И тут её муж достаёт из кармана плаща злополучное письмо. Её письмо. У Россиль кровь стынет в жилах. Макбет вкладывает пергамент в дрожащую, унизанную золотыми кольцами руку короля. Трясущиеся худые пальцы с трудом, не с первого раза удерживают письмо. Король пытается прочесть его, часто моргая, чтобы непроизвольные старческие слёзы не застилали глаза, но у него, очевидно, не выходит.
– Отец, – зовёт Лисандр. Он шагает вперёд, и король с готовностью передаёт ему письмо. Ожерелье внезапно стискивает горло Россиль, как удавка. Лисандр ломает печать и разворачивает лист.
– Это нашли в вещах тана Кавдора, – говорит Макбет. – Долгое время измена разрасталась в Кавдоре, будто гниль. Я считаю, что это доказательство.
Лисандр пробегает глазами по строчкам. Щёки Россиль теплеют, как будто он пристально смотрит на неё саму; жар его взгляда ощутим, словно он изучает её тело, а не лист пергамента. Возможно, несмотря на помощь Флинса, что‑то в её почерке выдаст подделку. Или в её манере письма проявится что‑то неудержимо женственное. Или Лисандр поймёт всё просто потому, что его чувства, в отличие от отца, не притуплены болезнью. Никакой телесный недуг не оставляет неповреждённым разум.
Дункан влачит это тягостное существование уже много лет, с поры рождения сыновей. На лбу у него след от трефина в том месте, где друид вскрывал его череп, чтобы выпустить злых духов. Лечение не помогло, и этот унизительный изъян останется с ним навеки, до его нескорой, неприглядной смерти. Нет ничего почётного в том, чтобы умереть от болезни.
Наконец Лисандр отрывается от письма.
– Автор этого сочинения недоволен вашим правлением, – говорит он. – Но пишет об этом в самых расплывчатых выражениях: чёткого намерения свергнуть Дом Данкельдов здесь нет.
Россиль краснеет ещё сильнее. Она намеренно написала письмо общими словами – боялась, что её подведёт незнание мелочей, – но теперь тяжёлый взгляд Макбета на мгновение обжигает её, как пощёчина. Всё её тело заполняет знакомый ледяной страх, тот же, что и в брачную ночь: словно вода вливается в привычное русло.
Дункан глядит сквозь пыльный воздух вдаль – в никуда. И затем вдруг произносит:
– Лучше убить змея ещё в яйце.
Медленная довольная улыбка озаряет лицо Макбета.
– Я знал, что свершаю вашу волю, – говорит он. – Если в Кавдоре остались змеи, я переломаю им хребты и вырву зубы.
Король кивает. Кажется, будто его тощая шея не выдержит веса болтающейся головы.
– Да, такова моя воля, – сипит он.
Черёд ужинов и церемоний приходит раньше охоты на оленей. Россиль невольно задумывается, когда же Макбет отправится выполнять её вторую просьбу. Она успокаивает себя тем, что до отбытия Дункана этого точно не произойдёт. Пока что её мужа занимают другие дела.
Главный зал, где они сидят, после приезда короля подвергся некоторому переустройству. На помосте установили более длинный стол, чтобы хватало места для Дункана и его сыновей, Макбета, Россиль и Банко в самом конце. Дункан сидит посередине, хотя на самом деле за столом чётное количество людей, поэтому настоящей середины нет. Настоящая середина находилась бы где‑то между Макбетом и Дунканом. Пока что пустоту в ней занимает лишь воздух и чужое дыхание.
Россиль благовоспитанно ест мясо маленькими кусочками, хотя ей мешает плотная завеса вуали. Она не снимает вуаль в присутствии Дункана, даже не поднимает – ей слишком страшно. Но зато она может смотреть, куда ей заблагорассудится, не привлекая лишнего внимания. Она смотрит через стол на Лисандра – его еда остаётся почти нетронутой. Раньше он смотрел на неё – она уверена, что ей это не померещилось, – но теперь не стремится встречаться с ней глазами.
Тёмные тени под этими глазами – что же не даёт принцу Камберлендскому спать по ночам? Быть может, он набожный книжник, как следует из его имени, и часами изучает философские труды, пока не догорят свечи? Возможно. Развлекается ли он, как многие другие мужчины, с женщинами – служанками, безропотными рабынями? Это представить труднее. Дункан, его праведный отец, наверняка осудил бы его. И почему‑то Россиль эта мысль тоже неприятна. Внутри её незнакомое доселе чувство закручивается в тёмно-зелёный змеиный клубок.
Он наполовину англичанин – он лев Этельстана, видный и благородный? Или таинственный беспорочный единорог, кровь от крови его отца? Смелый олень Ирландии или чешуйчатый дракон Уэльса? Все эти свободные, дикие создания выступают символами каких‑то человеческих добродетелей. Такой точный и острый взгляд он метнул в неё с другого конца залы – быть может, он бретонский горностай, хитрый и лицемерный? Россиль никак не удаётся определить, что за выражение мерцает в глубине его глаз. Она наблюдает за ним, пока его взгляд наконец не останавливается на ней – и только тогда отворачивается, но её кожу покалывает.
