— Да так… Дожал бухов… Пошуровал по неприкосновенным заначкам в мэрии. Из фонда МЧС. Плакаты хотел купить. Для детворы. По безопасности движения. Первое сентября на носу же. От Лыкова хрен дождешься. В детсаду повесить надо, в школе. Да и на площади неплохо бы…
— А где же плакаты-то?
— А… Не повезло… Раскупили… А Серафима про меня не спрашивала?
— Не-а. Устала с чего-то. Отсыпается.
— Ну пусть отсыпается, пока не разбудили.
— Ты про что пап?
— Да так… Про свое…
А у меня на подворье с утра большой шухер. Агриппина Ивановна с утра жжет на всякий случай в саду упаковки. А я все еще разбираюсь с совершенно непонятными кабелями, шнурами, проводами. Между прочим, неизвестный доброжелатель даже писчей бумаги мне по сиротству подкинул — сорок пачек «4x4».
— Гаш, что делать-то? Компутер от розетки в кабинете зафурычил, а принтер нет. Ну а вот это куда втыкать?
— Вот Артур Адамыч придет… Лохматик… Сами не разберутся, так мужиков позовут. Что ты прыгаешь? Мужики знают, что и куда втыкать.
В ворота въезжает на скутере своем Кыська, Зинка-Рыжая сидит за ее спиной, с футляром каким-то.
Зинка сообщает:
— Мобилу мы купили в универмаге. Только удивились: «Откуда у вас такие деньги? Да почему?» Вот сдача.
Я вынимаю из футлярчика прехорошенький мобильный телефончик.
Кыся успокаивает:
— Все в ажуре. Проплачено. И пищит. Тетя Лиза, а откуда все это роскошное барахло?
— Много будете знать — скоро состаритесь, мокрохвостки. Откуда? Откуда! Господь послал… — крестится Гаша.
— Что еще делать надо? Таскать плоское? Катать круглое?
— Давайте бумагу. На веранде ложьте. Мы на ней портретики Лизаветины печатать будем… с нужными призывами!
— Ага…
Я смотрю вслед моим девчоночкам, и что-то мне не по себе:
— А действительно, Гаш. Откуда? От кого? И почему втихую? Ночью?
— Да от твоего же… мухомора. Сон-то в руку. От кого же еще?
— Не поверю. Нет, не верю.
— А вот это все что? Железяки эти? Даже деньги. Кошка намяукала? В открытую ты б его и близко к себе не подпустила. Ну вот он тебе и темнит. «Неизвестный доброжелатель». Ну некому больше, Лизка, некому.
— Зачем?
— Да, может, он тебе приличную автобиографию обеспечить хочет? Даже без себя! Совесть заговорила. Даже у мужиков такое случается! А там… как повернется. Сегодня — оно все так, а завтра — ничего такого.
— Да не будет у меня с ним никакого завтра! И он это прекрасно знает! Думаешь, я хоть когда-нибудь забуду, как он с этой Марго на ее швейцарской вилле развлекался…
— Ну чего ты все в этой своей болячке ковыряешься? Может, он сам эту свою Марго тысячу раз проклял. Ненормальная ты у меня все-таки. Ну хоть «спасибо» ты ему сказать можешь? Ну он с тобой по-нечеловечески, так ты что? Тоже такая? Ну не хочешь видеть, так вон телефон у тебя теперь шикарный. Скажи три слова. Убудет с тебя?
Я долго раздумываю, потом все-таки натыкиваю знакомый номер на мобильнике.
— Москва? Корпорация «Т»? Коммутатор? Узнала, Сонечка? Да я это… я… Да нет, не собираюсь. Дай-ка мне господина Туманского. Отключил все телефоны? Тогда Элгу Карловну. И эта не может? Ну, позже так позже. Нет, передавать ничего не надо! Да хорошо у меня все! И девчонкам скажи. Все прекрасно! И у вас прекрасно? Какое совпадение! Работают они, Агриппина Ивановна. Неустанно куют как еврики, так и рублики. От тугриков тоже не отказываются.
