— Как это?
— А так! Как у нее с радиусом кривизны ног? Коэффициентом упругости задницы? Топологией сисечек? Извините за выражение, но их даже растительный покров волнует. А какое им, к чертовой матери, до этого дело? Я же за них замуж выходить не собираюсь.
— Может быть, вы преувеличиваете?
— Ерунда! Везде глаза… глаза… глаза… Вот вы полагаете, мы здесь одни, господин Касаткин? Да завтра весь город будет гудеть о том, что поддатая Лизавета Басаргина пробовала подцепить приезжего мужика на набережной.
— Я не стою ваших усилий.
— Да я и не собираюсь. Что это вы о себе возомнили? Просто у меня вчера был день такой… тяжелый. Вчера я потеряла самого близкого и самого необходимого мне человека… Никогда не думала, что так случится. А сегодня еще одного… одну… Но сегодня я оплакиваю то, что потеряла вчера. До той, которую я потеряла сегодня, вместе с ее коровой, я дойду завтра… Понимаете?
— Нет.
— Это неважно. Вчера она от меня ушла… безвозвратно…
— В каком смысле?
— Элементарно… Взяла… и уехала замуж. Вот так. Взяла и ушла. А клялась — на всю жизнь… На всю жизнь…
— Всего лишь?
— Вам мало? Мне достаточно. Вот завтра… проснусь, а ее нет. Сяду завтракать, а ее нет. Выйду на работу, а ее нет!
— Эх! Мне бы ваши заботы! Извините… я просто устал сегодня… Мне рано просыпаться…
Я начинаю что-то смутно вспоминать. Что-то мне говорил вчера Лыков.
— Касаткин.
— Да.
— Вы бы поосторожнее… с собой… Шляетесь по глухоманям… Все своих ищете… Я знаю, вы же черт-те куда забираетесь… Даже к углежогам на Коровьи болота… В одиночку… У нас тут народ любопытных не любит.
— Вот хоть в это не лезьте… Честь имею!
— Имейте… Имеете… И за то, что скамеечку освободили, вам зачтется… Хорошая скамеечка… Удобная… Я посплю тут…
Меня сносит со спинки вниз, я переворачиваюсь кверху спиной и, уткнувшись в рукав, мгновенно отрубаюсь. Засыпаю, значит…
Утром Кыська говорит, что меня домой принес на руках какой-то военно-морской дядька. И велел ей приготовить наутро огуречного или капустного рассолу или чаю с лимоном.
— Хм… Кысь… А что? Я была… очень не очень?
— В стельку, — беспощадно говорит она. — Как папка, когда с мамой Симой поругается.
А «мама Сима» легка на помине.
Вот кого я не ждала, так это ее!
Евлалию в моей приемной она прошла без всяких помех, та просто не осмелилась придержать столь значительную сомовскую бизнес-леди. Серафима просто пышет здоровьем и мощью — румянец во всю щеку, медленнопрекрасная, как кустодиевская купчиха, упакованная в лайку и кожу, моднючую до писка.
Степан Иваныч подсовывает мне бумаги на подпись, а она сидит в «приемном» кресле и с интересом разглядывает, что тут изменилось в кабинете после сестрички.
— Оставь нас, Степан Иваныч, — подумав, прошу я его.
— Да я вроде тоже не посторонний… — Он явно побаивается оставлять меня наедине с супругой.
— Иди, иди…
Удаляется он с большой неохотой.
Серафима не сдерживает ухмылочки:
— Заботится мой о тебе?
— Не без этого. Чем обязана, Серафима Федоровна?
— Да чудно как-то… Все у нас ты уже обнюхала, во все дырки нос сунула, а ко мне в коптильню-морозильню ни ногой… Зашла бы… Я бы тебя колбаской угостила. Конечно, до моих выселок далековато. Ко мне редко кто без дела заглядывает… Пустыри… одни собаки гоняют… Так я бы машину прислала!
— А ты считаешь, что у тебя там, в твоей агрофирме, все в ажуре?
— Ну, прицепиться всегда к чему-то да можно.
— Вот видишь… Тебя чуть тронь — и сразу по городу волна пойдет: Басаргина с щеколдинскими рассчитывается. Дорвалась, Лизавета, до большого кнута…
— Неужто не так?
— Может, и так. Только я больше всего боюсь, что на меня, как на твою сестрицу, смотреть станут. Это она себе все позволяла. Мне жизни не хватит во всех ее делишках разобраться.
— А чего теперь разбираться? Нет человека — нет проблем. Ну нету ее больше, Басаргина! Чего ты крысишься?
— Да есть она, Серафима, есть. Тут же почти все еще ею отдрессированы. Мне поначалу тоже казалось… Все! А теперь такое ощущение, что я над трясиной… Болотиной такой… Травка как на полянке зеленеет, солнышко блестит… А шаг сделаешь — и с концами… Не выберешься… И как это она умудрялась? Дымовую завесу ставила будь здоров. И все-то у нее было тип-топ и в полном ажуре.
— Может, хватит об нее языки мозолить? Я ведь по личному к тебе.
— Из-за Кыськи? Да не ругай ты ее. Они с Гришкой задружили. Она с ним учительницу изображает… Читать учит, писать…
— Кристина тут, под боком… У меня за Зиновия голова болит. Ну ладно… Натворил нам гадостей, но не убивать же за это? А он как сгинул. И с концами. С тобой-то хоть связывался? Ну, может, звонил тебе… С тобой же он — вась-вась? Ты ж для него — свет в окошке.
— Нет.
— Это честно?
— Врать не приучена, даже вашим. Сама ничего не понимаю.
