— У вас слишком богатое воображение. А насчет подпитки — вы хотя бы для начала помогли мне с города прежние, еще щеколдинские, долги списать, ну хотя бы заморозить. Там за одну электроэнергию накручено — мозги дыбом!
— А кто с меня мои долги спишет? Это несерьезно, Лизавета Юрьевна.
— Ну тогда пробейте мне госкредит. Лучше — беспроцентный.
— Скажи уж сразу — безвозвратный. Сейчас все умные. Нет, Лизавета Юрьевна, так дела не делаются. Хотя, если всерьез захотеть, всегда находится выход. Надо только сильно его поискать.
— Где?
— У меня, Лиза. Все выходы у меня. Впрочем, входы тоже.
— Все ясно. Вся эта давиловка, которую вы мне устраиваете, — это же совсем не случайно. Вы мне тут все на свете объясните государственными нуждами и огромными трудностями временно вверенной вам области. А все просто. Элементарно. Я похожа на идиотку?
— Не очень.
— У меня же корпоративная школа, Захар Ильич. Как говорится, анализ и синтез. А если по-простому — всегда ищи дохлую крысу. Вы же из меня еще одну Щеколдину пробуете делать… формируете. Другие вам тут не нужны…
— Молода ты еще. Что мне тебя формировать, Лизавета? Тебя жизнь сформирует. Думаешь, я не был таким?
— Вы?
— Я! Я! Ходил еще под комсомольским седлом, землю копытами рыл. «Только возьмите меня в свои скачки. И я всех сделаю…» Ну и дали мне стартовую отмашку: скачи, Захар. Вот она — не жизнь… сплошной полет. Ну я и рванул…
— Может, валерьяночки?
— Не юродствуй. Это слишком серьезно, когда вместо скачек — тебе хомут на шею. И плуг на три лемеха сзади. Паши, Захар. И только потом понимаешь — паши, не паши, а впереди-то одно только. Скотомогильник. Копыта откинешь, тебя сволокут и забудут. Вот и стоишь, варежку отвесив, и изумляешься: а куда жизнь делась? Да и была ли она?
— Вас пожалеть?
— Ты себя пожалей. Себя не пожалеешь, кому ты нужна?
— Что дальше? Совещание, конечно.
— Нет. С твоего позволения я… по производствам пройдусь, с народом потолкую. Только, извини, без тебя. Без непосредственного начальства народ как-то откровеннее.
Я киваю почти сочувственно:
— Я вас понимаю: когда не нужен — быдло, когда нужен — народ!
…Серафима, с трудом сдерживая брезгливость, сопровождает обычное вхождение начальства в производство. И даже раздает Кочету и сопровождающим лицам картонные тарелочки, с которых они дегустируют образцы продукции. Кочет жует и возглашает с преувеличенным и почти льстивым восторгом:
— Да… хороша… хороша ветчинка. Что значит наше, отечественное. А как с ассортиментом, Серафима Федоровна?
— Расширяем. Согласно вашим указаниям… — цедит сквозь зубы она.
— Товарищи, минуточку. Я тут хочу кое-что уточнить. По поставкам…
Он, подхватив под локоток, отводит ее в сторону, понижает голос:
— Да ты хоть улыбочку-то сделай. Ты чего на людях морду от меня воротишь?
— А ты не догадываешься? Козел!
— Я тут задержусь? На вечерок?
— Мимо. Не будет тебе больше вечерков.
— Не пожалеешь?
— Жалелочка закрылась.
— Как хочешь. Есть дела важнее. Обстоятельства резко изменились, Серафима. Я ведь тоже — не сам гарцую. Под седлом хожу. На меня страшно жмут. Со всех сторон. Склады в Астрахани забиты иранским табаком, который просто некуда переправлять. В Подмосковье накрыли типографию, которая гнала нам фальшь-упаковки. Поставки оптовикам сорваны почти по всем регионам. Накрыли большое производство под Пензой. Потери страшные. Нужно немедленно пускать цех.
— Это ты его закрыл.
— Поторопился.
— Обделался.
— Ладно. Пусть так.
— Вообще-то лихо ты… выкрутился. С этим… Лазаревым. И как же это вы его? Сумели?
— Ты ошибаешься. Есть заключение комиссии: остановка двигателя.
— Это ты другим пудри мозги. Что-то слишком вовремя он остановился. Как раз когда у тебя задница дымилась. Да что там задница? Ты же уже за рубеж драть собрался.
— Мне немедленно нужен твой отец.
— Не смеши. Откуда я знаю, где он?
— Ну помоги мне. Черт бы тебя!
— И не подумаю.
— Смотри, Сима. Я-то что? А вот он тебе не простит.
Она долго раздумывает:
— Ладно. Черт с тобой. Только хвоста за собой не приведи.
Уже на следующий день Захар Кочет, разглядывая картины в тяжелых багетах, бродит по обширному обставленному антиквариатом офису в одном из особнячков в Замоскворечье. Старец в элегантном костюме от-кутюр, выхоленный и благостный, с подкрашенной сединой, по-американски задрав ноги в сияющих башмаках на стол из карельской березы, курит зеленоватую и тонкую филиппинскую сигару.
— Хватит тебе принюхиваться-то, — замечает Максимыч. — Со встречей надо отметиться. Садись!
Кочет опускается в недра громадного кожаного кресла. Старец жмет кнопку. Бесшумно входит немыслимой красоты высоченная дева в деловом сюртучке и мини-юбочке. Она ставит перед Кочетом поднос с громадным коньячным бокалом и бутылкой коллекционного коньяку. При лимончике в пудре. И отливает чуть-чуть коньячку в бокал. Кочет замечает сначала потрясающей длины ноги и, лишь задрав голову, обнаруживает где-то сверху головку обученно улыбающейся девы.
