— Вот уж не ожидала, что вместо собеседования при найме на работу нарвусь на сеанс психотерапии.
— Привыкайте, — ответил Август, не распознав иронию, — я имею склонность учить, растить и воспитывать своих помощников.
— Ну хорошо, — сказала я, поняв, что асимметричные ответы с этим человеком невозможны, он банально не видит основной месседж. — Что вы предлагаете? Меня коробит от мысли, что подонок останется безнаказанным.
— Ответьте себе на два вопроса, и вы поймете, что следует делать. Чего именно добивался Энстон? И какого счастливого будущего вы для себя хотите?
— Не знаю, чего он добивался. Он хотел унизить и убить меня. Будущее? Разумеется, когда-то я мечтала. Сделать красивую карьеру, прославиться, заработать героическую репутацию и звание полковника. Потом выйти замуж за хорошего человека, завести детей. Получить еще одно образование, продолжить карьеру, но уже в другом качестве. А может быть, получить гражданскую специальность и заняться чем-то неожиданным.
— В определенном смысле Энстон хотел отнять у вас это будущее, вы согласны?
— К несчастью, отнял.
— Ну, ну, Делла. У человека нельзя отнять мечту. Его можно лишь убедить отказаться от нее. Именно это в действительности и сделал Энстон.
— Мистер Маккинби, — очень холодно произнесла я, — как вы верно заметили, мы не были друзьями раньше, и тем более не друзья сейчас. Я не обязана изливать вам душу. И то, что я не посылаю вас к черту с вашим нахальным стремлением влезть в мою жизнь, объясняется исключительно уважением к вашим личным заслугам. Однако лучше бы вам вспомнить про чувство такта, например. Если я говорю, что такое будущее недостижимо, то…
— То вы либо не хотите достигать его, либо не видите конкретных путей. Во втором случае могу помочь.
Я закатила глаза. Он просто не слышал меня.
— Вы всегда такой упрямый?
— Всегда, — с достоинством согласился Август.
Я невольно рассмеялась.
— Делла, я уже говорил, что мне нужен ассистент. В вашем лице я вижу именно такого ассистента, в каком нуждаюсь. Да, вы сейчас не в лучшей рабочей форме, но мне проще помочь вам, чем приспособиться к человеку, который даже в задатках не отвечает всем моим требованиям. Я полагаю наш союз выгодной сделкой. Всего лишь за деньги я получаю удобнейший инструмент для решения буквально всех задач, какие могу вообразить — а воображение у меня богатое. Вы получаете стабильную работу, соответствующую вашей квалификации, достойную оплату и возможность для профессионального роста — то есть это полноценная карьера. Слава? Я ненавижу общение с прессой. Этим будете заниматься вы. Я бы хотел, чтобы вы сияли красотой перед камерами. Чисто эстетически это чудесное решение. Ваша красота подчеркнет справедливость закона и омерзительность преступления. Кроме того, представляя ваш характер, думаю, вам должна нравиться мысль, что вы служите человечеству. Это высокая миссия. Вы боец невидимого фронта, и любой может рассчитывать на вашу защиту.
— Пафос вы тоже уважаете?
— Не очень. Но и не отрицаю его. Я понимаю, в чем смысл моей профессии. Глубинный смысл. Я защищаю справедливость. Я вне коррупции, кумовства, социальных требований, которые подтачивают само понятие справедливости, которой достоин каждый, кем бы он ни был.
Н-да. Для начала, он лихо подточил мое здание уверенности — или неуверенности — в себе. Ни дать ни взять, бобер, который валит даже самые толстые деревья.
— Я опасаюсь, что отреагирую неадекватно, если кто-то из репортеров докопается до моего прошлого. Оно отнюдь не так славно засекречено, как мне бы хотелось.
— Могу подсказать прекрасный ответ на такого рода вопросы. Посоветуйте репортеру спросить у Энстона, какой именно орган он потерял в борьбе с вами. Вас ведь обвинили, что вы сломали ему челюсть и нанесли удар, повлекший за собой разрыв селезенки и ее удаление? Так вот, селезенка у него на месте. Он не ограничивает себя в алкоголе и не принимает лекарства, компенсирующие недостаток этого пищеварительного органа. Полагаю, что пресса не сунется к Энстону, но он будет весьма недоволен, если такое ваше замечание окажется в Сети, да еще на общих каналах. Пусть. Пусть он увидит, что его замысел в корне провалился. Пусть увидит, что вы живете припеваючи, занимаетесь любимой работой — надеюсь, вы полюбите ее, — очаровательно улыбаетесь, пользуетесь уважением в обществе и увлеченно строите планы на будущее. И даже не вспоминаете о нем. Он был всего лишь незначительным эпизодом в вашей жизни, ни на что не повлиявшим.
— Думаю, что это я была незначительным эпизодом в его жизни. Тем более если селезенка у него на месте, то есть и увечий не осталось.
