ложностью того, чем являются на самом деле.
На этот раз вес фаты лишь придаёт ей сил. Она не хочет видеть этих мужчин, никого из них. Россиль как будто больше не может верить глазам. Под поверхностью давно знакомого ей привычного мира существует другой, тайный и холодный. Он полон тёмной воды и тёмных слов, кровавых пророчеств. Каменный остов цивилизации воздвигнут на буйстве порока и безумия.
Россиль не встречает короля во дворе; пока Дункана со свитой ведут по извилистым коридорам замка, она ждёт его в главном зале вместе с Флинсом. Шрам Флинса понемногу делается белёсым, но по-прежнему заметно выделяется на коже и своим уродством заставляет всякого дивиться, каким чудом этот юноша не лишился жизни. Пусть это ложь, но какая, в самом деле, разница? Мужчины навязали всему миру множество вещей собственного изобретения – титулы, почести, короны, а теперь сами беспокоятся о них.
– Канцлер больше не будет проводить воззвания к крови, – шепчет Флинс. – Мы в безопасности.
Россиль открывает рот ответить ему, но арку главного зала уже запруживают силуэты. Впереди всех – громадный Макбет. Рядом с ним – Банко, как его правая рука. За ними заходит небольшой отряд воинов, странно одетых, словно они и не шотландцы вовсе: тартан они не носят, волосы и бороды у них коротко подстрижены.
Вслед за ними появляется Дункан. Маленький и сгорбленный, он почти что теряется на фоне своих людей. Сутулые плечи делают его похожим на деда или даже прадеда, хотя ему не так много лет. У него пятнистая, свинцово-серая короткая борода. Когда он выходит под свет факелов, Россиль видит оспины на его щеках, красные точки на носу, влажный блеск глаз, слезящихся от ветра. На мгновение он останавливается, чтобы откашляться. Двое его людей помогают ему подняться на помост, и там он сразу же усаживается на обычное место Макбета.
Хворобый [4], назвали бы его по-шотландски. Ослабевший от болезни. Его недуг не имеет ни названия, ни объяснений. Говорят, прежде он в свои годы обладал силой и мощью юноши в расцвете лет, но затем его в одночасье поразила болезнь, словно Божья кара. Но за что Богу карать его? Должно быть, это просто жестокая случайность природы. Дункан – верный слуга божий и могучий воин. И всё же Россиль трудно представить, что именно этот старик перед ней мог написать злобный трактат о ведьмах, который она читала в Бретони.
Пугающее засилье в нынешние времена в нашей стране ведьм, или колдуний, подвигло меня на сочинение сего трактата. Труд мой был замыслен, дабы явить миру две вещи: первое – доказательство, что сии дьявольские происки были всегда и существуют поныне. Второе же – разъяснение, как надлежит судить их и какой суровой каре обречь.
Россиль до сих пор недоумевает, как Макбет согласился взять в жёны такое создание, как она, и как ему хватает безрассудства открыто показывать такую супругу королю: ведь, кажется, каждая капля больной крови Дункана полна ненависти к ведьмам.
Макбет не позволяет себе и тени недовольной гримасы при виде короля на его собственном троне. Он говорит:
– Моя жена, леди Росцилла.
Дункан поднимает на неё слезящиеся глаза. Говорит он вполне ясно, но слова звучат нечётко из-за общей слабости его тела и складок омертвевшей кожи у губ.
– Не ведаю, что движет тобой, когда ты выбираешь себе в жёны этих злосчастных женщин, – с видимым неодобрением выговаривает он. – Но верю, что и новую жену ты сумеешь сделать покорной, как и первую.
Новую жену? От его слов у Россиль путается разум. Разве она вторая жена Макбета? Никто ей этого не говорил. А её отец, он знал об этом? А что же произошло – ей необходимо, жизненно необходимо узнать это – с той, предыдущей леди Гламиса, другой леди Макбет?
– Росцилла кротка, как ягнёнок, – заверяет её супруг.
После внезапного откровения от короля её сердце гулко бьётся в грудной клетке. Наверняка есть причина, по которой от неё скрывали такие важные сведения. Вполне возможно, первая леди Макбет умерла от болезни, возможно, скорбь вдовца слишком велика, чтобы говорить о покойной.
Но Россиль не верится в такое банальное, плоское объяснение. Под замком её мужа скрыт целый тайный мир, Макбет принуждает пророчествовать для него ведьм, закованных в цепи. Он многолик, точно склизкий гладкий утёс на побережье, изборождённый зелёными, белыми, ржавыми полосами от разбивающихся о него морских волн. Каждый раз, когда Россиль думает, будто знает его, уровень воды падает и становится виден новый цвет.
Пока Россиль мысленно предаётся панике, в зале появляются ещё двое мужчин.
Они так же разнятся между собой, как зима и лето. Первый – невысокий, коренастый, с медного цвета волосами и бородой. На его лице горит приятный здоровый румянец, словно он ехал сюда не в карете, а верхом, бодрой рысью. Уверенным быстрым шагом он поднимается на помост, садится рядом с королём и мощно, с удовольствием, зевает, широко разевая рот. Очевидно, что он принц.
– Мой лорд, – он кивает Макбету. – И леди. Спасибо, что приняли нас.
– Мой сын, – представляет его Дункан, – Эвандер.
Эвандер – латинский эквивалент распространённого шотландского имени. Йомхар, Айвор – король мог выбрать любое из них, но вместо этого называет его на латыни. Это немаловажная деталь.