— Думаешь, я понимаю? В Таганрог к родичам звоню, в Ростов… Третий месяц… Нигде и намека. Просто сердце уже изболелось. Что он еще натворил? Во что вляпался? Он может… Так что если он прорежется… Ты уж меня успокой. И Кыська по нему скучает.
— Хорошо, Серафима. Все?
— Все. А Степану моему скажи, чтобы не дергался да про дом хоть иногда вспоминал.
Серафима идет к двери, но приостанавливается.
— Слышь, Лизавета… Я тут случайно слышала, что у тебя вроде машину угнали… Летом… Не нашли еще?
— От кого слышала?
— Да тут в ментовку колбаски завезла… Парнишек лыковских побаловать. По хранению сроки выходили, а колбаска — блеск. Ну не собак же кормить?
— Да путают они. Что-то они путают.
— Ну, это у них всегда хорошо получается… Путать… Чао!
— Будь здорова.
Серафима уходит, а я не понимаю: зачем она ко мне приходила? К чему принюхивалась?
Насчет Зюньки?
В родственные тревоги щеколдинских я что-то не очень верю.
Похоже, что он с чего-то им сызнова понадобился.
А с чего?
И почему она про мой пропавший «фиатик» спросила?
Смутное ощущение какой-то надвигающейся беды не проходило. Я позвонила Лыкову, и он сказал, что Касаткин продолжает искать мою машину и своих близких. И уже определил приблизительно участок трассы, на которой пропал «фиат». То есть нашел бензоколонку, где Людмила доливала бак, и пост ГАИ, где появление машины не зафиксировано. Между ними полсотни километров.
Но Лыков прямо сказал, что, по его мнению, это глупость… Машина в этом промежутке могла свернуть на любой проселок и достичь любого другого шоссе.
Мне стало как-то не по себе, глупость или не глупость, но какой-то чужой человек ищет мою тачку, а я и бровью не веду…
К тому же стоит сказать спасибо этому типу, хотя бы за то, что он доволок меня до дому.
Так что я с ходу отменяю все мероприятия на день.
У подъезда мэрии стояла служебная «Волга». Нагловатый водила Витька выметает веничком салон, когда видит меня:
— Куда рулим, Юрьевна?
Я принюхиваюсь к кисло-сладкой гнусной смеси ароматов в салоне:
— Ну и запашок… Опять в Москву девок возил, Витька?
— И ни боже мой. Это с раньше осталось, с раньше.
— Заправился?
— На весь день.
— Дай ключи. Я сама.
— Куда это?
— На кудыкину гору, лягушек ловить.
В гостинице Касаткина уже нету, оказывается, в этот раз он прикатил из Москвы на семейных «Жигулях», в них и выезжает обычно очень рано. Я прикидываю, что двинуть он может только в сторону Москвы, и неспешно выбираюсь на трассу.
Вижу я его минут через сорок. Сквозь опущенное окно зеленого «жигуля».
Возле второго от Сомова поста ГАИ.
К оконцу припаялась, отклячив задницу, девка в колготах типа «рыбачья сеть», гвардейского роста и таких же статей, в полной боевой раскраске. Чем она тут занимается, никому объяснять не надо.
У поста виден гаишник в бронежилете, с автоматом и жезлом. Но торга близ «жигуля» он как бы не замечает.
Похоже, девка приписана к посту, и они ее пасут тут. Пока я раздумываю, эта кобыла ныряет в «жигуль», и они уносятся.
Сторговались, что ли?
Я неспешно подруливаю к менту.
— Что за девка, служивый?
— Какая девка? Нету тут никаких девок. Ты давай, давай… Ехай себе дальше. Чего спрашиваешь?
— Во-первых, не «ты», а «вы». Во-вторых, я имею полное право спрашивать, потому как я представитель той самой власти, которой ты вроде бы служить обязан… — Я тычу красную книжку с гербом. — Понюхай… Вник? Чем пахнет? И не серди меня… Я и так сердитая…
— Ну, как же, как же, наслышаны. Только Сомово — это не наш участок.
— Что ему надо было?
— Да мужик уже вторую неделю мотается, у него случай такой.
— Не разрисовывай… Это я знаю. Нашел хоть что-нибудь?
— Да вроде бы что-то есть, а вроде бы и нету ничего. Это ж когда было… Правда, запись одну мы ему нарыли. Проходила тачка эта, которую он ищет, на Москву. Ночью. Напарник дежурил, не я. Нарушала скоростной режим. Ну он связался по рации с постами, на Москву которые, чтобы тормознули психов. Ну а там — ничего, не видели таких. Нет, ну разбились бы, так легче бы было, но ведь ни фига.
— Слушай, но я же эти места знаю. Там, по-моему, карьер, откуда песок возят… Волга рядом… А куда он мог поехать? С этой?
— Гы! Да он что? Не мужик, что ли? Может, уже в кустики зарулил… Дел-то…
Позже, через много дней, я уже точно разузнала, что у них там было, в «жигуле»-то…
«Дорожная», сидящая рядом с Касаткиным и покуривающая сигарету, недоуменно озиралась:
— А что это мы с шоссейки сошли и все пилим и пилим, красавчик? Может, делом займемся? У тебя какой профиль?
— В каком смысле?
— С тобой как работать? Есть губисты, есть грудисты, есть задисты, есть которые чтобы тачка на ходу, с подскоком, есть которые стоя…
— А куда нам торопиться? Поговорим?
— А… ты из этих, которые без разговоров не заводятся? Только ты учти, с разговором — дороже. Давай, тормознись тут, под дубочками.