— Я так и думал, что в качестве причины вы назовете именно это. Забудьте. Для меня это не имеет никакого значения. Мне нужны только ваши знания и навыки, а они никуда не делись.
Мне стало нехорошо:
— Если не секрет — откуда вы знаете?
— Не секрет. Год назад я работал по делу о пропаже без вести Офелии ван ден Берг.
Господи, это было много хуже всего, что я могла вообразить. Я отвела взгляд, задумчиво уставилась в окно. Нет, не с целью прикинуть траекторию броска. Какой бы ни была замечательной реакция Августа — я точно знала, что не поймает он меня. Другое дело, что бежать сейчас поздно и нелепо.
— Кто… кто попросил вас об этом?
Отвратительно пересохли губы, очень хотелось облизать их, но меня еще в детстве убедили — это очень некрасивый жест.
— Я не раскрываю имена клиентов, за исключением случаев, предусмотренных законом.
— Да поймите же, мне нужно знать, что именно известно моему бывшему мужу!
— Мужу? Так бы и говорили. Обстоятельства сложились так, что о вашей беде я впервые услыхал именно от него. Официальную версию, разумеется. Ту, согласно которой у вас развернулось острое психическое заболевание, вы усугубили его запойным пьянством…
— Что? — Я не поверила своим ушам. — Какое пьянство?
— …покалечили командующего округом, — невозмутимо продолжал Август. — Покалечили при свидетелях, громко восклицая, что накажете его за неловкую шутку в адрес бывшего мужа. После трибунала и дисквалификации вы закрылись в номере отеля и продолжили пьянствовать. Однажды утром горничная вошла и увидела открытое окно. Не было ни вас, ни вашего багажа. Полиция, проводившая осмотр помещения, пришла к выводу, что на почве алкоголизма и психического заболевания вы покончили с собой, выбросившись из окна. Но, поскольку тело не нашли, официальной формулировкой приняли «пропала без вести».
Я сидела, широко раскрыв глаза и не видя Августа.
— Вы не знали?
Я медленно покачала головой. Нет, я такого не знала. Из гостиницы пришлось уходить, заметая следы, уходить раньше, чем Энстон пришлет своих людей добить меня. Было непросто, но я справилась. И вот как они обставили мое исчезновение — самым постыдным для меня образом. Что ж, могла и догадаться.
— Кроме этого, ваш муж теоретически может знать то же, что и я, — если он ездил на базу «Антуан» и проводил расследование своими силами, — а на практике ему известно не больше, чем счел нужным сообщить мой клиент. А клиенту я, в свою очередь, передал отнюдь не всю информацию, которой располагал. Я должен был установить либо опровергнуть факт смерти и в случае смерти выяснить все обстоятельства. Не более того. Я выяснил, что вы живы. Все, что кроме этого, было превышением моих полномочий.
— И насколько сильно вы превысили полномочия?
— Очень. В сущности, я провел полное расследование. Другое дело, что оно не попало в отчет. Вы не знаете этой тонкости, но я обязан предоставить клиенту отчет строго по запрошенному им вопросу. Если в процессе расследования вскрылась подоплека, я должен заключить дополнительный контракт и продолжать работу только после этого. Копии всех отчетов я сдаю в надзорный орган, если работаю частным порядком, или уничтожаю, если работаю по федеральному заказу. Комиссия по лицензированию вправе запросить копию любого моего отчета и сравнить его с контрактом. При несоответствии я рискую потерять лицензию.
— Но на словах…
Он едва заметно повел рукой, что при его бесстрастности сходило за горячность:
— Ну что вы, это неэтично. Если бы информация угрожала интересам моего клиента — иное дело. Но она никак не касалась его.
— А вам известно все.
Лишние слова, лишние. Я произнесла их, исключительно чтобы изобразить видимость осмысленной беседы. Больше всего мне хотелось повеситься.
— Хотите знать мое мнение? Вы совершили фатальную ошибку, оставив жизнь подранку. Вам следовало не убегать, едва выдалась такая возможность, а сначала уничтожить агрессора, затем сообщить Бергу, затем вызвать контрразведку и лишь потом выходить из кабинета. Вы могли не добивать телохранителей Энстона, но ему самому надо было свернуть шею.
— Странно, что вы сочувствуете мне, а не равному вам Энстону.
— Вы действительно думаете, что это странно?
— Конечно, мне бы хотелось, чтобы люди жили по евангельской морали. Но увы, мой жизненный опыт говорит об обратном.
— Не могу сказать, что безупречен во всем, однако происхождение для меня никогда не играло роли. Ни в чем. Описательный критерий, не более того. Кто более достоин права считаться человеком, блондин или брюнет? Так и здесь. Правда есть правда, и только она имеет значение. С иными этическими установками я мог бы стать историком Святой Инквизиции, но не гражданским инквизитором.
— А почему, если вы работали, никто не арестован?
