адвокат по наследственным делам, маленький бизнес, в котором я не петрю, но которым должен заниматься… Бизнес, пожалуй, отвлек. Мне пришлось очень быстро разобраться в некоторых деталях. Голова все время была занята. И вдруг сейчас до меня дошло — а ведь я никогда не испытывал ненависти к Адаму. Понимаете? Я ведь любил его. Просто обижался. А его больше нет. И ничего уже не исправишь.
Я молчала. Бернард поднялся:
— Простите, мисс Берг, я покину вас.
— Вы уверены, что сейчас нужно оставаться одному?
— О, — он криво усмехнулся, — я не буду один. Я буду все время на людях.
Я просто смотрела на него. Он смутился:
— Мисс Берг, мне нужно напиться. Понимаете? Совсем напиться. До скотского состояния. Иначе горе порвет меня. Я отравлю себя продуктами распада дешевого алкоголя, вгоню в понятное физическое состояние. Просто чтобы дать психике время. Но… я не хочу, чтобы кто-то из знакомых женщин видел меня в таком состоянии.
— Конечно, — сказала я.
Бернард ушел. Я осталась. Минуты через две ко мне подплыл официант:
— Дама желает продолжить вечер?
Господи, кто их обучил этой пошлости? В жизни больше не зайду в этот кабак.
— Дама желает натуральный кофе-ристретто, двойной виски и две табачные сигареты крепостью ноль-три.
— Прикурить желаете сами? От зажигалки или деревянных спичек?
О, подумала я, спички. Пожалуй, это повод терпеть пошлость.
— Спички.
— Дама за рулем? Наш ресторан может предложить такси или водителя, который доставит вас по адресу вместе с вашей машиной.
— Такси.
Официант исчез. Мне пришлось ждать несколько минут, и я поняла, почему: они кофе варили как положено. Официант снял с подноса крохотную чашечку, поставил передо мной как драгоценность — если верить цене, это так и было, — рядом с нею стакан холодной воды, бокал с виски, вазочку со льдом, пепельницу и две сигареты в упаковке. Самым последним на стол лег коробок с шестью спичками. Ровно.
Я выпила кофе, закурила. Цедила виски, любуясь рваными облаками табачного дыма. Смотрела в большое окно. За окном шел дождь. Блестели мокрыми боками машины на парковке. Я ни о чем не думала.
Художник, м-мать его за ногу.
20
— Чем от тебя пахнет? — спросил Август, едва я вошла в кабинет.
Я почти бросила сумочку на свой стол:
— От меня пахнет виски, табаком и злостью.
Август подошел и бесцеремонно обнюхал меня.
— Нет, — уверенно сказал он. — Еще что-то.
— Ну не знаю. Вроде бы ни в какую физическую помойку не лазала. Только в моральную. — Я тяжело села и криво усмехнулась: — Вот же подонок.
— Бейкер? — уточнил Август. — Рассказывай.
Я отчиталась. Август не задал ни одного вопроса.
— И братца своего убил он, — заявила я.
— М-м?
— Он слишком хорошо ориентируется в офисе. У него моторика уже наработанная. Все движения автоматические. Он даже притворяется так, как притворился бы человек, привыкший жить в этой геометрии. Наверняка Адам после смерти отца был в депрессии, все-таки единственный близкий человек умер. Он отца боготворил. С горя решил восстановить отношения с семьей. Узнал, что брат мается бездельем, попросил помочь с бизнесом — пока сам оправится. Залег на дно, позволил Бернарду хозяйничать в офисе. И было это минимум год назад. Потому-то и персонал весь уволен — люди же знали, что вместо Адама работал его брат, и могли уличить его во лжи.
— Думаешь, знали?
— Чтобы выдавать себя за брата, одного сходства мало. Надо уметь то, что умел он, помнить множество мелких деталей. А у них, между прочим, деловые интересы разные. И что сказал бы тот же бухгалтер, если бы его хозяин внезапно перестал разбираться в тонкостях полулегальных перевозок? Там же львиная доля контрактов строго на словах была, хоть с теми же китайцами с рынка. А потом наш симпатяга Берни освоился, решил, что это интересней, чем картинки бездарные малевать, и избавился от братца. И бомбу он сам поставил. Чтобы его сочли жертвой и не заподозрили в убийстве Адама. А так — все замечательно, какая-то банда убила брата, теперь охотится за ним.
— Пожалуй, — согласился Август. — С поправкой. Бомбу он ставил не для этого. Он подозревал, что за ним следят, но не мог отыскать камеру. В полиции ему не помогли, вот он и выдумал трюк с бомбой. Если бомба взорвется, засыплет его обломками, тут уж копы перероют все. И найдут все камеры. Везде. А ему самому ничего не сделается, особенно если он подорвет бомбу грамотно, скажем, проходя под ней в строительной каске. Повод надеть такую каску куда проще найти, чем уговорить полицию провести обыск без веской причины.
— Считаешь, не надо было подыгрывать ему?
— Почему? — Август пожал плечами. — Ты молодец, что обезвредила бомбу. Со взрывчаткой никогда нельзя быть уверенным, что она сработает как надо. При взрыве могло ранить случайного человека.
— То есть он действительно боится той банды?
— Похоже.
— Все равно не верю, что Адама убили без его участия.
