— До ночи ты еще не то потерпишь, — ухмыляется она.
Я настораживаюсь.
Если это то, что я уже проходила, то меня ждет общая камера и так называемая «прописка».
И тут срабатывает только одно — всегда бить первой.
Я не могу себе даже позволить думать, что там в Сомове сейчас, без меня.
Впрочем, я почему-то думаю, что из-за меня никто из сомовцев заводиться и не подумает. Что я для них-то успела сделать? А фактически ничего…
Почешут языки и завтра забудут.
А там, оказывается, полный шухер…
Пошла волна.
Докатывается через час и до Плетенихи.
У колодца Гаша в резиновых сапогах, валенках, кожухе, замотанная платком, выкрутив ворот, доливает из колодезного ведра воду в свои ведра, поднимает на коромысле ведра на плечо и собирается отходить, когда к ней, задыхаясь, подбегает местная молодуха.
— Ой, тетя Агриппина, постой. Тут почтарка Нюська с городу приехала… Что сказала-то, что сказала…
— Да уж дельного никогда не скажет.
— Так посадили в тюрьму твою Лизавету… Или еще посадят? Нет… уже… посадили!
— Опять?! — помертвев, оседает на землю Агриппина Ивановна.
А в ментовке у Лыкова полно местного народу, кое-кто, протиснувшись, уселся на стульях и под стеной. Впереди всех парикмахерша Эльвира.
Все сумрачно следят за тем, как Лыков выгребает из своего стола личное имущество, включая поплавки, лески, летнюю фуражку в белом чехле, складывает все в свой чемоданчик, повертев озадаченно пустую бутылку, отправляет ее в мусорную корзину.
— Ну чего вы набежали? Что приперлись-то? Что вам от меня надо?
— Не вопи. Скажи, что делать-то? Ты у нас ментовский главный. Нет, ну среди бела дня… При всем народе… Раз — и нету человека! Никто и охнуть не успел.
— Мы тоже видели… С девчонками… — встревает Танька-Рыжая. — Прямо под мышки ее… Из мэрии… В кандалах…
— Какие там кандалы? Обыкновенные наручники.
— Говорят, она там жутко сражалась, бедная… Графином по башке долбанула губернаторскому холую, который при ней матом выразился.
— А вы, значит, стояли и смотрели? Рты раззявили…
— Сереженька, — скорбно всхлипывает Эльвира. — Так никто и сообразить ничего не успел. Ах, печали-то… У нее ж еще и волосики не отросли… Ну, Лыков, миленький, куда бежать? К кому? Что делать-то?
— Вызывай, Эльвира Семеновна, из Питера «Аврору». Вон, под ихний мосток в губернии. Вот пусть она и долбанет… Из исторического орудия… По ком надо! А меня уже тут нету, поняла?
— Как это нету, майор, когда ты вот он?
— Это тебе кажется. Это не я. Это мираж видимости. А майор милиции Лыков Сергей Петрович только что уволен из рядов… И приказ только что по громкой связи из области по всем райотделам зачитан! За преступное несоблюдение дисциплины, сопротивление приказу, за дискредитацию органов и еще чего-то.
— Слушай, ну ты хоть при нас бывшим начальникам своим позвони… Что они там с нею делают? А то ведь мы и впрямь туда пойдем…
— А ну марш отсюда все! Я сейчас сейф вскрывать буду! С секретными документами… Без посторонних! Ну, подождите вы там где-нибудь… Подождите…
Все покидают кабинет.
Лыков запирает дверь на ключ, открывает сейф, вынимает бутылку водки, стакан, огурчик, наливает стакан.
— Эх, житухес! А все одно… Чего-то ведь хорошее начиналось… По крайней мере, хоть ждать стали… Хорошего… Ну, светлая память вашей служебной автобиографии, Сергей Петрович.
Лыков только-только прикладывается к стакану, когда от мощного удара ногой снаружи с треском распахивается дверь. Врывается злобная до раскаленности Гаша.
— Мент поганый! Куда Лизку увезли? За что?!
— Ну вот… Еще одна… Проснулась…
Растерянный Ленчик влетает из коридора, бросает на стол листок.
— Товарищ майор, Сергей Петрович! Примите мой рапорт. Я немедленно подаю в отставку! В знак протеста.
— Ну ты, мудила-мученик! — не выдерживает Лыков. — Я тебе покажу — отставку! Не имеешь права. Кому-то дело делать надо! Все одно надо, Леонид!
Шапито…
А я уже «прописалась».
Сижу на нарах, как король на именинах. В моем случае — как королева. И конечно, не на нарах. Тут такие стульчики железные стоят, к бетонному полу привинченные. Ну и коечки в два этажа. Я расчесываю щеткой мой ежик на голове. В процессе «прописки» мне засадили под левый глаз, который имеет намерение явно заплыть, но, в общем, я довольна. Из узниц кроме меня тут еще трое.
Двух девиц довольно шлюшного вида я уже поставила мордами к стене, там они и отдыхают молча, распластав лапы по крашеной стенке над головой.
Третья, носорожиха весом с полтонны, фиксатая, с синей от наколок спиной, в изорванном в клочья бельишке цвета лососины, молча и мерно молотит в дверь кулаками.
Отворяется дверь, и входит младшая прапорщица, надзирательница, явно из вольнонаемных. Вся такая новенькая, зелененькая форма, береточка на бровь, бровки щипаные.
— Что тут у вас, девочки?
