Вначале Сенга поднимает свою госпожу с пола, затаскивает вверх по лестнице и помогает добраться до спальни. К этому моменту Россиль уже сживается с болью, как с близким другом. Она не издаёт ни звука – когда её без особых церемоний сваливают на кровать, лишь испускает короткий вздох, в котором поровну облегчения и нескончаемой муки.
– Это из-за меня? – спрашивает Сенга. – Или из-за принца, который сбежал?
Россиль зарывается лицом в перину. Она не может придумать ответ. Вопрос – «Почему?» – простой, но ответить на него невозможно. Впервые с момента прибытия в Гламис её разум не кружится в сужающемся водовороте, медленно пытаясь освободиться. Теперь она просто мясо, перемотанное шпагатом. Так это ощущается, когда жёсткие руки Сенги обмывают её бёдра и ягодицы холодной водой и прикладывают крестьянские целебные припарки.
Друида или лекаря к ней не присылают – вероятно, чтобы она не говорила с мужчинами, раз способна их зачаровать. Женщин заколдовать невозможно, об этом объявил ещё Кривобород, и она ни разу не закрывала лицо в присутствии Хавис. Но сейчас Россиль больше всего старается сосредоточиться на том, чтобы не стать трупом. Её груди болят от того, что она всё время лежит на животе, сначала – на полу, теперь – на кровати.
Спустя невероятно долгое время боль наконец становится хоть сколько‑то терпимой. Разум возвращается к Россиль болезненными крошечными шажочками. Она начинает размышлять, что именно пошло не так. Она переоценила свой ум. Недооценила ярость мужчин, у которых отбирают власть. Она позволила себе поступить по велению сердца. Если бы она молчала, пока Лисандра подвешивали бы на дыбе, если бы сама взяла в руки кнут, она осталась бы мраморной королевой с невредимым фарфоровым лицом – и миноги не впивались бы в её босые лодыжки и ступни. Но величайшим её провалом, пожалуй, стоило бы считать веру в то, что она может быть чем‑то большим: чем‑то большим, чем отцовский горностай, зубастый и безжалостный, чем‑то большим, чем леди Макбет, которую муж тянет за собой, как собаку на поводке. Самоуверенность надежды.
Долгие и странные часы она проводит во сне, и сны ей тоже каждый раз видятся странные. Сначала Россиль опасается, что и в её снах появится боль, но её нет – в основном там лишь чешуя и клыки. Тёплое и сильное тело дракона, нависающее над ней. Она не рассказывает об этом Сенге или кому‑либо ещё. Она даже не облекает эти образы в слова. Не знает как.
В моменты бодрствования Сенга приносит ей еду и новости из замка. Еда: сухой хлеб, привычная шотландская баранина. Россиль пошла бы на преступление ради фрукта, свежего и сочного, такого мягкого, чтобы впиться большим пальцем в сердцевину. Но в Гламисе ничего такого не растёт. Новости: Банко взял на себя повседневные дела крепости. Он запретил посылать друидов в деревни, но пока позволил Сенге остаться.
Скоро вернётся Макбет.
Однажды её навещает Флинс. Глаза у него из предосторожности завязаны шарфом. Некой части Россиль, семнадцатилетней девушке или зверьку, зализывающему раны, хочется оскорбить его, бросить, что он выглядит как суеверные дуры, которые в её присутствии трясутся и ёжатся от страха. Это как будто даже стоит новой боли – когда она представляет, как исказится при этих словах его лицо.
В конце концов она просто спрашивает:
– И каково сейчас твоей чести?
Он набирает в грудь воздуха:
– Не тебе говорить со мной о чести.
– Почему нет? – Россиль, морщась, садится. Боль таится внутри её, как свернувшаяся кольцами змея, готовая в любой момент напасть. – Меня избили, как и тысячи женщин до меня. Чести в этом никакой. А что вы собираетесь сказать моему мужу – что я сама умоляла об этом? Чтобы меня бичевали за провал? Он не станет винить меня, потому что это опозорит его самого – ведь это он вверил мне Гламис. Мои неудачи – это его неудачи. Так что можешь стойко придерживаться своей лжи, но она тебя не спасёт. Раз ты говоришь, что у меня нет чести, значит, мне нечего терять.
Флинс молчит. Рана, переходящая с шеи на плечо, хорошо зажила и стала гладкой и незаметной. Должно быть, это смущает его так же, как старый шрам на ухе. Детский шрам. Мальчик, играющий в мужчину, – вот что он такое, и этим будет всегда. Даже Россиль не смогла превратить его в нечто большее.
– Ты ведьма, – говорит он наконец.
– И всё же ты отлично ладил со мной, с ведьмой. Охотно поддерживал мои планы. Этот позор не исчезнет, Флинс, сын Банко. Как бы ты ни лгал в этой жизни, яд предательства останется в наследство будущим поколениям. Убирайся. Избавь меня от своего общества.
Вскоре действительно возвращается Макбет. Россиль не выходит встречать его во двор, но слышит скрежет открывающегося барбакана и топот сотен копыт по земле. В её комнате нет окон, поэтому она не может увидеть, каким он вернулся – ухмыляется ли он, гордый победой, размахивает ли в яростном триумфе знаменем своего клана, запачканном пылью и кровью. Это был бы лучший расклад, на который можно надеяться.
