Где она ошалело всматривается в некое действо, происходящее на прогретой солнцем лужайке.
Миловидная, отдаленно похожая на некую Л. Туманскую-Басаргину, моего возраста и близкого телосложения, дева ясная, в алом купальнике из одних шнурочков и веревочек, с нацепленным на крутом бедре номером «6», танцует под магнитофонное радиотанго перед разлегшимся в кресле Туманским, рядом с которым сидит напряженная агентесса с альбомом в руках. За их спинами у столика с напитками работает шейкером Цой, готовя коктейли. Туманский, в белой панаме, бермудах и яркой рубахе-распахайке, очень серьезен.
— Стоп, шестая… Я подумаю. Что-то тут не так… в движении. Не та динамика.
Дева молча и невозмутимо удаляется за автофургончик, стоящий поодаль.
— Может быть, музыку сменить, господин Туманский?
— Нет. Мы с нею когда-то в ресторане гостиницы «Украина» нарвались на дегустацию украинских блюд. И танцевали. И нам дали первый приз… за лучшее танго… Борщ с папмпушками… и вареники… с вишнями… Танго… Только танго…
— Вы привереда, Семен Семеныч. Я вам представила видео всех перспективных девочек. Вы потребовали — вживую. Пожалуйста. Но надо же на ком-то останавливаться.
— Что еще ты тут выкидываешь, Семен? — наконец спрашивает Монастырская.
— Как хорошо, что ты вернулась, Маргуша. Ты мне поможешь. Это… это… менеджер такого агентства… Какие-то там звезды… По удовлетворению оригинальных запросов… Нет, нет, это совсем не то, что ты подумала! У них все очень духовно… Очень! Вот смотри, я им сейчас маршик крутану… Будем смотреть всех! Разом!
— Девочки! Где вы там? Работаем командой! Всем… Дефиле-стандарт… Пошли!
Туманский включает музыку. Выходя из-за фургона, перед ними проходят шестеро дев, с номерами, в купальниках. И останавливаются, застыв в живописных позах.
— Ну и что этот выездной бордель значит? — закуривая, любопытствует Монастырская.
— У нас не бордель. На каждую девушку опытными специалистами составлен психофизический портрет.
— Вот именно… Я захотел, чтобы все были с английским языком… и все! Марго, вот эта вот… номер три… По-моему, она точь-в-точь Нинель… Или больше — Лизавета?
— Ты что, совсем свихнулся, Сеня?
— Ну не порть мне праздника, Марго… — капризно ломается он. — Лизавету где-то там… выбирают… Вот и я… выбираю…
— Кого?!
— Нинель уже только ты да я помним. Туманская номер два тоже кончилась! И ее больше никогда не будет! А будет Туманская номер три! Где-то же она есть… Я найду ее… И она будет! Точь-в-точь… Как те!
— Ты пьян, Сеня!
— А как же?!
— Пошли… Поспи… Я тебя уложу…
Сим-Сим охотно подчиняется и отправляется в постель, хотя нет еще и полудня.
Когда Марго заходит в спальню, чтобы убедиться, что он спит, Туманский, расхристанный, сидит на спинке кровати и глотает из горлышка. Марго растягивается на постели, вытянув свои бесконечные ножищи.
— Может, приляжешь рядышком?
— Благодарю… Я уже належался…
— Возьми себя в руки, Туманский. Что ты беспрерывно керосинишь?
— Отстань, Марго.
Монастырская садится в постели, задумавшись.
— Ты прав. Пожалуй, и отстану. Дорогу-то мне хоть оплатишь?
— О чем ты?
— Ну, день приезда, день отъезда… суточные… За прочее я с тебя ничего не возьму… Сяду в свой тарантасик… И газану к финнам… А там паромом на Швецию… А там Европа… Далее везде…
— Что ты несешь? Кто тебя гонит?
— Я сама себя гоню, Сеня. Шла как на битву…
— Господи, это ты что, со мной сражаться надумала? В чистом поле, что ли?
— У меня мое поле битвы. Вот тут вот, в постельке. Все мои сражения, победы, поражения… И вот тут я все окончательно проиграла… Показалось, могу… Не выходит…
— О чем ты?
— Туманской мне так и не бывать, Сеня?
— А это что? Так уж обязательно?
— Значит, не бывать… А остальное мне зачем? Чтобы ты меня по московским кабакам таскал? Да и обгрызло тебя здорово, Туманский.
— Что значит «обгрызло?»
— А ты считаешь, все вокруг стареют, а ты все еще петушком? Шантеклерчик ты мой… Молодые курочки солнышко уж давно без твоего кукареканья встречают.
— Тебе обязательно говорить мне гадости?
— Это не гадости, а суровая действительность. Я понимаю, досталось тебе… Пожевало! Только сам ты этого не замечаешь. Со стороны, особенно бабам, оно как-то видней. А мне чужих огрызочков не надо. Натерпелась я в молодые лета от огрызочков, которые мне от Нинки доставались.
— Ну, не ту пластинку завела, Марго. Все у нас с тобой еще может быть нормально… Прорвемся!
— Ой, не темни, Семен… Не надо… Я собираюсь!
— Уже?
— Я не дура… Ты же этого так ждешь!
Часа через полтора Туманский сидит на ступеньках парадного входа в особняк, и, все еще изображая сильно поддатого, покуривает трубку и наблюдает за тем, как Цой помогает Монастырской распределять багаж в ее открытой иномарочке с откидным верхом. Марго в дорожном наряде, шляпке-шлеме, автомобильном шарфе «под старину». Поодаль тормозит «Волга», из нее выбирается Чичерюкин.