Второй вошедший – тоже принц. У короля два сына. Но этот мужчина не движется неутомимой поступью истинного принца и не садится рядом с отцом. Вместо этого он остаётся стоять на краю помоста. У его брата рыжие, светлого оттенка волосы, у него тёмные; брат сияет обветренным румянцем, он изжелта-бледен.
– Мой старший сын, – в свой черёд представляет его король. – Лисандр, принц Камберлендский.
Лисандр – также довольно странное имя для шотландца. Его мать (ныне она уже мертва, умерла родами), какая‑то из сводных сестёр Этельстана, была очень набожна. Этельстан теперь называет себя на римский лад rex Anglorum, королём Англии, и у него даже есть на это разрешение папы. Возможно, эти имена были выбраны в угоду людям покойной королевы. На анжуйском языке его бы звали Ландеваль, на норманнском – Лаунфаль. На бретонском – Ланваль.
Он очень красив: высок и строен. От его завораживающе ловких и ладных движений Россиль на ум приходит образ келпи, сказочного водяного коня, который, приняв человеческий облик, соблазняет девушек спуститься вместе с ним в воду, а потом топит. (Если бы у женщины-змеи Мелюзины был двойник-мужчина, он выглядел бы так, думает Россиль.) Чёрные волосы принца блестят, как море в лунном свете. У него правильные тонкие черты лица, что редко встречается у мужчин.
В Бретони, Анжу, или даже в Париже такую красоту оценили бы по достоинству. Именно от такой красоты у простых девушек подгибаются колени, а поражённые служанки нарочно мешкают и спотыкаются, лишь бы попасться прекрасному дворянину на глаза. Но здесь, в Альбе, догадывается Россиль, его внешность не вызывает иных чувств, кроме пренебрежения, подозрений и хищной жадности. Мужчина двадцати лет без единого боевого шрама – где это видано? Видимо, корону передадут ему по наследству, как ребёнку вручают игрушку. Видимо, эту корону у него будет столь же легко отобрать.
Это правда, на первый взгляд Россиль не видит на принце ни одного шрама. Странно смотреть на чью‑то чистую, гладкую кожу после нескольких недель в окружении людей Макбета и его самого: всклокоченных мужланов, исполосованных отметинами старых ран. Бледное безбородое лицо принца лишено каких‑либо изъянов, не считая глубоких тёмных кругов под глазами. Он выглядит очень, очень уставшим.
– Мой лорд. – Лисандр кивает Макбету. И поворачивается к ней. – Леди Россиль. Рассказы о вас – истинная правда. Вы так прекрасны, что затмеваете собою восход луны.
Россиль. Её бретонское имя. Знакомые слоги ласкают слух – так долго она не слышала этого имени. Если бы сейчас её видели придворные герцога, они бы с удивлением узнали, что она способна краснеть.
– Я не знала, что принц Камберлендский ещё и поэт, – учтиво отвечает она. Её щёки пылают.
– Я едва ли принц и тем более не поэт.
В зале воцаряется неловкое молчание. Вопрос о преемнике Дункана до сих пор не решён, хотя остаётся загадкой почему. Лисандр – старший, по законам всех королевств именно он должен надеть корону после смерти отца. Однако Дункан ни разу не объявил об этом открыто.
Может быть, он болен, невольно задумывается Россиль. Как и его отец? Но нет, это невозможно. Вместо слабого здоровьем сына Дункан бы без промедления назвал наследником второго. Можно сделать наследником даже бастарда, если первый законнорождённый ребёнок безнадёжен – шотландцы бы это приняли; никто здесь не испытывает жалости к искалеченной лошади или курице, которая не может нестись. Будь названо имя Эвандера, это сняло бы все вопросы. Но так как этого не произошло, то вряд ли принц Камберлендский страдает каким‑либо недугом, несмотря на его желтоватое усталое лицо.
Банко откашливается, прерывая тревожную тишину.
– Мои лорды. Надеюсь, ваш путь был не слишком тяжёлым.
– Не то чтобы нет, – откликается Эвандер. – Мы останавливались отдохнуть в крепости Макдуфа. В дне езды отсюда.
Россиль не упускает из виду, что, когда звучит это имя, Макбет напрягается. Интересно, у них какие‑то личные распри с тем другим лордом или его раздражает любой, кто становится приближённым короля?..
– Для вас приготовили комнаты, – тем временем сообщает Банко. – Надеюсь, сегодняшняя ночь также пройдёт для вас хорошо и спокойно.
Эвандер, цветисто поблагодарив хозяев за гостеприимство, пускается в обсуждения охоты на оленей, ужинов и церемоний, где мужа Россиль торжественно объявят таном Кавдора. Лисандр сидит молча, не говоря ни слова. Пропасть между братьями сейчас кажется огромной как никогда. Это старшему сыну положено налаживать отношения с вассалами, расточать светские любезности. Что за странные обстоятельства виной тому, что они так резко поменялись ролями?
Сквозь вуаль Россиль наблюдает за Лисандром. Вроде бы она бросает на него взгляды исподволь, украдкой, но, очевидно, ей не удаётся полностью скрыть свой интерес – его глаза устремляются к ней, словно он почувствовал, что на него смотрят. Эти глаза, зелёные, как змеиный хвост, на пепельно-бледном лице сияют удивительно ярко, словно драгоценные камни.