— Во что опять нас впутывают? Это просто чудо, что эта самая Басаргина нашу табачню не успела вынюхать. Вовремя прикрыли лавочку. Нет, Захар, давайте без меня.
— Ты что? Ее боишься?
— Наказание это всем нам. За что-то. Кара такая назначенная. Она же как заговоренная. Ворожит ей кто-то. Ворожит…
— Да ты что? Может, ты и в Бога веруешь?
— Во что я верую — мое дело. Только покуда эта ведьма там сидит — меня ты туда ни кнутом, ни пряником не загонишь. Убирай ее, чтобы и запаху ее там не было. Нам двоим там делать нечего. Тогда, может, и подумаю…
— Ну ты свихнулся. Как я это сделаю? С кем? Подскажи!
— А это уж твои дела, Захарий. Вон как ты ловко губернаторишку упаковал. Значит, могешь? Когда приспичит?
…А я, как всегда, ни ухом, ни рылом…
Глава седьмаяПЛОВЕЦ
Сижу себе в радиостудии, простуженная вусмерть, прихлебываю чай с лимоном и долдоню в микрофон:
— Добрый вечер, город! Сегодня пятница, и я у микрофона. Сначала о приятном. Мэрия договорилась об открытии в будущем году в нашем городе филиалов Московского университета и областного пединститута. Экзамены будут приниматься и занятия проходить на первых двух курсах на месте. Без отрыва от дома. Так что, мальчики и девочки, напрягитесь. Теперь об остальном… наконец возобновлена проводка водопровода в слободу. Правда, из труб, бывших в употреблении… также оборудованы безопасные переходы возле школ и детского сада, но, в общем, несмотря на некоторые подвижки, положение в городе остается стабильно-паскудным. Вниманию пенсионеров — владельцев жилых домов с печным отоплением. В общем, кто закупил дрова на зиму, приходите, мэрия оплатит половину ваших дровишек и угля из своих. Желаю хорошо провести выходные… По непроверенным слухам, возле моста со страшной силой клюет окунь. А теперь — музыка! И пока-пока!»
Я выключаю микрофон. Радиокрыса из-за стекла показывает мне большой палец. И заглядывает в микрофонную.
— Лизавета Юрьевна, товарищ Лыков звонил. Просил вас заглянуть к нему в ментовку… Тут же рядом…
— Перезвони майору. Я там ему все внутренние органы своим чихом перезаражу. Если срочно — я дома.
Я снимаю с башки парик и щупаю маковку. Волосня колется как иголками. В стекле я вижу свое отражение. Волосы, конечно, растут. Только будто серой хозяйственной солью присыпаны. Лохматов сказал как-то, что это «седина стрессовая». А Эльвира просто достала с какими-то уникальными подкрасками. Вместо башки у меня не то пьяный еж сидит, не то потертая сапожная щетка присобачена.
— Ну как я тебе? Обрастаю?
— Очень мило, — виляет она. — Вам идет.
Я перебрасываю ей парик. Он у меня расчесан, подвит и выкрашен — в цвет махагон.
— Примерь… Дарю… — заявляю я. — Все. С меня хватит. Я в нем потею, и голова чешется.
— На вашем месте я бы не торопилась.
— Страшна, что ль? Так и на это — плевать.
Я и не догадываюсь, что она уже вошла в город Сомове — еще одна беда на мою голову.
Сидит в лыковском начальственном пенале и хмуро наблюдает за тем, как майор Серега кормит из пакетика кормом вуалехвостов и прочую золоченую рыбью мелочь в новеньком аквариуме. А Лыков журчит:
— Тут у нас в области один. Был в Штатах. По обмену… Так у них в участках у шерифов исключительно аквариумы с рыбками стоят… И специальной музыкой. А знаешь для чего?
— Не знаю.
— Служба-то нервная, почти что как у нас. Они там погоняют гангстеров… Может, даже из русской мафии. Из своих роскошных кольтов постреляют, кого надо, понервничают. И к аквариумам. На рыбок смотреть… Для психологической разгрузки. Я своим сказал тут, а они, балбесы, вот этот ящик из Москвы приперли. С рыбками…
Касаткин катает желваки под скулами. Он выглядит странновато в ментовке — в новехонькой черной форме, с краешком тельняшки, выглядывающей в распахе куртки, эмблемой морской десантуры на рукаве, в черной портупее, в погонах капитан-лейтенанта. Он высок, мощен, плечи в сажень, выгоревшие где-то на солнце добела брови и ресницы и не загорелое, а обожженное солью и зноем красноватое рубленое лицо, как будто сложенное из одних углов.
— Слушай, майор, кончай с рыбками… Это твой город? Вид с набережной?
На столе перед Лыковым лежит яркий измятый детский рисунок. На нем река, кораблики, краны над портом и собор в Заречье. И очень много белых чаек.
Серега чешет затылок:
— Да вроде он самый… А может, и не он… Мало ли ребенку что намалевать вздумается…
— Маша не просто ребенок. У моей дочки исключительно точный глаз. Ей обещают большое будущее. Она не могла ошибиться. И на конверте штамп почтовый — Сомово! Она мне всегда свои рисунки присылала. Потом мы выставку устраивали… Для всего подъезда…
— А где конверт, служба?
— Да у меня там одна дура убиралась… Выкинула… У меня почтовый ящик от подписки лопался. Никто не вынимал…
— Где ж ты был столько? Без Москвы? Если не секрет?
Касаткин дергает щекой.
— Далеко. Бананы возил…
— И какой мощности?