Она долгое время обдумывала, что ему сказать. Но верный ответ таков: ничего. Именно это мужчины больше всего хотят слышать от женщин. Он устроит свой мир, как ему удобно, и она безмолвно займёт отведённое ей место. Она снова ощущает себя новенькой в Гламисе: удивлённой невестой-чужестранкой, которая с запинкой произносит шотландские слова и трепещет от страха под своей вуалью. Её ляжки до сих пор покрыты болезненными ссадинами, и она не может спать на спине. Она лежит на животе, задрав платье до бёдер, чтобы хоть немного уменьшить боль.
Тяжкие шаги по полу заставляют её подскочить с кровати. Это шаги её мужа, поступь воина, стойкого и непоколебимого. За ним следуют другие, более мягкие и сбивчивые шаги.
Макбет заходит в комнату, за ним следуют двое слуг. Россиль медленно поднимает взгляд, из-под вуали осматривая его с ног до головы. В бороде не видно крови, но он весь потный после долгого пути, и лицо у него красное и обветренное. Его лоб прорезают глубокие морщины – Россиль не припоминает их прежде, до отъезда. Когда он направляется к ней, Россиль с удивлением понимает, что нахрапистые приближающиеся шаги принадлежали вовсе не ему. Её муж хромает.
Его боль так изумляет Россиль, что она невольно забывает своё решение молчать.
– Мой лорд, – ахает она встревоженно, – ты ранен!..
– Это пустяк, – отмахивается он.
Слуги заносят большой сундук, поддерживая его с обеих сторон. Руки у них дрожат от напряжения, и Россиль понимает, что сундук полный и очень тяжёлый. Повинуясь жесту Макбета, слуги ставят свою ношу на пол перед ним, и лорд отсылает их прочь из комнаты.
– Мне позаботиться о твоей ране? – кротко спрашивает Россиль. Это довольно глупый вопрос, ведь она не друид и не служанка. Но она сбита с толку. Ей трудно представить себе, что её муж мог допустить оплошность в бою. Он всегда казался неуязвимым, как скала.
– Забудь о ране, – отрезает он. – Банко рассказал мне, что здесь произошло, пока меня не было.
Желудок Россиль сжимается от ужаса. И тогда она прибегает ко второму наилучшему женскому средству. Она умоляюще складывает руки перед грудью и лепечет:
– Мне так жаль, мой лорд. Я подвела тебя, подвергла тебя бесчестью, я заслуживаю любого наказания.
Но Макбета не радуют её мольбы. Она могла бы догадаться сама; её муж – пусть и смертный, но далеко не обычный мужчина. Он выбирает себе в жёны ведьм. Ему по душе женщины с зубами. Не слишком острыми, конечно.
– Забудь и о чести, – велит он. – Ещё Банко утомил меня этим словом: честь, честь, честь. Хватит. Я устал от этого. Честь – вещь воображаемая, прибежище слабых людей. Только власть имеет вес. Итак, послушай, леди Макбет. Я взял Морей. Он мой. Я бросил корону Дункана в огонь и из её расплавленных останков выковал свою собственную.
Глядя на него, Россиль подобострастно изображает на лице маску восхищения.
– Король в грядущем.
– Многие из союзников Дункана отказались от своих клятв и встали под мои знамёна. Те таны, кто этого не сделал, вскорости будут уничтожены, потому что Этельстану они также не нужны. Эти тупые твари забывают, как сильно англичане ненавидят Альбу. Льву и единорогу не жить в мире.
Его голос гремит, как раскаты грома. Ненависть между англичанами и шотландцами стара, как сам мир. И с каждым годом всё более обильное кровопролитие питает корни и взращивает новую вражду.
– Это хорошо, – нерешительно отвечает Россиль. – Вся Альба преклонит колени перед Макбетом.
Он кивает.
– Вот почему я говорю: забудь о чести. Забудь о этих мелких увечьях. Побег принца – величайшее благо, на какое я мог надеяться. Теперь весь остров узнает, что кровь Дункана рождает чудовищ. Я разослал повсюду гонцов, чтобы распространить эту новость. Вскоре при дворах всех правителей будут петь об этом песни. Крикуны на городских улицах будут вторить им. А тот, кто принесёт мне голову дракона, получит столь щедрую награду, что сыновья его сыновей в жизни ни в чём не будут нуждаться.
В первое мгновение Россиль не может вымолвить ни слова.
– Но как же, – выговаривает она наконец слабым голосом, – человеку убить такого зверя?
– Любого зверя можно убить. – Макбет переводит взгляд на неё. – Открой сундук.
Ей приходится встать на колени, чтобы открыть его. Сгибать ноги до сих пор мучительно больно, но Россиль закусывает губу, давя подступающий к горлу протест. Пальцы возятся с защёлками. Руки дрожат, ослабев за многие дни бездействия, когда она не могла поднять даже перо. С большим трудом она раскрывает защёлку и поднимает крышку.
В сундуке скрывается ворох белого меха, яркого и чистого, как снег. Россиль неверяще моргает. Очень медленно она опускает руки в сундук и достаёт тот самый обещанный плащ.
Вот он в её руках – словно цельное мёртвое животное. Развернув плащ, Россиль различает мягкую шкурку кролика с целыми маленькими лапками. Рядом с ним – лиса с длинным пушистым хвостом. Птица, лебедь, – гладкие белые перья напоминают охвостье стрелы. Лохматая шерсть горной козы, необычайно аккуратно расчёсанная. Белый горностай – зверёк с герба Алана Варвека.