Вручение Макбету нового титула происходит следующим образом: муж Россиль преклоняет колени перед королём. Король крестит его дрожащими пальцами, унизанными драгоценными перстнями. Корона, простой железный обруч, почти не скрывает след трефина на лбу. Острый контраст между этой простой короной и массивными сверкающими кольцами заметен даже невооружённым глазом. Позже Россиль узнает, что эти кольца нужны королю не для украшения, они служат вполне определённой цели: удерживать его дрожащие пальцы в суставах. Слабость, ряженная в силу.
– Тан Кавдора, – говорит он. – Встань.
И Макбет встаёт, в сравнении с ним король начинает выглядеть карликом. Это извращает саму суть ритуала, делает его бессмысленным. Волк на коленях перед овцой. Макбет занимает своё место, и трапеза продолжается по большей части в тишине. Россиль вновь рассматривает Лисандра. Принц Камберлендский, тот, кто посмел заговорить с ней на бретонском языке.
Ему незачем знать родной язык Россиль – но он знает. Она воображает, как Лисандр снова говорит что‑нибудь по-бретонски: не только сами слова – как будут двигаться его губы, когда он их произносит, как мелькнёт при этом язык и покажется белая полоска зубов. Как бы ей хотелось погрузиться в лазурные воды бретонских дифтонгов и гласных, счищая с себя въевшуюся грязь Шотландии. Для этого пришлось бы сорвать с себя одежду, вуаль, рубиновое ожерелье и остаться полностью обнажённой. От подобных мыслей, притом что она продолжает смотреть на принца Камберлендского, у неё горит лицо. Ей приходится отвести глаза.
Пир окончен, и слуги уносят посуду. Эвандер обсуждает с Банко завтрашнюю охоту; они выпили уже изрядно вина и говорят так громко, что эхо гортанного шотландского выговора царапает своды залы. Королю помогают спуститься с помоста два камергера, у каждого на боку висит меч в ножнах. Сам король не вооружён. Никто не поддаётся утешительному вымыслу, будто ему хватил сил взмахнуть клинком.
– По нраву ли вам комнаты, где вас разместили? – спрашивает Макбет.
Дункан моргает.
– Мои покои – да. А моему сыну нужна комната без окна.
Он жестом указывает на Лисандра, но тот молчит, не подтверждая и не опровергая это заявление. Комната без окна? Такая странная просьба озадачивает и Россиль, и её мужа. Её разум предлагает лишь пустые, банальные объяснения: что шум ветра мешает ему спать, или солёный воздух вызывает у него тошноту, или он боится высоты и не хочет видеть лишних напоминаний о том, как круты скалы, на которых стоит замок Гламис. Лицо самого Лисандра непроницаемо.
После короткой паузы Макбет озвучивает:
– Значит, ему отведут комнату со стороны двора. Слуги покажут к ней дорогу.
Они уходят: король, его камергеры, Лисандр, Эвандер, Флинс и Банко. Зал пустеет, суетливо разбегаются последние слуги. Россиль остаётся с мужем наедине. В воздухе стоит липкая вонь празднества: густой дух вина и мужского пота. Россиль поправляет ожерелье на шее; под золотой цепью горит натёртый воспалённый след.
Едва затихают шаги ушедших мужчин, Макбет поворачивается к жене.
– Ты чуть не опозорила меня, – говорит он. – С этим письмом.
Он говорит с ней низким и жёстким голосом. В каждой складке его лица читается гнев, его суровые черты заново напоминают ей, что он вдвое старше её, что у него была прежде другая жена (кто, как это получилось?). Сердце Россиль испуганно частит.
– Мне очень жаль, мой лорд, – неуклюже оправдывается она. – Я не знала… я не собиралась…
– Принц Камберлендский чересчур умён, – обрывает её Макбет. – Он мог распознать подлог. А виной всему – твоя слабость. По твоему совету я обвинил Кавдора в измене.
Её потрясает прямое признание из его уст, что он действовал по её указке. Что это она всё устроила. Пытаясь обрести равновесие, Россиль делает глубокий вдох.
– Мне жаль, что я подвела тебя, – тихо говорит она. – Прошу, мой лорд, скажи мне, что я могу сделать, чтобы всё исправить.
Едва она договаривает, как Макбет хватает её за руку и подтаскивает к себе. Россиль невольно зажмуривается и отшатывается от него, закусив губу, чтобы не всхлипывать.
Она ждёт удара: она столько раз видела, как других женщин били мужья, отцы или братья, любовники или хозяева. Один придворный герцога хлестнул Хавис по щеке тыльной стороной ладони, и целую неделю с её лица не сходил тёмный синяк, и всякий раз, когда Россиль взглядывала на него, её одолевал болезненный, безысходный гнев. Россиль никогда не били: она была благородной дамой по рождению, послушной дочерью и, до этого момента, хорошей женой. Ей хватило глупости поверить, будто герцог никогда не допустит такого вопиюще оскорбительного обращения с ней. Но в этих землях образ отца, которого, как ей казалось, она знала, иссох и истаял. В лучшем случае от него остался бесплотный призрак, который никак не сможет встать между рукой Макбета и её щекой.
Но муж не бьёт её. Вместо этого он срывает вуаль с её лица. Россиль настолько потрясена, что не может сдержать крик – короткий, придушенный звук. Но ещё раньше, чем она дёрнется или скажет нечто внятное, широкая, твёрдая и мозолистая рука Макбета закрывает ей гл