— «Я», «мне». У вас что, Лизавета, мания величия?
— Если бы у меня была мания величия, я бы уже всем европейским рынком рулила, а не с вами тут воду в ступе толкла. Собственно говоря, я ведь собрала вас всего лишь для того, чтобы сообщить: в казне на сегодняшний день — ноль. На завтрашний — тоже…
— Но этого просто не может быть! — балдеет Марчук.
— В этой жизни, как выясняется, все может быть. Нам завтра и за бензин для мусорок заплатить нечем. И автобусы станут. И другое прочее. Так что «финита»! Как там в похоронном марше? «Умер наш дядя, а тетя рыдала…» Только не делайте вид, что вы этого не знаете.
— Вообще-то, конечно, уже третий месяц из областной кормушки — ничего. Абсолютно. И не пробьешься к ним. Это Щеколдина там ногой дверь открывала…
Финдама охотно подхватывает:
— Вот именно. Очень похоже, что нам, Лизавета Юрьевна, кислород перекрывают.
— Это не вам перекрывают. Это мне перекрывают. А почему — не догадываетесь?
— Воспитывают?
— Дрессируют!
…Вечером в дедовом кабинете мы с Элгой опять стонем под завалами городских бумаг. Элга обалдело листает очередное нечто:
— Что мы еще имеем? Судя по датам, это отчеты почти трехгодичной давности. Я не очень понимаю, почему мэр их хранила и не уничтожила.
— А кого ей тут было бояться? Да и что мы о ней знаем? У таких не одна бухгалтерия, а по крайней мере две.
Вплывает сонная Гаша.
— Все ищете. Все судите. А чего искать? Чего судить? У нее теперь архангелы… за следователей. Апостол Петр ей нынче прокурор.
— Ты чего вылезла, Гаша?
— Мне сон был. Только что. Помнишь, ты по телику еще с Москвы выступала. Про то, как ты на встрече молодых бизнесменов от своей поганой корпорации у президента себя представляла.
— Ну?
— Гну! Привиделось, что ты с ним опять чай пьешь. С бубликами. Вот как со мной. Соображаешь, к чему это?
— Не-а.
— Приглашать тебе его завтра же в гости надо. Не чужой же. Для городского визита…
— Ну да. Других дел ему мало. Зачем он нам, Гаш?
— Ну ты даешь. Нам же сразу на все колдобины асфальту накатают. Кому зарплата не плочена — сразу авансами рот заткнут. Школам — то-се, Лешке Лохматову — на больницу, а уж город раскрасят — будет как яичко ко Христову дню. Может, и Ленина нашего помоют? Он же теперь вроде бы и ни при чем. Хотя это вряд ли. А может, и помоют…
— Гашенька, любовь моя бесценная. Да что я президенту скажу?
— А ничего плохого. Про плохое никто не любит. Мол, все хорошо, а будет еще прекрасней! И планы, планы… придумай! Как под твоим руководством станет — лучше некуда! И Захара этого, который нынче заместо губернатора Алешеньки исполняет… не забудь нахваливать! Начальники без этого не могут. Ты — его, он — тебя…
— Обойдется! И вот что, Элга. Постой-ка ты завтра за штурвалом вместо меня. Я в Москву мотнусь…
— Господи! Неужто к мухомору? — пугается Агриппина Ивановна.
— Не дождется.
…У Беллы Львовны Зоркис лицо такое, будто она слопала не меньше килограмма лимонов.
Я сильно не нравлюсь финансовой корифейке корпорации «Т». Мы сидим за столиком в дамском кафе «Шоколадница» у Октябрьской площади и пьем горячий шоколад. Львовна уже отметила, что я отощала, как пациентка института питания после месячных процедур. Отметила, что новый парик мне к лицу. И теперь молчит, сопит и поигрывает своими кольцами и перстеньками на пухлых коротеньких пальчиках.
— Ну а если без виляний… просто по делу, Белла Львовна?
— Ха! Какие у меня могут быть дела без Туманского, Лиза?
— Ну не скромничай. У тебя половина финансовой Москвы на крючке, и не только Москвы. Гуся бакинского помнишь? Нефтяного этого. Наджафова Гусейна. Как он тогда корпорации шесть лимонов в валюте отстегнул. Не глядя…
— Так это корпорации. Тем более что гусь в Россию больше не полезет: отщелкали его тут наши по носу. И что-то ты совсем позабыла корпоративные уроки, Лизавета. Ну поставь себя на мое место. Вот пришла бы я к тебе: «Тетя Лиза, дай в долг денежку…» И ты меня, естественно, спрашиваешь: «А что вы в обеспечение имеете?» Так?
— Так.
— А ничего вы не имеете, Лиза. В банк этот ваш «Согласие» даже мыши не полезут, потому как там все сожрано, кроме вывески. Порт этот речной?
— Очень приличный порт, Белла. Контейнерные площадки. То-се.
— Только со мной-то не крути, Лизавета. Вы же в дыре.
— Ну это ты слишком.
— У тебя же там даже перевалки приличной нету. Ни элеватора, ни серьезных холодильников. Промежуточный причал… не более. Там небось и кранам не меньше полусотни годков. Ржа со скрипом. Верно?
— Так это сегодня. А завтра?
— Прежде чем он доиться начнет, туда миллиарды вбухать надо. Это несерьезно, Лизавета. Кому он нужен, твой порт?
— Ну что ж. Что ж. Как говорится, на нет и суда нет.
— Что значит — нет? Ну, если на житье-бытье. Лично тебе…
— Да у меня там все теперь — личное. Мне подачек не надо, Белла.
— Послать тебе все это к такой-то матери надо и когти рвать, пока не поздно. И в Москву, Лиза, в Москву. Вот тут я в полном твоем распоряжении.
