И помянутая Л. Ю. Туманская жеманно хихикает, краснеет и стыдливо прикрывает очи, потому как это ангельское явление сильно смахивает на губернатора Лазарева А. П.
Ну, смех смехом…
Но только спустя долгое время я поняла, что именно проспала в Сомове в ту роковую ночь.
«Вице» Кочет прекрасно понимал, что выставить рога противу желания и указания Лазарева он явно не может. Но и допустить меня к сомовским тайнам, заложенным еще Щеколдинихой, означает полный обвал.
Особенно если дело идет о щеколдинской сестричке Серафиме, владетельнице коптильни и одноименной агрофирмы, дамочке гораздо моложе и неуемнее бывшей мэрши и в отличие от нее не скрывающей игривости этакой симпатичной кобылки, которая не забыла еще, как вертят задом и бьют копытами на воле, хотя и состоит при законном супруге Степане Иваныче, определенном щеколдинскими в мэрские чиновнички. Еще под лапу Маргариты Федоровны.
Кочетовский «БМВ» через город не едет, хотя моста через Волгу миновать ему не удается, мост-то один…
Он конспиративно петляет по улочкам, уносится на южную окраину, на пустыри, где за высоченным забором и расположена помянутая коптильня и агрофирма «Серафима». С котельной и прочими службами.
Когда Захар Ильич тормозит перед металлическими воротами и выбирается из иномарки, за забором включается целая псарня, собаки у Симы-Серафимы серьезные, все больше из кавказцев. Кочет лупит ногой в ворота. Охранник Чугунов по кличке Чуня открывает бронированное окошко и, зевая, сообщает:
— Какого хера? Никого нету.
И, не слушая ругани «вице», захлопывает окошко, скрываясь на вверенной его защите территории.
Кочет, сплюнув, лезет за мобилой и, раздраженно озираясь, выдает пару негромких звонков.
Серафима прибывает на семейном «жигуле» через несколько минут. Этакая прекрасная медленная белорыбица, уже слегка обремененная излишней плотью. Что, впрочем, не мешает ей добиваться своего от любого мужичка — Кочета тоже. В коротком халатике, прямо из теплого сна, она с ходу закидывает голые руки на плечи Кочету, нашептывая:
— Пошли… Пошли скорей, мой сладенький. Я у подружки уже и ключи взяла.
— Твою мать! Симка! Я что, за этим к тебе принесся?
Серафима недоуменно уставилась на Кочета своими прекрасными коровьими очами:
— А за чем же еще, Захарушка?
— Слушай, что за придурка ты на воротах держишь? Не впускает…
— Ну и правильно делает. Там же у меня не песики — звери! Никто не суется. Я-то их прикармливаю, а от тебя они и подметок не оставят. Что случилось?
— Слушай, давай под крышу… — настороженно озираясь и прислушиваясь, злится Кочет. — Не дай господь, еще засекут меня.
Серафима нажимает кнопку звонка на воротах, открывается окошко, в которое выглядывает все тот же мордатый отморозок Чуня в камуфляже и кепи с надписью «Sekuriti».
— Убери собачек, Чуня.
— Уже…
Потом они выбираются через сторожку на территорию агрофирмы.
Пара кобелей, бешено хрипя, рвясь с привязи, облаивает Кочета, который опасливо обходит их подальше.
— Мальчики! Свой!
Кобели замолкают и виляют хвостами.
— Лихо ты с ними.
— Но ты же свой… Или уже нет?
— Развлекаешься? Работа идет?
— Ночь еще не кончилась… Значит, идет, — зевает Серафима, прикрывая ладошкой сочные губки и пачкая руку излишней алой помадой.
— Ну, показывай! — холодно приказывает гость.
Серафима смотрит на него остолбенело:
— Да ты что? За этим пришлепал, Захарий?! Никак с ревизией? Ты ж проверял все. Недели не минуло…
— Показывай, показывай…
Серафима, уже озлясь всерьез, пожав плечами, идет через двор к обычному цеху средних размеров, окна которого темны. Заводские прожектора освещают безлюдный двор, в котором стоит громадный авторефрижератор с распахнутым пустым кузовом.
— Знала бы — хоть бы оделась потеплее, — бурчит женщина, пиная ногой дверь холодильника, на жести которой белеет, несмотря на жару на улице, нетающий иней.
— Я тебя согрею, радость моя, — усмехается Кочет.
— Согревалочка отмерзнет… — огрызается Серафима. Она еще явно не понимает, что от нее нужно Кочету.
В холодильнике подванивает гниющей кровью, и Кочет зажимает рот и нос белоснежным надушенным платком.
Они пробираются между замороженных туш крупного рогатого скота и разделанных на половинки свиней, висящих на крюках и освещенных синим светом редких ламп. Кочет, то и дело брезгливо морщась, отводит перед собой туши.
— Ну и нагородила ты тут.
— Конспирация — залог здоровья. Этому меня фазер с детства учил.
— Туда?
— Забыл? До двери и вниз…
Кочет открывает тамбурную, обитую звукоизоляцией дверь, и мощный лязг и грохот обрушивается на него вместе с потоком нагретого спертого воздуха, насыщенного едкой табачной пылью.
По крутому узкому трапу они спускаются далеко вниз, до дна низкого громадного полуподвала.
Здесь тускло светят промышленные лампы в сетках, работает на всю катушку длинная и плоская, похожая на гигантский судовой двигатель, автоматическая линия по производству сигарет. Линия новехонькая, германская, фирмы «Табакенверке», с лазерным контролем и компьютерным управлением.
