жёлтых табачных пятнах. – В противном случае я расторгну договорённость о нашем маленьком сотрудничестве, и вся ваша троица вернётся в гостиницу миссис Тимпани, а потом и прямиком в Лондон.
Услышанное так поразило Оливию, что какое-то время она молча сидела и смотрела на инспектора.
– То есть вы разрешите нам участвовать в расследовании? – ей всё ещё не верилось в такую сговорчивость полицейского.
– Ну а я что сказал? – буркнул Грумс, беря в руки измятый лист бумаги и возвращаясь к прежнему занятию. – Если вы туговаты на ухо, мисс Адамсон, то вряд ли сможете на время расследования быть моими ушами, – съязвил он, с досадой сминая бумагу в раздражении от бесплодных попыток.
Не успев осознать, что делает, Оливия порывисто выхватила у него лист и – тут прижав, там подогнув, пальцы её двигались быстро и ловко, словно у опытной цветочницы, мастерящей бутоньерку – через минуту вернула его инспектору в виде прехорошенькой лисицы с остроконечными ушками.
Грумс недоверчиво потрогал кокетливо изогнутый лисий хвост.
– Ловко вы, ничего не скажешь, – ревниво заключил он. – Долго тренировались?
– Однажды, в детстве, мы с братом оказались в ловушке – нас заперли одних в гостиничном номере, и мы трое суток не могли оттуда выйти. У нас не было воды и пищи, зато были две пачки писчей бумаги и масса свободного времени. Номер располагался в отдельно стоявшем домике на берегу моря, и вероятность того, что нас найдут прежде, чем… – Оливия запнулась, но тут же продолжила: – Мы научились делать из бумаги забавных зверюшек и птиц, и выкидывали их в окно. На каждом листе мы писали просьбу о помощи и своё местонахождение, в надежде, что кто-то из детей подберёт бумажного слона или зайца и принесёт находку домой, где её увидят взрослые.
– Сколько же лет вам с братом было? – поинтересовался инспектор.
– Девять.
– Неплохо для мелюзги, – Грумс одобрительно покивал и начал разворачивать лисицу слой за слоем, чтобы уяснить для себя последовательность предпринятых Оливией действий.
– Скажите, инспектор, у вас уже есть версия, что же всё-таки случилось с Джорджем? Пока всё так запутано, что я…
– Дигиталис, – уверенно сказал он. – Я многое на своём веку повидал, мисс Адамсон, и с уверенностью заявляю, что причиной смерти Джорджа Понглтона является порция старого доброго дигиталиса. Уверен, что судебный медик подтвердит мои слова после… э-э-э… некоторых манипуляций с телом, – при свойственной ему резкости манер и широте взглядов викторианское воспитание всё же не позволяло инспектору обсуждать с юной девушкой такие приземлённые вещи, как вскрытие покойника.
– А как же леди Элспет? – Оливия пытливо уставилась на него в ожидании версии. – Как быть с ней? Насколько я знаю, дигиталис вызывает симптомы, схожие с параличом сердечной мышцы. Можно ли утверждать, что леди Элспет постигла та же участь?
– Вот об этом нам и скажет судебный доктор после того, как …
–…произведёт вскрытие, – закончила его мысль Оливия. – Значит, будет проведена эксгумация тела леди Элспет?
Грумс поморщился от такого откровенного, как он считал, смакования деталей. Современные девушки порой вообще его ужасали. И хотя ему, преданнейшему отцу чрезвычайно своенравной дочери и казалось, что большая, чем прежде, свобода женщинам лишь на пользу, от некоторых предрассудков он отказаться всё же не мог.
– Если позволите, мисс Адамсон, этот вопрос мы обсудим с вами чуть позже, – сухо ответил он, наклонив голову и делая всем телом движение, будто собирался резко пуститься бегом.
Оливия поняла, что беседа окончена, тепло поблагодарила инспектора, улыбнулась Бимишу и вышла из кабинета, не слишком плотно прикрыв за собой дверь. Для верности она немного постояла рядом, надеясь услышать что-либо важное, сказанное инспектором сержанту и не предназначавшееся для чужих ушей, но ответом ей была тишина, точно в кабинете никого и не было.
Ни один звук не тревожил сумрачный покой комнаты, в которой Виктория Понглтон предавалась печальным раздумьям. Скрывшись за расправленной ширмой, отгородившись от всех, она полулежала в мягком кресле, распустив тесный пояс платья и положив на лоб салфетку, смоченную в розовой воде. Взгляд её упорно, вновь и вновь проходил по резному орнаменту один и тот же маршрут: от чудо-птицы с длинным клювом до льва с разверстой пастью, вставшего на задние лапы и борющегося с рыцарем в доспехах. Искусный мастер потрудился на славу – в львиной гриве можно было пересчитать каждый завиток, а на лице рыцаря застыла упрямая решимость, которую порождает отчаяние.
Виктория сама себе напоминала рыцаря, сражающегося с жизнью в надежде одержать победу. Бездействие казалось ей слабостью, уделом тех, кому не суждено добиться намеченной цели. Размышляя об этом, она задавалась вопросом: а были ли у неё шансы предотвратить то, что случилось этим утром? Могла ли она предвидеть, чем обернётся для неё поездка в Йоркшир?
От тягостных мыслей её отвлёк деликатный стук в дверь. Смахнув со лба салфетку, Виктория, зажмурив левый глаз, приникла вплотную к ширме.
Через просвет между резными дубовыми листьями она увидела, как дверь медленно открылась. На пороге появилась горничная Анна, в руках она держала поднос с чашкой чая и молочником.
– Миссис Понглтон? – голос её звучал учтиво, но не более того – обида из-за полученной пощёчины была ещё свежа. – Я принесла вам чай. И инспектор просил сообщить, что он будет крайне признателен, если вы сможете ответить на несколько его вопросов. Он ждёт в гостиной, вместе с сержантом Бимишем.
Первым побуждением Виктории было выгнать наглую девчонку из комнаты, а грубияну-инспектору попросить передать, что он может ждать её сколько угодно, но, как и обычно, здравый смысл взял верх над чувствами. Она выждала, пока Анна поставит поднос на столик у бюро и удалится, и принялась приводить себя в порядок.