Так что нашим с Гашей врагам скоро будет полный «кирдык»!
Только такие полные дуры, как мы с Агриппиной Ивановной, могли не просечь того, что война с нами не просто начинается, она уже идет, и меня начинают обкладывать со всех сторон и рыть под мои бастионы минные траншеи и закладывать фугасы, дабы расчистить путь к победе — и кому? Моему Зюньке?
Когда дама с арбузом вторгается в люкс пиарщика, тот расхаживает у карты и говорит по своей мобиле:
— Нет, эти плакаты мне нужны уже завтра, к утру! Размер стандартный. Тираж триста. Засобачь мне слоган «Волгу — волжанам!». Подпись — «Зиновий Щеколдин!». Фоном — купола, кресты, ладьи. В общем, Стенька Разин за кустом! Второй вариант — фон тот же, но слоган «Москва — это уже не Россия, Россия — это еще мы!»… Подпись та же… Да какая тебе разница. Это в любой провинции работает. Ух ты! Вот это арбуз! Ну и как ощущения, золотце?
— Гнусные! Ну и дыра-а-а. Мы же тут от скуки сдохнем, Юлик.
— Знакомьтесь, господа. Это моя правая рука… Коллега… Ассистентка… Аналитик и прочее…
— Виктория Борисовна.
— А это Степан… э-э-э… Иваныч. Исполняющий обязанности мэра. Он же глава избирательной комиссии.
— Да, Степушка у нас один за всех. И городской думой рулит. И ветераны, и пенсионеры, и пионеры… Все на нем.
Вика, что-то учуяв, приглядывается к деду:
— А вы кто?
Максимыч валяет дурака, смиренно помаргивая:
— Дедушка я… Такой, значит, посторонний старичок. Вы уж меня не гоните. Чем могу — помогу. За внучка сильно переживаю.
— Ну и что в народе говорят, Вика?
Дама листает блокнотик.
— На Волге, на пляже, в основном наезжие москвичи окорока жарят…
— А улица, базар?
— Базар кое-что дал. Тут все схвачено так называемыми щеколдинскими. В сети принадлежащих им продуктовых точек на все поддерживаются совершенно дурацкие цены, а дешевле купить тот же хлеб в городе просто негде.
Пиарщик морщится, глядя на Степана:
— Наш кандидат, кажется, тоже Щеколдин?
Степан Иваныч мнется, пожимая плечами.
Старец бросает твердо:
— К выборам цены сбросим. Потом доберем.
— Фрукты-овощи под контролем лиц известной национальности. Есть проблемы.
— Выставим. Потом вернутся, если позволим.
— Ладно, это все ерунда! А этот, наш кандидат? Что о нем? Алкоголь? Наркотики? Секс? Как насчет голубизны? От чего его отмывать придется?
— Что значит, отмывать? Зиновий у нас приличный юноша, — удивляется дед.
— Пушистенький? Таких не бывает, — пожимает плечами Юлий Леонидыч.
Вика смеется:
— Ты знаешь, самое смешное, но почти пушистенький. Есть только одна закавыка. Но серьезная: он официально женат. На некоей Ираиде Анатольевне. В девичестве Гороховой…
Дед прыскает в кулак:
— Это у Ирки-то — девичество? Смех.
— Не мешайте. Дальше что?
— Да выгнал он ее. И ее даже в городе нет.
— Ничего не выгнал. Сама еще когда смылась. Ей даже деньги были плочены, чтобы она от Зюньки отстала… Отступные… При чем тут эта лахудра? — заводится дед. Но его останавливает жестом дама:
— Вас не спрашивают. Решаем сразу, Юлик. По какому варианту работаем?
— А это что ж за варианты, мадам?
Дама закуривает. И откровенничать со старцем не собирается.
— Да ладно, объясни… Темные же… — разрешает босс.
Вика рассекает дымок пальцем:
— Самый верный ход для электората, в основном женщин, дедушка, — это глава семьи. Серьезный семейный человек, хранитель очага, добытчик и защитник, вызывающий всеобщее доверие. Прежде всего, чтобы зарплату в зубах жене тащил. И никого на стороне.
— Ну а, скажем, грех попутал?
— Вашего попутал?
— А черт его знает.
— С этим всегда морока. Ну, можно раскручивать на сантименте. Женщины и на такое клюют. Мол, романтичная, страстная, необыкновенная любовь вне прежней семьи, возникшая также необыкновенно, страстно, романтично и с перспективами на образование новой семьи… Такая сопливая «лав стори».
Петровский кривит губу:
— На «лав стори» у нас времени нет. И не будет! Работаем по семейному варианту. Немедленно найдите эту самую супругу.
— Где же мы ее найдем?
— Это ваши проблемы. Но чтобы через двадцать четыре часа она вернулась в семью этого… вашего протеже.
— Они же друг другу глотки перегрызут, — неожиданно вступает в разговор Степан Иваныч.
— И это ваши родственные проблемы. Чем они займутся у себя за дверью — меня не интересует. Дайте ей деньги… Или по мозгам… В конце концов объясните, что это временно. После выборов может убираться ко всем чертям! Но сейчас мне нужна милая, молодая, образцовая семья! Ну? Что вы расселись? Работайте.
