Канцлер вздрагивает, как тростник на ветру. Открывает рот и тут же захлопывает. Макбет всё ещё держит жену прижатой к своей груди, перед глазами у Россиль всё расплывается в жарком мареве, ей становится тяжело дышать.
После нескольких минут молчания канцлер опускается на колени. Он кладёт распятие наземь и поднимает руки над головой. Он склоняется вперёд, лицом в пыль двора, опустив на землю раскрытые ладони. Чистая мольба. Воплощение покорности. Макбет будет смаковать эту картину, как пьянящий дух самого дорогого вина.
Макбет приближается к нему. Каждый его шаг подобен грохоту валуна, обрушившегося с горной вершины. Достигнув лежащего ниц канцлера, он склоняет голову набок, рассматривая коленопреклонённую фигуру. Стыд окутывает её облаком густой пыли.
Клинок быстро и точно пробивает насквозь тощую шею канцлера. Макбет убил столько людей, что точно знает, куда бить и как нанести именно такую рану, какая нужна ему сейчас. Каждое убийство он совершает с величайшей продуманностью. Иногда его целям соответствует зрелищный фонтан крови, задыхающийся кашель, долгая, нарочито затянутая смерть. Но сейчас всё происходит жестоко и быстро. Канцлеру не предоставляют последнего слова. Его согбенное тело почти не двигается с места, по нему пробегает единственная краткая судорога, словно у выловленной рыбы. А после этого остаётся лишь красный круг, растекающийся по земле.
– Ещё один вздорный священник мне ни к чему, – заключает Макбет.
Он вынимает меч под углом – слышен хруст расколовшейся кости. Вскидывает клинок и облизывает край, пробуя на вкус мастерски исполненную смерть канцлера. Вместе с тем он продуманно передаёт послание каждому, кто увидит алое на его губах: он соблюдает обряд первой крови, а это значит, что вскоре крови будет ещё больше.
Вместо того чтобы отправиться в главный зал и утолить жажду вином или разложить по столу военные карты, Макбет первым делом идёт к себе в спальню, скупым отрывистым кивком приказав Россиль следовать за ним. Она молча повинуется. У входа муж пропускает её внутрь и закрывает за ними дверь. За всё это время он ни разу не посмотрел на неё, не взглянул в её глаза, даже сквозь вуаль.
Слуга приносит ведро с водой. Россиль стоит на медвежьей шкуре, благопристойно сложив руки перед собой, вперившись глазами в морду мёртвого зверя. Мысленно она молится о том, чтобы её покаянное выражение лица удовлетворило Макбета, чтобы его взгляд на задерживался надолго на её шее.
Она поднимает голову только тогда, когда слышит, как муж равнодушно швыряет меч на пол; клинок лязгает о камень, лезвие обагрено кровью. Затем Макбет расшнуровывает колет и стягивает рубаху через голову.
Во рту у Россиль пересыхает от страха. Нет, думает она, нет, пока ему осталось выполнить две её просьбы, ещё два испытания не пройдены, а значит, всё это наступит не сейчас: кровь на простынях, кровь на ляжках, ужас от того, что внутри её растёт ребёнок. Или, возможно, её провал так разгневал Макбета, что древние обычаи больше его не волнуют. К горлу Россиль поступает желчь.
Но муж, не поворачиваясь, велит:
– Подай мокрую тряпку.
Россиль опускается на колени возле ведра, медленными, сбивающимися движениями обмакивает тряпку в воду, вытягивает и отжимает, чтобы та осталась влажной, но с неё не капало. Поднимается на ноги. Наконец Макбет, обнажённый по пояс, поворачивается с ней с выжидающим видом.
Россиль никогда прежде не видела так много открытого мужского тела: ни своего мужа, ни чьего‑либо ещё. Торс Макбета напоминает горный ландшафт: там есть собственные широко раскинувшиеся холмы, узкие долины, вытянутые ущелья, похожие на иссохшие русла рек. Кости образуют под кожей замысловатую головоломку – а саму кожу покрывает вязь шрамов. Широкий короткий шрам тянется вдоль левого плеча, другой, длинный и узловатый, пересекает живот. Мощные рельефные мышцы делают этот след ещё более страшным и противоестественным. Судя по плотному бугрящемуся рубцу, это была ужасная, глубокая рана.
Россиль подходит к мужу, руки у неё трясутся. Кожа Макбета покрыта плёнкой пота и грязи. Подняв тряпку, Россиль осторожно касается ложбинки под его горлом. Начинать с этого места не так страшно. В конце концов, его шею она не раз уже видела, и этот, самый первый шрам от смертельной раны – тоже. Кончиками пальцев она ощущает сердцебиение Макбета.
Будучи благородной дамой, Россиль в жизни никому не помогала с мытьём – да и мыться самостоятельно научилась лишь теперь, когда у неё забрали Хавис. Она нерешительно ведёт мокрой тряпкой вдоль линии ключицы мужа.
Макбет хмыкает.
– Я не стеклянный.
Её собственную шею легонько покалывает.
– Прошу прощения, мой лорд.
Россиль старается тереть сильнее; сначала она держит тряпку двумя пальцами, затем, спустившись прикосновениями к чужой широкой груди, расправляет ткань и водит уже раскрытой ладонью. Сердце Макбета равномерно стучит. Гул ощущается сквозь кожу.