— Ты зубы-то не скаль. Ну, пересиль себя. Резиденция-то твоя бывшая… с час езды автобусиком. Да и пешочком пройтись — не заржавеешь. Снеси ему хотя бы «спасибо». Ну чего смотришь? Не хочешь в открытую, так у тебя там лошадь стоит на конюшне… И ты как бы к ней пришла. Навестить. Промять там. Сколько ты ее не видела? Аллилуйю свою?
— Да ни за что!! — ору я истошно.
Может быть, я бы еще и не так орала, если бы знала про то, что там творится в Москве и почему корпоративные девахи так и не соединили меня сердобольно ни с моим Сим-Симом, ни с Элгой.
Бардак творится в славной корпорации «Т»! Да еще какой!
Из кабинета Туманского, где слышны дамская ругань и взвизги, пулей вылетает в свою приемную взбешенная Элга. Кузьма за ее столом читает какой-то журнальчик. Карловна шипит на него как рысь, скаля свои прекрасные клыки, и, выдернув журнальчик, отправляет его в угол.
— Хорош начальник охраны! Выгони ее к чертовским матерям!
— Спокойно… Спокойно… Где она?
— Там!! Ты представляешь? Она попробовала мне приказать! Чтобы я несла ее поганые чемоданы! Эт-та шлюха…
— Только спокойно…
Кузьма, ухмыльнувшись, идет в кабинет Туманского. И с ходу спотыкается о кучу чемоданов, наваленных у дверей. Прекрасно-загорелая, мощно оттренированная на корте и в бассейне, гренадерского росточка дама в модном рваном тряпье, типа Золушка до королевского бала, то есть бывшая издательница Маргарита Семеновна Монастырская разглядывает фотопортрет первой жены Туманского, то есть Нины Викентьевны, на стене.
— Ты откуда взялась, Маргуша?
— А… Кузьма. Оттуда. Авикомпания «Люфтганза».
— Ну и что ты тут делаешь?
— Да вот, смотрю. Повесил, значит, Туманскую номер один, стервец. Смотрю и думаю — Нина Викентьевна Туманская… Нинель наша… вечно молодой так и останется. Что значит, прости господи, помереть вовремя. А тут на одних массажистах разориться можно. А где Семен?
— На переговорах в Хаммер-центре. Скоро будет. На кой черт он тебя из твоей Швейцарии вытащил?
— Он не тащил, я сама притащилась. Забыл, что ли? Марго Монастырская приходит без приглашений. Правда, уходит тоже.
— Учуяла, что рядом с Сенькой никого больше нет? Ты же как кошка, всегда унюхивала, кто плохо лежит.
— А он плохо лежит, Кузьма?
— Это уж ты с ним сама разбирайся. Нет, все-таки ничего не соображу. С чего ты? Так безошибочно возникла?
— Да не напрягай последние мозговые извилины… Штирлиц! Все просто. Звонила в этот задрипанный журнальчик… В энциклопедию московских сплетен… К Долорес… Долли! Продлить подписку. Ну она мне и выдала, что эта… новая… Туманская номер два… послала Семена очень далеко! И отбыла на свободу. С чистой совестью. Ей, кажется, не привыкать?
— Ну кто кого и куда послал, дело темное, Марго.
— Да брось ты. Любой женщине и года хватит, чтобы разобраться, что такое Семен. А она с ним сколько отпахала? Да… а что это Элга взбесилась? На стенку полезла… Я такого мата никогда не слышала. А главное, по-латышски… Ни фига не поймешь.
— Из-за чего толковище пошло?
— Да я ей просто сказала, что за себя она может не беспокоиться. На службе, там, в приемной, я ее оставляю. Это же уже почти археологическая традиция. Элга Карловна Станке служит исключительно женам Семен Семеныча Туманского.