— Кофе гостю?
— Чуть позже, если позволите.
— Иди, Николь, я позову.
— Я поняла, Федор Максимыч.
Она выскальзывает бесшумно.
— Видал, Захарий? Самые длинные ноги в Москве у меня в секретарях-референтах ходят. «Николь»… Машка, она и есть Машка, но с тремя языками. Рафаэлей из комиссионок мне тут понавешала. Нравятся? Картинки?
— Мне тут ничего не нравится, и прежде всего ты. Ты с чего выдрючиваешься? Что ты в этот офис влез! С Кремлем рядом…
— Ну хоть рядом, да побыть. Себя уважаешь гораздо больше. Достиг, значит…
— Господи твоя воля. Ну я тебя прошу, умоляю, заклинаю! Ты же нас всех потопишь! Что ты на свет вылез? Ну потерпи ты еще. Сработаешь последние дела — и скатертью дорога!
— На волю? К гамадрилам? Как это? В офшор на остров Джерси, где бабы эти гундосые от холоду шерстяные кофточки из джерсей придумали? Вместе с тихими банками? Так я только что оттуда.
— Ты что? Летал?!
— Не трухай. Не с Москвы. Да и ксивы у меня железные. Я же теперь этот… гражданин этой страны. Черт, название не помню. На «гондон» похоже. Гондурас. Точно. Гондурас! Говорят, где-то у черта на куличках.
— Что тебе в офшоре надо было?
— Да я и сам теперь думаю: зачем? — горестно вздыхает старик.
— Что такое?
— Да уж такое, что лучше тебе этого и не знать.
— Не темни. Не первый год замужем. Что это ты? Меня застеснялся?
— Не ерепенься. Самому тошно. Паскудство, в общем, немыслимое. Ничего святого. Ни Бога, ни совести, ни родителя. Обула меня дочечка-то, Захар. Кинула отца родного как последнего лоха.
— Маргарита?!
— А кто ж еще? Симка все наши узловые бумаги тут в депозитном ящике в надежном банке подальше от любопытных держала. Все как надо. Печати, гербы, цифры. И черт меня дернул. Любопытство сгубило: а сколько там, в натуре, на офшорных счетах? В валюте, в бумагах…
— Ну и сколько?
— Ты меня не перебивай. Мне, может, с тобой сейчас говорить — хуже чем мерину жеребиться. Забрал я тут документики, прибыл, значит, к этим офшорным гамадрилам. Ну, ля-ля… тополя… Переводчики у них в каждом банке свои — для секретности. Счета уже подробно по ихним банкам пополз проверять. Проводки. Авуары. Ну, хреновину всю эту. И чуть на стенку не полез. Ободрала меня Ритка… обштопала…
— Как же она сумела? Успела — когда?!
— То-то она по пять раз в год туры себе заказывала — для культурного знакомства с мировыми достопримечательностями. Даже в Египет летала. Оперу слушать при пирамидах. Помнишь?
— Да как забыть?
— И чтоб мне раньше-то сообразить? Так ведь дочурка же… дочечка. Вот на этих моих коленках агукала. Ну семья же. Роднее никого…
— И много увела?
— Считай — все! Ну, может, только на ихнюю богадельню мне и оставила.
— А Серафиме? Симочке?
— Ну, сестрицу она просто догола обстрогала. И ты представляешь, ни стыда ни совести. В тех же банках — со счета на счет. Щелк-щелк, и все дела. А этим арифмометрам все по барабану. Не миллиарды же! А к мильонам — они как мы к копейкам. Знаешь, узнал бы раньше — не удержался бы. Пришил!
— Погоди, погоди, но ее-то уже и в живых нет.
— Вот тут самое дурацкое. Оказывается, всю эту корзинку, над которой она втихую кудахтала да куда наши яички перекладывала, она единственному цыпленочку оставила. Сыночку, значит. Внучонку моему бесценному. Придурку своему, который нас всех заложил. Зюнька у нас теперь вроде эмиратского шейха. Так выходит.
— Ну вот видишь? Видишь? Еще не все потеряно.
— Думаешь, ощиплем сучонка?
— Поможем.
— Ну его еще найти надо.
— И с этим помогу.
— На мне же Чунька висит. А не висит еще, так довесят. Там небось Серега землю роет. Догадался небось. Не иначе…
— Лыков не дурак. Шлепнем еще звезду на погоны — поймет. Свидетелей, слава богу, не находится. Все еще доказывать нужно. Отмажем. Только говори сразу — «да» или «нет»? Только чтобы я «нет» не слышал.
— Да что этим твоим табачным капитанам от старичка нужно?
— Это не им — это и мне нужно.
— Одна шайка-лейка. Раз тебе — значит, и им.
— Тебе — не меньше! Мне велено на имя Серафимы заполучить в Сомове участок из городских земель под скоростное строительство нормальной табачной фабрики, которая заменит нашу единственную линию. Лучше там же, рядом с нею. Пришиться к агрофирме Серафимы.
— Ну, понятное дело: там же коммуникации, все подведено…
— Вот там мы совершенно легально будем выпускать местные сигареты под названием, скажем, «Сомовские». Под благородным лозунгом «России — российские товары».
— Ясное дело — копеечные. А втихую?
— А то же самое, что и прежде. Дело пахнет суммами на порядок больше, чем мы могли даже себе представить. Пока же от меня требуют, чтобы я пустил замороженную линию. Новую команду мастеров и подсобников я наберу без тебя. Из нероссиян, само собой. Но нам, как всегда, нужен человек, которого бы они — да и не только они! — по-настоящему боялись. Тебя боятся…