— А это не твое дело. Письмо Машка вкинула где-то тут… У вас…
— Допустим. Ну и когда это было. Когда они тут были?
— Почему — были? Они — есть…
— Допустим… И когда это рисовалось?
— Летом. Возможно, в августе.
— Слушай, гражданин Касаткин. Как там тебя?
— Денис Иваныч. Можно просто Денис.
— У меня тут летом на Волгу из Москвы в неделю до сотни тысяч отдыхающих вываливается, Денис. Когда сезон. В Крым нынче далеко, да и заграница. На Кавказ — дорого, да и сколько там кавказского побережья России осталось. После дележки. А тут сел на электричку. Два часа с лишком. И на песочек… С травкой… И Волга… Километры вниз, километры вверх… Где ж я тебе твою беглую жену найду?
— Она не беглая.
— Тогда чего ты ее ищешь?
— Что-то тут не так, майор. Ну не может она столько молчать. Уже дала бы знать о себе.
— С женой как у вас? Только честно.
— По-всякому.
— Ты только не обижайся. Так, может, от этого твоего «по-всякому» она просто деру дала. Или, опять же, — глаз не делай! — нашла себе еще кого? Все бывает. Вот и молчит… И глаз не кажет…
— Дочка бы не молчала. Мы даже дома письма друг другу писали… Играли с Машей в почту… Переверни-ка листочек.
— Да я уже смотрел.
— Переверни… Переверни…
Лыков нехотя переворачивает.
На обороте очень четкий набросок, одной линией. Пожилая женщина в кухонном переднике. С рыбиной в руках. И подпись в уголочке «Баба Гаша».
— Вот видишь… Какая-то баба… Какая-то Гаша… Имя какое-то нестандартное… Как бы старинное…
Лыков, вздохнув, снимает с крюка дождевик, надевает фуражку.
— Пошли, служба.
— Куда это?
— К бабе Гаше. К ней детишки как мухи на мед липнут. Одна у нас тут Гаша. Куда ж еще?
…Если честно, я встретила Людмилиного супруга в штыки. Видно, Гаша уже пробовала напихать его. Но на дедовом столе ничего из ее еды не было тронуто.
Карловна усиленно листала какую-то книжищу, но мне с ходу стало ясно — сторожит чужака, чтобы ничего не спер.
Я-то и увидела поначалу обтянутую черным спинищу шириной со шкаф. Он сидел на корточках перед нашим камином и тянул к огню свои лапы.
Я вообще чужих в апартаментах Панкратыча не люблю. А этот сидел, как у себя дома.
Да еще и орать вздумал с ходу — вынь да положь ему дорогих и любимых.
Были бы дорогие и любимые — от этого громилы бы не бегали. Поначалу я, конечно, не уловила, что ли, некоторые несовпадения.
Люда говорила про какую-то коммерческую фирму по торговле фруктами и бесконечные поездки мужа за всякими грейпфрутами и ананасами. А тут военный человек, да еще и флотский.
Такой недоделанный океанический альбатрос. Я села на диван и стала внаглую стягивать сапоги. Ну и выдаю ему:
— Послушайте. Откуда вы взялись? Дайте мне хотя бы раздеться. В конце концов, я напахалась сегодня… и я просто устала.
— Ну должны же вы меня понять…
— А что понимать? Повторяю! Летом я отдала вашей жене на пару дней свою любимую машинку. По кличке «жиголо». Как ее фамилия?
— Касаткина… Люда… Людмила Ивановна…
— Вот видите… Я даже фамилию забыла… Люда так Люда, Маша так Маша. Все на доверии… Сегодня поселились, завтра в Москву уехали. У ребенка был приступ астмы…
Элга оборачивается:
— Я, конечно, при этом не присутствовала, но вы уверены, Лиз, что приступ действительно был? И не имела место успешная имитация? Автомобиль имеет ценность…
Этот самый Касаткин белеет от бешенства:
— Послушайте, вы… Как вы смеете? Даже подумать о таком…
— А что это вы здесь голос повышаете? Мы в своем доме. И в конце концов это я оказала вашему семейству нормальную человеческую услугу, а не наоборот!
— Да заплачу я вам за вашу поганую тачку!
— Да при чем тут это? Судя по тому, что ваша Люда успела про ваши фокусы рассказать, я бы тоже от такого на край света рванула!
— Какого — такого?
— Давайте не будем… как вас? Касаткин? Это ваши семейные делишки. Вот вы в них и разбирайтесь… Без меня… Все! Я есть хочу. Больше мне вам сказать нечего.
— Вы не уйдете, пока я не узнаю всего, что мне нужно.
Я пикнуть не успела — будто на каменную стенку наткнулась. Он отправил меня на диван легоньким толчком в плечи.
— Ну, знаете! Еще и такого мне не хватало. Уберите свои кувалды. Пустите!
Вскочив, таким же толчком в его плечищи я пытаюсь сдвинуть его с дороги. Касаткин обхватывает меня плотнее. И я вдруг притихаю:
— Пустите, пожалуйста. Вы делаете мне больно…
— Я не хотел… Простите…
Тут вползает Гаша, волоча чемодан и рюкзак с ластами для плавания.
— Нашла я ихнее барахлишко, Лизавета. На чердак закинула… Которое они впопыхах бросили. Оно?
Касаткин торопливо расстегивает рюкзак, заглядывает в него, вываливает из сумки детскую одежду, среди которой выделяется ярко-алая бейсболка.
— Да, это их вещи… Дочка бейсболочку просила… Красненькую… Вот я и привез… красненькую. Это она… красненькая. Я из Африки привез…