Вдоль нее стоят человек шесть чернявых и смуглых гастарбайтеров, наблюдая за работой агрегатов. Они одеты разнокалиберно, почти полуголые от жары, но все в одинаковых наушниках-заглушках, в респираторах от табачной пыли. На пришельцев они не обращают никакого внимания, занятые работой.
Кочет рассматривает и нюхает из горсти измельченную смесь табаку. Серафима что-то кричит ему в ухо, перекрикивая шум.
Кочет кивает, и уже вместе они переходят в конец линии, туда, где от упаковочного агрегата по роликовой ленте сплошным потоком движутся блоки сигарет «Кэмел». Блоки складывает в короба молодая глазастая гастарбайтерша в цветастой молдавской косынке. Кочет пытается ее о чем-то спросить, но она отмахивается — не мешай, мол… И даже, смеясь, показывает ему язык.
И вдруг на стене вспыхивает мигающая в проволочной сетке красная лампа и квакающий звук ревуна мгновенно останавливает работу. Девушка, метнувшись к рубильнику, вырубает его. Мертвая тишина обрушивается до звона в ушах.
Но работяги не покидают своих мест, просто присаживаются на корточки и ждут. Девушка, тут же подхватив бутыль с минералкой, начинает обносить их водой. Они жадно пьют, смачивают из ладоней затылки.
— Черт! Что это тут у тебя так вопит? Что это было?! — испуганно утирает взмокшее лицо Кочет.
— Сигнализация. Кто-то посторонний у ограды засветился или у ворот. У Чуни там кнопочка…
— Вот это ты молодец. Ничего… Разумно… А эти? Не возникают? Гастарбайтеры?
— А куда они денутся? Они же нелегалы: ни паспортов российских, ни фига… Из Молдавии… Там в их городишке фабричка накрылась. А жрать-то надо? Вообще-то потомственные табачники… Одна семья… Удобно.
— Они что, и кормятся тут?
— И даже спят. Главное — боятся и молчат… Молчат и боятся… Ну, их папуля пасет. Есть сырье — вызывает, нету — отправляет. Мое дело — сторона. Да я как их зовут толком не знаю.
— Так что? Ты их даже в город не выпускаешь?
— Погоди!
Серафима идет к настенному служебному телефону. Снимает трубку.
— Чугунов? Чуня! Что там у тебя? Вот дурак! Нашел кого пугаться! — Вешает трубку, кричит повелительно: — Давай, давай, господа! На том свете отдохнем!
Быстро идет к рубильнику и включает его. Пускачи взвывают, агрегаты включаются вновь…
А у железных ворот — событие.
Оконце в двери проходной приоткрыто. Ясно, что Чуня втихую наблюдает за тем, как Ленчик, тощенький патрульный, в еще не обмятой форме, с плохо пришитыми погонами, с блокнотом в руках обходит «БМВ» Кочета и даже приседает, разглядывая спецномера. На машину Серафимы он внимания не обращает.
Поодаль, в милицейском «жигуле» с включенным внутренним освещением и распахнутыми дверцами, сидит абсолютно невозмутимый Серега Лыков и пьет из бутылки пиво. К нему подходит возбужденный Ленчик. Понижает голос до конспиративного шепота:
— Все правильно, товарищ майор, я не ошибся. Через мост проследовала именно эта машина! Я даже спецномер зафиксировал. Вот же! Совпадает…
— И из-за этого ты меня из койки вынул?
— Да как же не вынуть? Это же ваша установочка: если большие чины в городе — сразу к вам лично…
— Установка установкой, а и самому пора бы мозги иметь…
— Сергей Петрович! Это же самого вице-губернатора товарища Кочета экипаж! Должен был идти с мигалкой, а ее нету. Ему сопровождение положено, а его нету. И вообще, что он тут на пустырях делает? Тут же, кроме Серафиминой колбасни, ни фига нету. Хотя ее машина — тоже тут…
— Дай-ка блокнотик…
Лыков вырывает из блокнота листок и, зевая, поджигает его своей зажигалкой.
— Значит, так, Митрохин Леонид… — растолковывает он скучным голосом юному недотепе. — Ничего ты не фиксировал и ничего не видел, и нас с тобой тут не было.
— Не понял…
— Ты в каких чинах, Ленчик?
— Не знаете, что ли? Младший сержант патрульно-постовой…
— А я в каких?
— Уже майор, товарищ Лыков.
— А почему? А потому что я всегда смотрел в нужном направлении, а в ненужном — не смотрел. Ну на кой тебе все эти вице-губернаторы? Серафимы? Спецномера? Ну, допустим, трахает он ее. Тебе-то что? Вон, на луну смотри, на девочек… Доходит, Митрохин Леонид?
— Как-то… не очень… — удивляется Ленчик.
— В ненужном направлении не смотри. Смотри в нужном направлении. Генералом будешь! Все! Вези меня в койку!
…Стандартный кабинет главы агрофирмы, с образцами компотов, салатов и прочего съедобного на стеллажах. Включая даже древнее красное знамя за заслуги. Главное Кочет женщине уже сказал. Оглоушенная Серафима сидит за столом, обхватив голову руками и покачиваясь.
Кочет ласково поглаживает ее своими белыми лапищами по плечам, стоя за спиной.
Неслышно входит своей скользящей походочкой Максимыч — сероватой наружности старичок в мятом затрапезном костюмчике, с палочкой, по причине несерьезной хромоты. Серафима, еще не замечая его, поднимает искаженное, похожее на оскаленную маску лицо.