Когда Россиль опять становится на колени, чтобы прополоскать тряпку и намочить заново, Макбет замечает:
– Ты не убила его.
Она непроизвольно стискивает в пальцах мокрую ткань. Стук капель о каменные плиты – единственный звук в комнате. Вода холодная, и рука Россиль тоже леденеет.
– Нет, – не сразу отвечает она. – Не убила.
Вода скапливается лужицей на полу. Муж внимательно смотрит на Россиль сквозь преграду вуали. Поймёт ли он? Увидит ли её припухшие, чувствительные даже на вид губы? Заметит ли под сместившимся ожерельем алые метки, оставленные ртом другого мужчины? Может ли он учуять супружескую измену, словно гончая, встревожившаяся от запаха крови? Россиль шумно втягивает носом воздух, вуаль прилипает вплотную к её лицу.
Можно было бы решиться и рассказать ему правду о сущности Лисандра, о том, кто он есть, вернее, о том, кем он не является: он не человек. Но что это даст? Секрет обладает ценностью до тех пор, пока остаётся секретом. После этого он обращается в пыль. А Россиль не видит для себя пользы в том, чтобы раскрывать этот секрет сейчас.
И Лисандр – единственный из всех живущих (пока он ещё жив), кто смог увидеть её по-настоящему, взглянуть в её глаза без преграды. Поэтому теперь, когда она уйдёт навеки, – осознаёт Россиль, – частичка её души останется с ним. Это потаённое мистическое откровение отчасти пугает её саму. Что ты видишь во мне? Скажи правду. Расскажи мне о том, чего не могут узреть смертные люди.
– Это к лучшему, – говорит Макбет. – Живым он нам полезнее.
Тугой узел в её животе слегка ослабевает.
– В качестве заложника?
– Да, как заложник – кто знает, на какие уступки пойдёт Этельстан ради его благополучного возвращения? А до того он предоставит нам немало ценных сведений о наших врагах. Их планы, их силы. Сколько шотландцев перейдёт на сторону его брата и насколько большую армию Этельстан сможет собрать в Англии. Просто так он этого разглашать не будет. Но есть способы заставить людей говорить.
У Россиль тут же сводит гортань. Конечно, ей всё это знакомо, ведь она выросла при дворе Алана Варвека. Герцог не приветствует насилие, но когда всё же прибегает к нему, то щедро обеспечивает все необходимые средства. Камеры пыток в его замке по-своему не менее богато обставлены, чем и пиршественные залы. Стойки всегда хорошо смазаны, поэтому скрипят лишь кости жертв, а не металл. Пилы затачиваются еженедельно. Лучшие кузнецы Бретони изготовили пики для его стула. Дыба, ломающая людям хребты, ни разу не сломалась сама.
Россиль приходится сделать над собой усилие и сглотнуть, прежде чем снова подать голос:
– А это не повлияет на его ценность как заложника? Чем больше повреждений – тем меньше заплатит Эвандер.
Макбет фыркает.
– Никто не возвращается с войны целым и невредимым. Даже изнеженный мальчик-принц это знает. – Он переводит взгляд на тряпку в руке Россиль – с неё продолжает капать вода. – Продолжай.
Россиль поднимает руку и заново принимается протирать его грудь. Его тело твёрдо и неколебимо и нимало не подаётся под прикосновением. Ей хотелось бы надеяться, что муж не ощущает, как дрожит её рука. Если она хоть на мгновение закроет глаза, если хотя бы моргнёт, перед её взором предстанет тьма подземелья, пронизанная отсветами сверкающих серебристых лезвий. Будь она здесь одна, её бы стошнило.
Даже если её дрожь заметна, Макбет ничего не говорит по этому поводу вслух. Вместо этого он заявляет:
– Я доверю это тебе.
Весь её позвоночник содрогается, словно её с силой пихнули в спину.
– Что?
– Завтра я отправлюсь в Морей с объединёнными войсками Гламиса и Кавдора. Как только я займу трон Дункана, вся оставшаяся Альба падёт передо мной на колени. И пока меня нет, ты будешь здесь леди Гламиса. Допрос принца – на тебе, и весь замок в твоём распоряжении.
Рука Россиль замирает.
– Ты оставишь меня здесь одну?
Макбет ошибочно принимает этот вопрос за проявление привязанности. Близости. Он улыбается.
– Я отбываю ненадолго, – говорит он. – А когда я вернусь, Гламис станет новым средоточием власти в Альбе. Я буду королём, а ты королевой – в грядущем.
Перед внутренним взором Россиль вновь вырисовывается тёмное пространство. На этот раз не воображаемая темница, а подвал с затхлым сырым воздухом. Бурлящая вода и лязг цепей. Тела Прачек тускло виднеются в темноте, мелькают полоски блёклой морщинистой кожи. Мутные слепые глаза не отражают свет факела. Предзнаменование стелется по воде, словно туман, слова пророчеств царапают низкие своды, ощерившиеся зубьями скал.
Слава Макбету, тану Гламиса.
Слава Макбету, тану Кавдора.
Слава Макбету, королю в грядущем.
– Я не знаю, как управлять замком, – слабо возражает Россиль.
– Тебе помогут. Я оставлю с тобой Банко и Флинса.
Мысли Россиль оторопело сбиваются. Флинс проявил себя, хотя и ложно, как настоящий воин. Банко пообещал взять его с собой на поле битвы и поклялся, что его больше не оставят в замке. А сам Банко, что думает он?