— Вон куда ты наметилась, Маргуша!
— Ну а почему бы и нет? Он еще при Нинке со мной втихую крутил. Да и ты бы послушал, что он мне обещал, когда я его на моей вилле под собственной юбкой от здешних киллеров спасала!
— Ну, под твоей юбкой любой мужик что угодно наобещает.
— Господи! Кузьма, да никак ты острить научился? — хохочет Марго. — Где у вас тут кофейная кнопочка? Вот эта? Я жму!
Пару минут спустя входит Элга Карловна с деловым блокнотиком, в упор не видя Монастырскую.
— Ты меня вызывал, Михайлович?
— Кофе, Элга Карловна. Я пью только колумбийский. И без сахара!
— Господин Чичерюкин, мне не кажется? Оказывается, в этом кабинете еще кто-то имееется?
— Имеется! И будет иметься! Не пыли, Карловна! И запомни, салака балтийская, я свободная женщина! А ты кто? Наемница!
— Господин Чичерюкин, передайте, пожалуйста, Симону… Эта особа совершенно аморальна. Она построена из абсолютной лжи. Единственное, на что она способна, — содержать дешевый бордель!
— Ну почему же дешевый?
— Симон должен знать! Или я, или она.
— Ты знаешь, Карловна, мне почему-то кажется, что он предпочтет ее.
— Браво, Кузенька. Этого я тебе никогда не забуду!
Элга, постояв мгновение с закрытыми глазами, выносится прочь.
Когда Кузьма сызнова выбирается в приемную, Карловна выбрасывает из ящиков стола свои вещички.
Брезгливым пинком сбрасывает один из саквояжей Монастырской со стола. Чичерюкин поднимает его и аккуратно ставит на стул.
— Ты! Ты! Негодяйский мерзавец…
— Ну что ты завелась. Ну назвала тебя наемницей. В конце концов я тоже наемник.
— Я всегда считала себя членом этого семейства, господин Чичерюкин. Членом семейства, где эта оккупантка будет еще одной Туманской, я не буду! Никогда! О мой бог! Неужели ты ничего не видишь, Кузьма Михайлович? Здесь уже все другое! Без Лиз!
— Ты преувеличиваешь, Карловна.
— Я?! Да здесь даже запах другой! Все провоняло этим мерзким коньяком, который бесконечно сосет твой обожаемый Симон! И этим гнилым сыром, которым вы бесконечно закусываете. И потом, ты слишком охотно покоряешься его прихотям.
— Друзьям не покоряются. С ними просто дружат.
— Друзьям не платят по ведомости! Сколько он тебе заплатил за ту грязную комбинацию с Кеном? Когда вы его как это… подставили на наркотиках. Это просто неблагородно.
— Какого черта?! Что ты лезешь не в свое дело? У меня от его благородства две дырки в шкуре. Что ты вообще об этом знаешь? Понимаешь что?
— Я уже имею печальное понимание. Тебя уже нет, Кузьма. Есть только он.
— Да что с тобой?
— Не знаю. Я знаю одно: я не имею больше желания бежать в корпорацию на службу. С Лиз каждый день был неожиданный. И вдруг все закончилось. Что-то очень важное. Все! Я ухожу!
— А как же… я?
— У тебя имеется выбор: или я, или они.
— Я Сеньку не брошу.
— Ради бога! Только запомните: дверь моего дома закрыта для вас, господин Чичерюкин.
— Ну да?!
— О да!
— Ну и с приветом. Думаешь, ты одна такая на свете?
— О да! Я есть я! И я одна такая… на свете! И мной ни одна негодяйка управлять не посмеет!
— Рожденная свободной?
— Вот именно. И с гордостью ходить в собачьем ошейнике с медалями за верную службу, как ходите вы, не собираюсь! Свой намордник вы уже выбрали, господин Чичерюкин.