— Делла, это предубеждение.
— Нет, интуиция. Меня насторожило, что он слишком осведомлен. Он знает, кто ты, кто я…
— Это не тайная информация.
— Я понимаю. Но почему-то из всех, с кем мы говорили по этому делу, только двое знают, что ты не простой инквизитор, а еще и герцог Кларийский. Знает Хента Ахири и знает Бернард Бейкер. Ахири с бандой связана. И я не верю в совпадения — в то, что Бейкер Второй интересовался твоей персоной из живописных соображений, а про меня в новостях услышал и случайно запомнил. Не-ет. Банда пыталась просчитать, кто будет играть против них. Ну а зачем еще нормальному человеку смотреть заседания Сената?! Типажи искать? Бред.
Август не возразил. Посидел, подумал, спросил незначительным тоном:
— Почему ты думаешь, что он как художник бездарен?
— Ой, достаточно на офис поглядеть. Охра с синим вообще-то сочетается, но не в таких оттенках. Понимаешь, он носит ярко-красную куртку, синие джинсы и коричневый джемпер. Офис весь — коричневый и синий. Почему я еще думаю, что он там обитает уже несколько месяцев самое малое — недавно сделан ремонт…
— Ах вот чем от тебя пахнет! — воскликнул Август. — Понимаю. Извини, я перебил. И что, его бездарность — она только в сочетании цветов?
— Нет, — я покачала головой. — Не знаю. Он при мне набросал несколько моих портретов. Техника у него, конечно, поставлена. То есть навыки рисования прекрасные. Но… Харизмы нет. Не знаю, как объяснить. Все нелепо, не там, где надо, не так, как надо… Картину привез в подарок брату. Картина чертовски хороша. Вот удивительно — хороша. Но она совершенно не сочетается ни с офисом, ни с ним самим.
— Говоришь, портрет твой нарисовал?
— Да, стилом. На бумаге. Раз-раз — и все!
Август полез в нижний ящик стола, вынул стопку чистых листов. Посмотрел на меня исподлобья — и принялся рисовать. Я дар речи потеряла. Нет, я знала, конечно, что он машинально выписывает орнаменты, когда думает. Но чтобы Август умел рисовать нечто осмысленное — для меня это открытие стало сюрпризом.
— Держи, — он протянул мне лист. — В таком стиле?
— М-да, — сказала я. — У тебя еще и получше.
— Вот именно, — кивнул Август. — Даже я умею, а я не художник. Мне просто руку поставили в школе. Подобные поделки не могут быть показателем мастерства. А та картина — ты ее зафиксировала?
— Естественно. Лови.
Я сбросила морской пейзаж ему на чип. Август вывел изображение на стену и уставился на него с легким изумлением:
— Он сказал, что имел в виду?
— Он назвал это «Романтическая полночь в Британском Гонконге».
— Очень интересно, — Август хмыкнул. — Делла, это копия картины Джеймса Уистлера «Ноктюрн: Солент» 1866 года, и изображен на ней никак не Гонконг, а пролив Солент между островами Британия и Уайт. Британский Гонконг в годы жизни этого автора выглядел ну совсем не так — это если допустить, что Уистлер там бывал, а он не бывал. Хотя поездил он немало. Интересный момент биографии: он вырос в России, там и рисовать учился, у него отец был американским инженером и строил для русских железную дорогу. Юного Уистлера даже хотели зачислить в престижное русское военное училище — как признание заслуг отца…
Я следила за его глазами и понять не могла: он что, меня так гениально дурачит? Судя по движению зрачков, Август не мог сейчас читать со своих линз информацию о картине и ее авторе. И не должен был: это дурной тон, от него отучают сызмальства. Порядочный человек не прикидывается эрудитом, а честно говорит, что пересказывает инфу из Сети… Но ведь уму непостижимо: шпарить без подсказки такие подробности о малоизвестном художнике, который творил восемьсот лет назад. Память у Августа феерическая, но кто такой Уистлер? Один из многих. Ладно бы там, Леонардо или Рафаэль какой-нибудь… Или Август на мне эксперимент ставит? Научился вытворять черт-те что с глазами?
— Жил Уистлер в Англии, после неудачного суда из-за картины «Ноктюрн: падающая ракета» переехал в Венецию, потом вернулся, прославился сам раньше, чем его картины, был светским львом, дружил с Оскаром Уайльдом…
Нет, физиологию не обманешь. Не читает он!
— Слушай, ты вообще всю мировую живопись знаешь? И вот так, едва глянув, сразу опознаешь картину?
— Ну что ты. Только культовые британские полотна. Это национальное наследие, его надо знать. В нашей школе была галерея. Масляные копии, между прочим, на холсте. А работы Уистлера, особенно пейзажные, очень трудно забыть или с чем-то перепутать. Чрезвычайно специфичный автор.
Тут-то я и вспомнила, что на холсте была полусодранная метка.
— А если Бейкер купил ее где-то? А выдал за свою в расчете на то, что мы — полные невежды? Но зачем ему везти в свой офис — он же считал его своим — купленную картину? Хотя, конечно, она синяя… а ему синий нравится. Но мне подозрительно. Ладно, я поковыряю остатки метки. На досуге.
— Лучше я, — сказал Август.
— Почему?
— Потому что ты завтра улетаешь.