Носорожиха хрипит прокуренно:
— Слушай, убери ты меня отсюда. Или ее убери, или меня убери. Согласна на одиночку.
— А что такое?
Она с любопытством щупает меня своими глазенышами.
— Ничего особенного, — как можно пренебрежительнее поясняю я. — Просто эта особа захотела снять с меня мои роскошные трусики — они ей понравились — и натянуть на свою задницу, потому как — последний писк. И вообще, махнуться клифтами… А у нее не мой размер… Я ей это постаралась объяснить…
Это прапорщица понимает сразу — одежонку с новичков принято сдирать с ходу. Особенно приличную.
— А эти чего? Мордой в стенку?
— А эта позиция всегда способствует размышлению, анализу и синтезу своих моральных устоев. Очень грубо выражались… Для девушек…
— Мы не девушки!
— Это ваше интимное дело.
Прапорщица зажимает рот ладонью, чтобы не прыснуть. И вдруг говорит мне:
— Слушай, у меня ведь тетка в Сомове.
— Ну да? Где?
— Клеверная, девятнадцать. Знаешь, такой дом зеленый.
— Погоди… А… Мордасова Клава… Каких же она у тебя коз держит! А? Красотищи неимоверной! Гордые! С рогами как у антилоп. Ходят — цок! цок! — как в белых горностаях. Я их на сельхозвыставку… в Москву на кастинг собиралась двинуть.
Носорожиха балдеет и орет:
— Нет, вы поглядите! Они уже про коз толкуют! Я тут второй год под следователем сижу — и на меня только орут. А она дня не провела, а уже устроилась.
Конечно, это моя маленькая победа.
Но скоро выяснится, что она ничего не стоит.
Потому как Захар Ильич Кочет подготовил мое полное уничтожение продуманно и абсолютно точно.
И уже в этот первый день моего ареста его мельницы начинают молоть беспощадно и неостановимо.
Меня еще везли из Сомова, а в приемной губернатора уже толклись не только местные, но и столичные журналюги, зазванные Кочетом на обещанную сенсацию.
И — самое смешное — я и не подозреваю, что он меня пользует как победную фишку уже в своей предвыборной кампании.
Как-то позже Долорес Кирпичникова, она же Долли, мне призналась: «Меня этот исполняющий обязанности губернатора каплун, конечно, не звал… Но ребята из других изданий свистнули — ожидается мощный скандал… И я как-то с ходу сообразила — без тебя тут не обошлось…»
Оно и не обходится.
Аркашка выводит из кабинета парадно-удрученного Большого Захара. Тот озирает журналюг (даже с парой ТВ-камер) с глубокой горечью:
— Эк вас нанесло! И радио, и газеты, и каналы… Нет чтобы набежать, когда в области происходит действительно значительное радостное событие. Давеча птицеферму под Константиновкой пускали. На миллионы яиц. С участием иностранного капитала. И никого! Нездорово все это, нездорово…
— Да, по-моему, вы и так вниманием не обделены, — замечает кто-то из-за камеры.
— А каким? Рухнет мост через Волгу! Пароход сгорит! Или корова Машка отелится теленком о семи рогах — вы тут как тут. Вообще-то я не понимаю, кто раздувает нынешний случай… событие… позор наш… несчастье…
Веселый бородатик удивляется:
— Да вы же и раздуваете, Захар Ильич. Мне в редакцию от вас чуть не ночью звонили.
— От меня? Это какая-то ошибка. Перестарались помощники. Прошу вопросы.
— Как вообще Лизавета Юрьевна Басаргина оказалась на посту мэра этого городка… Сомова?
— Ну, для вас после Москвы и Чикаго — «городок»! Город. Нормальный город. Что от вас-то скрывать? Мы ее с Алешей, то есть Алексеем Палычем Лазаревым, опекали и двигали. Для нас с ним это было — поворотное событие! Мы открывали ворота молодым. И потом, чижики, она же вашего разлива… Чертовски мила, умница, хороша собой! Честна! Была…
Долли ухмыляется:
— Вот так вот — взяли и двинули? С чего? В чем был ваш интерес, господин Кочет?
— Был, был. И у меня, и у Алексея… Алексея Палыча. Мы мечтали о таком человеке… Мы мечтали о том, что именно у нас… В, так сказать, глубинной глубинке области… Начнет свой взлет не просто мэр, а молодая замечательная женщина. И не просто молодая, а самая молодая градоначальница во всей России! Самая!
— Так что же все-таки случилось, Захар Ильич? С самой молодой и самой замечательной?
— Не уберегли, не заметили вовремя, не остановили. Власть и деньги… Деньги и власть… Это сила чудовищной мощи. Она ломает любого. Коррупция, увы, пока неизлечима. Криминал точно выбирает, на кого ставить!
Бородатик не унимается:
— Извините, но, насколько мне известно, пока речь идет об элементарной взятке, факт которой еще нужно доказать.
— Я не могу разглашать информации в интересах беспристрастного следствия, но уже сегодня могу с уверенностью сказать, что это только вершина айсберга.
Долли ему вонзает:
— Когда же Басаргина успела… обзавестись айсбергом и даже взобраться на его вершину? За какие-то считанные месяцы? Фактически недели?
— Талантлива! Чертовски умна! Дерзка и бесстрашна! Уникально подкована! И — волчья хватка! Она же вышла из недр известнейшей корпорации «Т». А что такое эта и подобные ей финансово-коммерческие структуры — вам объяснять не надо.