У этого плаща есть капюшон, которого обычно не бывает у женских накидок. Вверх по спине, как гребень, тянется лошадиная грива. Россиль проводит по ней пальцами, не веря своим глазам, в голове у неё стучит набатом одно и то же слово: нет, нет, нет. На макушке капюшона – два уха, прижатые к голове, словно животное продолжает бояться кого‑то даже после смерти. А между ними помещается витой переливающийся рог, похожий на раковину с блестящим остриём.
Он действительно сделал это. Выполнил условие, которое казалось ей немыслимым: ведь на земле Шотландии обитает всего шесть белых животных, и одно из них – единорог. Она не верила, что он осмелится, что король Альбы бесстыдно убьёт символ своей страны. Но нет ничего, что не посмел бы сделать Макбет.
– Проклятая тварь забодала двух гончих, – делится он. – Не нужно охотиться с чужими собаками, с собаками, которых не кормил с руки, – это была моя ошибка, и я её больше не совершу. И тем более – с людьми из чужого клана. Это ещё одна ошибка. Один из них так дурно бросал копьё, что попал мне в ногу. Его приковали у позорного столба на два с половиной дня. – Он фыркает. – Другой король отправил бы его на дыбу, чтобы ему переломали все кости. Пусть знают, что Макбет – праведный человек и способен на милосердие.
Продолжая рассказ, он начинает снимать с себя тартан. Россиль слишком потрясена, чтобы двигаться, голос мужа окутывает её, как вода. Он отбрасывает грязный килт в сторону. Внизу по шерстяному чулку расползается иссиня-черное пятно. Рана, незаживающая. Мысленно Россиль представляет, как наконечник копья скользит по нежной коже в подколенной ямке – странно допускать мысль, что на теле Макбета могут быть нежные места, – и дальше: смертельный ужас, написанный на лице незнакомца, осознание своей непростительной ошибки. Её мужа, исходящего злобной яростью.
Не замечая её испуга – или не обращая на него внимания, – Макбет велит:
– Надень его.
Плащ. Он имеет в виду плащ. Россиль медленно перетягивает через плечо шесть чужих смертей. Спереди в том месте, где пасть горностая соединяется с хвостом, есть застёжка. Мех обвивает её шею кольцом, над ним блестит кроваво-красный рубин.
Макбет изучает её долгим испытующим взглядом. Затем тянется к ней и берёт за подбородок. Двумя пальцами он поворачивает её лицо из стороны в сторону, словно она глиняный горшок, который он рассматривает на предмет трещин.
– Прекрасна, – заявляет он наконец. В его голосе звучит такая гордость, будто он первым произнёс это слово, будто само это слово – боевой штандарт, который он водрузил над Россиль. До этого момента он никогда не напоминал ей Кривоборода. Но сейчас у него такой же тон, как у её отца, когда тот заявил: «Возможно, тебя прокляла ведьма».
– Благодарю тебя, мой лорд, – тихо говорит она. – Ты оказал мне великую честь этим подарком.
Слишком поздно она понимает, что совершила ошибку. Лицо Макбета становится мрачнее тучи.
– Я говорил тебе, что не желаю больше слышать это слово. Я выше этой добродетели.
– Мне жаль. – Россиль опускает взгляд в пол.
Или, по крайней мере, пытается. Макбет резко поднимает её склонённое лицо вверх за подбородок, и ей приходится снова посмотреть ему в глаза. Он склоняет голову набок, будто в размышлении. А затем неожиданно приказывает:
– Покажи мне.
В её разуме всё путается.
– Что?
– Банко рассказал мне, что произошло в моё отсутствие. Я хочу видеть, что сейчас с телом моей жены.
Россиль каменеет на месте. Все её мысли обращаются в ничто и тают, как дым. Лишь жёсткая хватка пальцев Макбета на подбородке возвращает её в чувство настолько, чтобы она могла механически выполнить приказ. Медленным, сбивчивым движением она расстёгивает плащ. Роскошный мех соскальзывает на пол и оседает грудой, образуя снежную насыпь вокруг её босых ступней. Она не носит обувь уже несколько дней – все те дни, когда в её постели, точно любовник, спала боль.
Макбет отпускает её, и она поворачивается к нему спиной. Опускает руки вниз, к бёдрам. На ней одно из платьев, которые Сенга расшила для неё в традиции Альбы. Приглушённый, простой узор, который при дворе её отца сочли бы уродливым. Трясущимися пальцами она задирает юбки, обнажая перед Макбетом заднюю часть бёдер.
Она слышит его выдох. Слышит, как он придвигается ближе, наклоняется, чтобы осмотреть её. Она понимает, что он обязательно прикоснётся к ней, но когда это действительно происходит, ей приходится прикусить губу, чтобы не издать ни звука. Он грубо щупает её ляжки, с отстранённой пристальностью щиплет кожу. На глазах у Россиль выступают слёзы. Казалось бы, её муж должен понимать, что это больно, но ему всё равно. Макбет распрямляется, ещё раз коротко выдыхает – теперь этот короткий звук выдаёт его собственную боль, витками расходящуюся от раны на колене.
– Посмотри на меня, – приказывает он.
Россиль опускает юбки и оборачивается.
– Тебе не следовало этого допускать.
Её сердце пропускает удар.
– Почему?
– Лорд Варвек поклялся, что его дочь, предложенная мне в жёны, – прекраснейшая девушка в мире. Ты опорочила собственную красоту и уменьшила ценность нашего брачного союза.