— Отчеты инквизиторов не могут быть единственным основанием для обвинения и суда. Инквизитор проводит независимое от государственных структур следствие, но не заменяет эти структуры. Официальное следствие по вашему вопросу не могло начаться без вашей жалобы, а вы не подавали ее. На мой взгляд, подавать ее сейчас и при нынешних обстоятельствах бессмысленно — преступник не понесет должного наказания. Пока военный министр Нотторп — точно не удастся. Энстон отдаст под суд своих подчиненных, но сам выйдет сухим из воды. Вам нужно было убить его. Да, вас ждало бы несколько месяцев военной тюрьмы и череда малоприятных следственных мероприятий, затем суд. Но если бы вы вовремя вспомнили о существовании своего университетского приятеля Маккинби, вас на суде оправдали бы. И при всех омерзительных переживаниях такой сценарий был бы много лучше того, что вы имеете сейчас.
Он замолчал, а я задумалась. Вспомнила его оговорку — мол, в прежние времена играл заметно подчиненную роль в отношениях. Теперь он посоветовал мне вспомнить «своего приятеля Маккинби». Все бы ничего, но у нас не было никаких отношений, они только намечались — и то, если мне не померещился его интерес. И если бы я задумалась об участии инквизитора в своей жизни, то вспомнила бы его однокурсника Роя Тенерли, с которым действительно дружила. Кстати, отношения с Роем у меня складывались именно так, как сказал — но уже про себя — Август.
— Полагаю, если бы я с бухты-барахты обратилась к вам за помощью, вы для начала не сразу бы вспомнили, кто я такая…
— Я не вспомнил бы человека, которому обязан жизнью? — изумился Август. — Делла, мне известно, что вы предвзято относитесь к людям моего сословия. Так было и раньше, а сейчас, судя по вашим же словам, положение усугубилось. Но мне не верится, что вы действительно можете считать меня настолько неблагодарным.
— Ах, вот оно что. Вы преувеличиваете мое участие. В сущности, если вы кому и обязаны, то Алише Бетар и Киду Тернеру. Алиша вовремя забила тревогу, а Кид реквизировал чужой вертолет. Даже мой бывший муж сделал больше меня. Ведь это Берг узнал, чем именно вас отравили. Без этого врачи не успели бы ввести антидот.
— У меня другое мнение. Оно полностью совпадает с мнением тех людей, которых вы перечислили. И вот что, Делла… Я помню, что вы для меня сделали. И не забуду никогда. Но мне крайне неприятно вспоминать о том периоде. И говорить о нем. Я прошу вас никогда больше не заводить разговор на любую тему, связанную с тем периодом.
Его тон был настолько ледяным, что я поежилась. И про себя решила, что работать с ним не буду.
— Вы ведь вынашиваете планы личной мести Энстону?
— А вы как думаете?
— Забудьте об этом. Вообще откажитесь от этой идеи. У вас остались тяжелые воспоминания, но они уже в прошлом.
Сказать, что меня задело его замечание, — это ничего не сказать. Но я уже поняла: любое мое эмоциональное высказывание он сочтет истерикой. Значит, надо отвечать спокойно. И да, отвечать, а не срубать его встречным вопросом в духе «твое какое собачье дело?»
— Раз уж вы такой осведомленный, то должны знать: были еще и травмы.
— Знаю, — кивнул Август. — Но вы не получите компенсацию за них с Энстона. Вы и не собирались, я прав? Вы планировали убить его. По-человечески я понимаю вас. Но это ошибочное решение. Месть ради мести — вообще глупость. Вы ведь в школе читали «Графа Монте-Кристо»?
— Да.
— Эдмон Дантес отомстил всем врагам. Но что осталось ему самому? Ничего. Романтическую линию с экзотической красавицей можно опустить, сдается, Дюма добавил ее лишь потому, что осознал духовную нищету своего героя. Дантес, талантливый и хороший человек, умер в тот миг, когда решил жить прошлым, а не будущим. Чтобы отомстить, он убил себя. У него была конечная цель, и эта цель — не его будущее, а будущее его врагов. Они как управляли его жизнью в прошлом, так и продолжали управлять спустя много лет. Он не сумел главного: освободиться от врагов. Так и вы. Вы обрекли себя, подтвердив тот приговор, который вынес вам Энстон. Вы по-прежнему зависите от него. Предположим, вам удастся затея. Что дальше? Я знаю, что вы тактик, вас учили не думать о целом, а сосредотачиваться на частностях. Но все-таки? Допустим, Энстон мертв. Замести следы так, чтобы вас не привлекли к суду, невозможно. На вас выйдут уже потому, что у вас есть общеизвестный повод для мести. Значит, суд. Даже если судья отнесется к вам с сочувствием, все подробности вашей личной жизни окажутся доступны широкой публике. А вы, между прочим, даже бывшему мужу не рассказали, что произошло. Соответственно, вы либо окажетесь в тюрьме на много лет, либо, если желаете избежать позора, уже законного, покончите с собой. Вам перевести, что это означает? Это означает, что Энстон, задавшийся целью сломать вашу жизнь, победил даже из могилы.
Я угрюмо молчала.
— Вам не станет легче, если Энстон умрет, — добивал меня Август. — Уже потому, что эмоционально он и есть ваша жизнь, он определяет все ваши выборы, а фактически у вас жизни нет. Это порочная схема, в которой, если не лгать себе, Энстон не вредит, а помогает вам. Не станет его — не станет и вас. Вы уверены, что желаете именно такого результата?