— Уже не могу. Прости. Думала, хоть ты мне поможешь дырки заткнуть. Мне ведь не так уж много на первое время надо! Бабулькам пенсия не плачена, зарплаты в области застряли. У меня завтра те же учителя и ментовские жены с пустыми кастрюлями на улицы выйдут. Я же обещала им, понимаешь?
Белла молчит долго, что-то просчитывая в уме. Я тоже молчу, потому как давно знаю: если у нее глаза становятся как у лунатика в полную луну, значит, что-то рожает.
Наконец она вздыхает:
— Сколько?
Я черкаю на салфеточку циферку и подвигаю к ней. Белла надевает очки и изучает цифру.
— Ну ты и наглая, мать. Если Семен пронюхает, что я мимо него именно тебе из корпоративных отстегнула, он меня просто вышибет. В три шеи. Да еще на прощанье перед всем банковским миром дегтем вымажет. Размажет, в общем, по стеночке. Дай бог, если половину наскребу. Под твое слово. И учти — в долг.
— На сколько?
— Месяц, не больше.
— Два.
— Ладно, пусть два.
— Под какой процент?
— Не будь дурой. Какие там с тебя, идиотки, проценты? Ну так, для приличия. Под семь.
— Под три.
— Под пять.
— Забито!
Мы, дурачась, картинно «бьем по рукам». И тут Белла бледнеет, уставившись куда-то за мою спину. Я оборачиваюсь. Рядом с нами стоит Кузьма Михайлыч Чичерюкин, громоздкий и нелепый в своей форменной камуфле без погон. Я и шелохнуться не успеваю, а салфеточка с цифирью уже у него в лапах.
— Какие люди! Какие люди! Подсесть к вам можно, девочки? — с ироническим восторгом заявляет он.
Мы оторопело молчим. Чичерюкин присаживается к столику.
— Как интересно. И вы встретились, конечно, совершенно случайно?
— Случайно или не случайно, это вас совершенно не касается, Кузьма…
Белла поднимается:
— Я не знаю, на чем он меня засек, Лиза.
— На телефонном звоночке из Сомова, Беллочка.
— Это все, Лиза. Делов нема. Этот гад меня заложит Сеньке со всеми потрохами. В общем, ты меня не видела, меня здесь не было. Я линяю…
— Сядь! — негромко приказывает Кузьма.
Белла садится нехотя.
— Какое интересное совпадение: вы друг дружку не видите, а я вас почему-то не вижу. Не хочу видеть. Ясно? Меня тут тоже как бы и не было. Не знаю я ничего. И знать не хочу.
Кузьма аккуратно сжигает бумажную салфеточку в пепельнице.
— Не трухай, Беллка.
— Даже так, Кузьма Михайлович?
— Даже так, Лизавета Юрьевна. Ну как там тебе? Хреновато, Лизавета Юрьевна?
— Бывает и хреновато, Кузьма Михайлович.
— Ну и как там Элга Карловна, Лизавета Юрьевна? Тоже… хреновато?
— По-всякому, Кузьма Михайлович. Бывает и хреновато. А как здесь Семен Семенович, Кузьма Михайлович?
— Ну, ему не просто хреновато. Ему хреново, Лиза!
— Как вам? — невинно уточняю я.
Он поднимается, криво ухмыляясь:
— Мне? Да у меня сплошные праздники! У меня все хорошо! Прекрасно у меня! Без балды! Так и передай там. Если это еще кому-то интересно. Кузьма Чичерюкин в полном порядке!
Я и передаю.
Вечером.
В Сомове.
Карловна выслушивает меня с каменным лицом, не моргнув глазом. Железная леди. Позавидовать можно.
Если бы она, конечно, ночью еще и не скулила в свою подушку.
Через десяток дней в Сомове — великое событие. В мою епархию с высот спускается лично Захар Кочет. Исполняющий обязанности губернатора. Прибывает без оповещения, налетом. Чуть ли не на рассвете к мэрии подъезжает губернаторский «мерс», джип и мотоциклы охраны. Из «мерса» выбирается Кочет и, несмотря на партикулярное платье, лихо козыряет встречающему его дежурному менту «от шляпы», проходя в здание. Меня выдирают из дому и доставляют к нему через пять минут.
Он очень мил, благодушен и даже целует мне ручку.
— Может быть, чайку, Захар Ильич? Я лично еще не пила, — сдерживая зевоту, предлагаю я.
— Да я к тебе не чаи приехал распивать, Лизавета. Видишь, я не обидчивый. Тебя не дозовешься, ну так я сам явился, хотя и без приглашения. Изучать феномен. Исключительное явление…
— Какое же?
— А как ты умудряешься фактически без единой бюджетной копейки город держать. Зарплату платишь, транспорт ходит, улицы метутся, мусорок вывозится. И даже гастроли классической музыки на зиму намечены…
— Ну, музыка — это благотворительность, а все остальное — с перепугу, чтобы мне тут наши женщины пустые кастрюли на голову не надели. Долги, долги, долги. Я даже не понимала, что вся моя работа только и будет: у одного взять, чтобы второму отдать, да еще чтобы и третий тебе поверил…
— И ты вот так вот умудряешься без государства прожить? Может быть, оно тебе вообще не нужно?
— Государство — это вы, Захар Ильич?
Он угрюмеет:
— Да! Я! И я в том числе. А тебя это не устраивает?
— Вообще-то я не очень понимаю, что вам от меня надо?
— Кто тебя подпитывает, Басаргина? Что за структура? Или персона? Кто же так о тебе заботится? И почему? Москва? Или персонально твой олигарх этот, Туманский? И кого же это наше занюханное Сомово так привлекает?