У Россиль перехватывает горло. Она едва умудряется выдавить:
– Я сожалею.
– Не сожалей, – отрезает Макбет. – Ты стала королевой.
С этими словами он сокращает расстояние между ними и прижимает их рты друг к другу. Он целует её сквозь вуаль. Кружево трёт губы до боли. Он сгребает Россиль за талию, прижимает к себе вплотную, и она тотчас же ощущает себя маленькой, как ребёнок или кукла. Ей удаётся высвободиться, оборвав напористый поцелуй.
– Есть ещё одно условие… – начинает она. Но Макбет глядит на неё полностью почерневшими глазами.
– Хватит, Росцилла, – бросает он. – Я достаточно уважил обычай, потворствуя твоим прихотям. Ты моя жена, и это твой долг. Я твой муж, и это моё право.
Она тянется к вуали, чтобы сорвать её, но Макбет плотно прижимает к бокам обе её руки – одной своей. Другой рукой он дотягивается до подсвечника и большим и указательным пальцами гасит свечи. Комната погружается во тьму.
Он опускает Россиль на кровать и задирает её платье. Холодный воздух пощипывает кожу. Его тяжёлое тело вырастает над ней. И Макбет, тан Гламиса, тан Кавдора, король Альбы, муж праведный и благородный, забирает то, что было ему обещано.
Больше всего она злится на себя за молчание.
В аббатстве в Наонете была книга о святых, где описывались их различные мученические кончины. Россиль помнит, что читала историю некой женщины, которую казнили за то, что она не отступилась от своей веры в Бога. Её заживо сожгли на костре. В книге говорилось, что она не сопротивлялась и даже не кричала, когда её тело поглощали языки пламени. Россиль украла эту книгу из библиотеки монахов и принесла к отцу. Тогда ей хватало глупости верить, будто Кривобород заинтересован в развитии ума своей внебрачной дочери.
– Какой смысл в мученичестве, если при этом даже не кричать? – спросила она. – Это же выглядит так, словно тебе нет дела до собственной жизни, раз ты не противишься её концу.
Герцог взглянул на неё с прохладным интересом.
– Любая земная агония слабее той, что представляется нам в воображении, – сказал он. – Девушке ни к чему было кричать. Каждый, кто смотрел на неё, мог представить себе её боль. Сама боль и есть протест.
Сквозь трещины в стене в комнату просачивается рассвет: серый, неяркий свет будущего дня. Россиль лежит под одеялом на боку, подложив ладони под щёку. Рядом с ней вздымается над простынями обнажённое тело Макбета. Мощные плечи приподнимаются и опадают: он глубоко, медленно дышит во сне.
Прошло уже несколько часов, и эти часы Россиль не смогла заполнить сном: время текло сквозь неё, как воздух сквозь пустую оболочку. Время по-прежнему течёт сквозь неё. Странно, но она ничего больше не боится, даже боли при движении. Руки и ноги как будто чужие, непослушные. Маленькими усилиями, постепенно она пытается встать: убирает руки из-под щеки. Приподнимается на локтях. Привстаёт на колени. Одеяло спадает с тела. Она косится на Макбета, чтобы убедиться, что не потревожила его сон. Нет, он дышит так же ровно.
Россиль осматривается в посветлевшей комнате. Платье валяется на полу, аккуратное шитьё Сенги порвано. На складках белых простыней виднеются кровавые пятна всех возможных оттенков. Старая кровь, засохшая, осыпающаяся хлопьями, словно ржавчина. Свежая кровь, ярко-красная и влажная, можно испачкать палец, если коснуться пятна. Россиль опускает руку потрогать собственные бёдра сзади: от кожи отстают лишь твёрдые тёмные комки запёкшейся крови. На ляжках с внутренней стороны кровь свежая, ещё липкая.
Плащ неряшливой грудой высится на плитах там, где Россиль сбросила его накануне. Она становится на колени – переживает вспышку – и комкает плащ в руках, прижимает к груди. Он удивительно мягкий, она могла бы щупать его часами, осязая переход текстур: перья и мех, блестящий гладкий рог единорога. Все прочие её платья лежат в сундуке у изножья кровати. Она боится, что разбудит Макбета, если попробует открыть сундук. Потому она накидывает плащ на плечи, застёгивает у ключиц и складывает руки на груди так, чтобы прикрыть обнажённое тело.
Затем берёт со столика рядом с кроватью ещё один предмет и бесшумно выскальзывает за дверь.
В путь по извилистым коридорам, море колышется под ногами, поднимаясь и опускаясь. Россиль выходит в просоленный воздух двора. Глаза щиплет. Никто не попадается ей навстречу. Ни звука. Даже лошади не ржут в конюшнях, стоят безмолвно, и из ноздрей валит белёсый пар. Россиль припоминает, как ей было холодно, когда она впервые вышла из кареты в этот двор; теперь она даже не дрожит.
Барбакан, естественно, закрыт, поэтому ей приходится вылезать наружу между прутьями решётки. Это нетрудно: укрепления замка не строят с тем расчётом, чтобы сквозь них не могло протиснуться женское тело. Россиль босиком выходит на холм, идёт по жёсткой траве. Капли росы оседают на обнажённой коже. За спиной настойчиво гудит прилив, но его неколебимое упорство, жестокие кипящие волны – не то, что ей нужно. Тошно даже представить это. Вместо этого она спускается по тропинке с холма, своды стоп горят от того, что шагать приходится под уклон.