— Здравствуй, Марго…
— И прощай, Чичерюкин… Так что тут у тебя, Цоюшка?
Наш повар никогда никого не отпускает без своих кулинарных сочинений. Ей он тоже передает коробки:
— Здесь восточные сладости. По рецепту моей мамы: хурма на меду, фаршированная инжиром с миндальными орешками, цукаты из ранней айвы… Будет вкусно!
— Этого я никогда не забуду, Цоюшка. Будет что вспомнить. Хоть что-то сладенькое.
Марго садится за баранку, включает мотор.
— Эй! Там! На вахте! Может, скажешь что-нибудь на дорожку, Туманский?
— Мое сердце для тебя всегда открыто, Марго! Этот дом тоже…
— Ну хоть и врешь, а приятно…
Монастырская отъезжает, громко сигналя.
Туманский поднимется, мгновенно сдирая с себя маску запойного.
Ни хрена он не пьян по-настоящему.
Наглотался чекистских таблеточек — и ни в одном глазу.
Он, гикая, отчубучивает коленца лезгинкообразного пляса. Чичерюкин, хохоча, присоединяется к нему в этом ликующе нелепом танце.
Повар невозмутимо смотрит на них из своих щелок. Нашего кулинарного Будду ничем не проймешь.
— Цой! — вопит Сим-Сим. — Корейская твоя душа… А вот теперь заводи шарманку без балды! Мяса — с кровью! Водки — со льда! Свободные мужики свободно празднуют жизнь! Без бабья!
Глава вторая«ЧАО, МУТЕР!»
До выборов четырнадцать дней.
Мои штабисты полны оптимизма и пашут как лошади. На кухне у Гаши не остывают кастрюли. Она тоже весела, напихивает всю ораву своим варевом и жаревом, доит щедрую Красулю, в холодильнике свое молоко не переводится.
И только мы с Карловной знаем точно — все напрасно. Мы уже продуваем. В общем, продули…
Сели на пару с нею втихую от всех к компьютеру, просчитали варианты.
И — первые — поняли.
Нам концы.
Хоть пупки развяжи — за меня будет процентов шесть, максимум семь сомовских.
У Зиновия почти пятьдесят.
Начальник порта болтается где-то в районе трех.
Но его и так никто всерьез не принимает.
В общем, щеколдинский кукольный театр меня делает по всем параметрам.
Лохматик тоже о чем-то догадывается, спрашивает:
— Ну что, Лизонька? Пора сливать воду? Или у тебя есть, как в рейхе у незабвенного Адольфа, какое-то «вундерваффе»? Чудо-оружия вроде «фау» еще не отрыла?
Может быть, уже и нашла.
Свое чудо-оружие.
Последний шанс.
Только про это никому знать не дано.
Шлепнусь мордой в дерьмо.
Так это только моя персональная морда будет и мое полуродимое дерьмо.
Они-то при чем?
В общем, я даже к Эльвире в парикмахерский салон зарулила, почистила перышки.
Помирать надо красивой — это я по первой Туманской запомнила.
Ну, без Кыськи у меня бы ни фига не вышло.
А так она у меня десантировалась в щеколдинский штаб. На своем скутере.
Когда в своем моторизованном прикиде и каске она входит в их вестибюль, Зиновий в светлом элегантном плаще, шляпе, отложив букет цветов на стол, пьет кофе, оттопырив мизинчик. Виктория работает на компьютере, перегоняя распечатку на принтер.
Лениво-снисходительный пиарщик Петровский тщательно чистит свою трубку ершиком. Ему просто скучно.
— Зюнечка, лапочка, а я к тебе, — говорит Зюньке Кристина.
— Подождите секунду, мадемуазель. Значит, ваша встреча с птичницами прошла удачно, Зиновий Семеныч?
— Даже хлопали… Вон… Цветы всучили… Некоторые плакали…
— Плакали?
— Ну, когда я им впилил про детскую беспризорность… По вашим параграфам…
— Слезы — это более чем хорошо! Что там у нас, Виктория? По последнему опросу…
— В принципе нам здесь больше нечего делать, Юлий Леонидыч. Можем паковать чемоданы. Финишную прямую они проскочат и без нас на инерции… накатом. По последним опросам, Басаргина возьмет максимум восемь процентов, этот… из порта… полтора… Остальное Зиновия Семеныча.
— С вас шампанское, Зиновий.
— Сбегать?
— Да не сейчас. На инаугурации.
— Чего тебе, Кысь?
— Тебя папа Степа попросил к нам домой подбросить… Чего-то там обсудить… Не знаю…
— Что это он на ночь глядя?
— Давай… Давай…
А я почти рядом.
Вся такая благоухающая и прекрасная. Почти трепещущая. Словно на первую свиданку заявилась. Хотя, возможно, она для меня станет и последней.
Сижу себе на бережку у моста, на днище старой «казанки», слушаю, как на пляжном радиостолбе Москва что-то талдычит про цены на баррель российской нефти.
Мне бы их заботы…
Кыся на своем скутере, на заднем сиденье которого сидит Зиновий, лихо скатывается с берега и тормозит прямо перед моим носом.
— Ты что, обалдела? — перепуганно дергается Зюнька. — Куда ты меня приперла? Меня же Ирка ждет… Я…
— Спасибо, Кысь. Теперь это мои дела.
Кристина, газанув, уносится прочь.
— Давно не виделись, Зюнь… — поднимаюсь я. — Да ты не обмочись. Я с миром.
— Чего тебе надо? Чего?! — Он пробует закурить, но роняет пачку. Я поднимаю ее, выдергиваю сигаретку, вставляю ее ему в зубы и чиркаю зажигалкой.