Конечно, и в самом страшном сне мне не могло привидеться, что в моей жизни сызнова возникнет эта самая подруга моего сомовского детства — Ирка, Ираидка, Ираида Анатольевна…
Которая, только для того чтобы захомутать Зюньку, женить его на себе и законно войти в семейство Щеколдинихи, сдала меня, заложила, подвела под статью и помогла им отправить меня в зону и наложить лапу на дедово имущество. После чего, конечно, Маргарите Федоровне стала абсолютно не нужна. В последней попытке стать для них своей она даже Гришуньку родила. Что опять же не сработало…
Так что, когда я, отсидев свое от звонка до звонка, явилась в Сомово разбираться и карать этих сук позорных, Горохова просто бомжевала, сторожа в дальнем затоне согнанные туда на металлолом с половины Волги старые баржи и буксиры.
И я, конечно, дрогнула. Простила ей все…
Как же! Детная матерь-одиночка…
Так эта матерь и оттуда смылась, подбросив мне, как щенка бездомного, Гришку.
Ну а потом?
Когда поняла, что я уже не Басаргина нищая, а многоимущая при моем Туманском дама, что выкинула?
Нашла меня и взяла за глотку.
По новой.
И как всегда, утопая в своей слезливой сопле.
Она же мне Гришуню просто продала…
За тридцать кусков в баксах.
И я, конечно, тоже хороша.
Купила…
Ну не бежать же мне было с ребенком на какую-нибудь Чукотку?
От всего?
От новой жизни?
Корпорации?
В конце концов от моего Сим-Сима?
И даже расписку с нее взяла, что никогда теперь она и близко к нам не подойдет.
Она и не подходила.
До девятого августа.
Именно в этот день по железнодорожному отстойнику в Лобне бродят Зюнькины родственнички, тетушка Сима-Серафима и Степан Иваныч, которого та прихватила с собой и выпустила для переговоров с Иркой первым, в авангарде, чтобы поглядеть, как оно будет.
Степан мне потом рассказывал, что уже решил — Гороховой не дождется. А потом видит — она в форме проводницы вместе с напарницей выбирается из-под какого-то состава, волоча за собой клетчатые, набитые барахлом «челночные» сумки. Обе поддатые с какой-то торговой удачи.
Ну он и говорит:
— Ну и найти тебя, Ираида…
А та молчит, еще не доходит до нее, что это Степан Иваныч.
Тут из-за вагонов выходит в атаку Серафима, даже с букетиком цветов для беспутной беглой полуневестки.
— Вот это уж точно Горохова…
Напарница таращится:
— Кто это, Ир?
Ну а Гороховой только дай позлобничать:
— Родственнички… Как бы родные и близкие… Значит, от меня опять чего-то надо. У них как? Как нужна — меня как обезьяну в цирке кувыркаться выпускают. Отработала — банан в зубы и — пошла вон!
— Что ж так круто, Ирочка? Не чужие же, — лебезит Сима-Серафима.
— Отвалите! Все!
Горохова отпихивает ее с дороги, и они с напарницей уволакивают свои сумки дальше, по рельсам.
Степан Иваныч чешет репу:
— Вот рога выставила. Что дальше, Сим?
А та ему:
— Только ты не лезь. Я с нею по-нашему… По-женски…
Я до сих пор не знаю, как Серафима уломала Ирку.
Но зато прекрасно знаю, как та прогибала Зюньку. Думаю, что в оперативно-стратегической разработке приняла участие и Серафима. Как рулить мужиками, она знала и умела — будь здоров, Ирка ей и в подметки не годится.
Капкан на Зиновия Семеныча Щеколдина был насторожен безошибочно. К тому же к операции был спешно подключен и наш Серега Лыков, главполицай и щеколдинский хвостик. К нему тоже был тогда намордник Максимычем присобачен — будь здоров…
В общем, картинка в ночь с десятого на одиннадцатое такая. Лыков со своим милицейским «жигулем» торчит у подъезда кирпичной двухэтажки, где была квартира «мутер», еще судейская, доставшаяся Зюньке. Сирень после дождей разрослась так, что и палисадов не видно, и сдуру пошла цвести по новой. Лыков в летней тужурке нараспашку, с майорскими погонами, припрятал себя на скамейке под сиренями и дует пиво.
Зиновий возвращается домой около двух ночи, заруливает на своем «судзуки», в рыбацкой брезентухе, с куканом, на котором нанизано до черта лещей и подлещиков. Лыков вылезает из сиреней. Зевая, осведомляется:
— Далеко мотался, Зиновий?
— Аж на Кобылью Гриву. Там и в жару клюет.
— На что брало, Зюнь?
— По всякому, Лыков. А ты что тут делаешь?
— Подходы к дому досматривал. Подъезд твой. С сегодняшнего дня ты, Зиновий, у нас строго охраняемый объект. Всему горотделу указание дано… Во избежание террористических актов. Или просто — чтоб морду не набили…
— Да я и сам любому в морду дам. Ты что несешь-то, Серега?
— Кандидат же… Номер один…
— Чего?! — балдеет Зюнька.
— Да ты что? И впрямь не в курсе? Сегодня по городскому радио объявили. Группа ветеранов тебя на выборы двинула. Степан Иваныч речугу толкнул…
— Ну совсем охренели, придурки! Ладно. Я же им сказал — отвалите. Я им эту фигуру поломаю. Так что можешь быть свободным, Лыков.
— Уже не могу. Ломать — это твое дело, а я человек подневольный… мое дело — хранить тебя, как приказано. В неприкосновенности. Я против приказа не попру. Пивка хошь?
Зюнька яростно хлебает пиво и отшвыривает бутылку:
— Вы ж даже мутер не охраняли, когда она судьей была. И мы тут с нею жили…
— Сравнил. Тогда любой мог на четвереньках из любой забегаловки через весь город без ущерба для здоровья проползти.