— Есть такая наука, если вы помните — криминальная психология. Преступник и жертва всегда связаны. Преступник не забывает своих жертв. А если жертва наберется сил, то может произойти смена ролей — жертва превращается в гонителя, а преступник в жертву. Жертва, перестав чувствовать себя жертвой, выходит из этой патологической игры, а для второго участника автоматически превращается в загонщика. Уверяю вас, Энстон очень внимательно следит за вашей жизнью. И любой ваш успех уничтожает его уверенность в своей силе. Ваши достижения — это его унижения. Он начинает думать, что вы предпримете, чтобы сквитаться с ним. Готовится отражать удары — атаковать первым он не посмеет уже в силу того, что он-то — раб этой игры. Главный парадокс этой схемы в том, что центральная фигура в ней не преступник, а жертва. Жертва есть всегда, а вот преступник может быть и не персонифицирован — рок, судьба, дьявол. Если штатная жертва выходит из игры, ее место занимает второй игрок, получая «повышение». Вам не нужно прилагать никаких усилий — Энстон сам замечательно выдумает угрозы, исходящие от вас. Он разглядит далеко идущие планы в чем угодно, даже в том, что вы купите себе новое платье. Он попросту не может освободиться от игрового восприятия мира. А оно таково, что в мире существуют только две фигуры — и все происходящее непременно связано с вашим конфликтом. Вот и пусть он тратит ресурсы на поиски этих связей и тайных знаков.
Я хмыкнула.
— Это не значит, что он останется безнаказанным в том смысле, что вы подразумеваете, — уточнил Август. — Подвернется случай утопить его — я первый скажу вам об этом. Но поймите: такой замысел удастся лишь в том случае, если вы действительно сможете переломить себя. Прекратить борьбу с фантомом страха, сказать себе — это было и прошло, живем дальше. Я не говорю вам, что надо отказаться от возмездия. Отказаться надо лишь от восприятия себя как жертвы. Сможете?
Я смотрела на этого молодого — всего на полтора года меня старше — крупного парня и ловила себя на мысли, что забыла уже это ощущение — абсолютной, тотальной защищенности. Не безопасности, а именно защищенности. Передо мной был очень умный, очень сдержанный, очень погруженный в профессию человек, который нуждался во всех моих талантах и навыках. И я думала, что другого шанса реализовать себя попросту не получу.
— Вы уверены, что Энстон не испортит вам жизнь из-за меня?
— Бросьте. Я устойчив к манипуляциям. Он был здесь. В этом самом кабинете. Стоял примерно в полуметре от левого подлокотника вашего кресла. Он явился, узнав, что я работал по вашему делу. Я не предложил ему сесть и сказал только, что у него есть десять секунд покинуть мой дом, иначе я вышвырну его в окно. В случае, если он рискнет еще раз пересечь границы моих частных владений, я застрелю его.
— И что?
— Он говорил больше десяти секунд. Окно видите? Садовник очень огорчился, потому что Энстон при падении поломал кустарник.
Я расхохоталась. Несколько нервно, но искренне.
— Энстон ничего не может со мной сделать. Ему недоступны все методы влияния на меня, недоступны в силу его собственного менталитета. Как подавить человека, если он не боится тебя и не дорожит твоим вниманием? — Август вывел на ладонь терминал и уточнил: — Ну что, без глупых страхов, контракт сразу на год?
— На год, — согласилась я.
Мы подписались.
На следующий день я уволилась из полиции, вогнав комиссара в ступор.
Через неделю обращение «мистер Маккинби» ушло в прошлое, когда Август случайно обнаружил, что я умею готовить. Повар уволился незадолго до моего появления — не смог работать в атмосфере мизантропии и социопатии. Ресторанная еда на Большом Йорке боссу не нравилась, а то, что делал наш кухонный автомат, он называл пищей для роботов, и тут я была с ним согласна. Август искал нового повара, ходил голодный и несчастный — зрелище скорее пугающее, чем жалостное. Однажды утром я готовила себе омлет, босс заглянул на кухню, принюхался и сказал: «А мне?..» Понятно, что моя стряпня состояла из простых блюд, но Август уверял, что его нянька в детстве готовила похоже. С этого момента я обращалась к нему на «вы», но по имени.
Через две недели круг моих обязанностей существенно расширился. Август поинтересовался, нет ли у меня гражданской специальности. Обязана быть, по идее: меня же готовили на нелегала, я там должна была кем-то работать. Специальностей нашлось аж три: медсестра, водитель такси (женского) и секретарь-референт. Последнее ему пришлось по вкусу, потому что надоело самому вести переписку по Клариону — его владению. У него был целый офис, но с ним Август не ладил, как и со всем миром. Поэтому я стала не только ассистентом, но и доверенным секретарем по делам герцогства. Нагрузка, в сущности, небольшая: от меня требовалось служить посредником между Августом и его же офисом. Подписали второй контракт.
Еще неделей позже я осознала всю глубину подлянки — потому что у секретаря есть светские обязанности. Например, сопровождать шефа на мероприятия, где его ждут с дамой. Август выяснил, что я не умею танцевать, и предложил купить абонемент в танцевальный клуб. Я отказалась наотрез. Тогда он взял меня на слабо. Напомнил, как в университете я отдельно прославилась тем, что не сломалась на допросе. И предложил мне пари: он вскрывает меня за три часа. В приватной, уютной обстановке. За срок, вчетверо меньший, чем дается инквизитору на практике. Если не получается — он отстает с танцами и светскими выходами. Если получается — я затыкаюсь и делаю то, что попросит.