Я почувствовала, как подгибаются ноги. Я почувствовала, что ровным счётом ничего не понимаю, так как, увидев Викторину в машине Борисова, совсем перестала подозревать Германа. Я почувствовала, что ещё немного, и я вполне созрею для психоанализа, аутотренинга, лечения под гипнозом и прочей дорогостоящей ерунды, прочищающей мозги…
– Отпустите мальчишку, – попросил Обморок, положив капсулы в углубление на капоте.
– Ну ни хрена себе, – пробормотал дед.
Борисов широко улыбнулся и накрыл капсулы огромной ручищей.
– Эй, убогий, – обратился он к Адабасу, – что ты там говорил насчёт личного джина в бутылке? Я согласен!
– А не боишься, что я твоим стариком Хоттабычем стану?! – завопил Сазон.
– Герман Львович, вы должны объясниться… Вы! Вы! – Глеб сорвался на крик. Шишка у него на лбу побагровела.
– Отпустите мальчишку, вы обещали! – крикнул Абросимов и взмахнул пистолетом, зажатым в руке.
Из машины вдруг выскочила Лаптева и заорала что-то, указывая на дорогу. Все обернулись и посмотрели в том направлении, куда она тыкала пальцем.
На горизонте маячила маленькая чёрная точка. С каждой секундой точка приближалась, увеличивалась в размерах и приобретала очертания мотоцикла, издавая при этом нарастающий рёв. В этом летящем навстречу неопознанном объекте было столько агрессии, решительности, и твёрдого намерения протаранить убогий «Жигуль», что уроды в масках вскинули автоматы и, не раздумывая, дали очередь вдоль дороги в надежде зацепить мотоциклиста. Словно ожидая такой атаки, мотоциклист за секунду до выстрелов принял влево, потом немного правее, потом левее, потом приличный отрезок пути пролетел прямо, – как раз в тот момент, когда автоматчики стали поливать свинцовым градом обочины.
Вылупившись на всю эту катавасию, Борисов сдёрнул с капсул ручищу и, срефлексировав, сунул её во внутренний карман, где, вероятно, хранил оружие. Гаспарян, которого больше не подпирали с двух сторон автоматы, вдруг сделал невероятную вещь: выпучив от страха глаза, он схватил в пригоршню чёрные капсулы, засунул их себе в рот и, мелькая пятками, скрылся в автобусе. Борисов успел пальнуть ему в спину, но Сазон в последний момент заслонил собой Ганса. Дед грудью напоролся на выстрел и, отлетев на два шага назад, упал. Бизя выхватил у него пистолет и пальнул в Борисова. Борисов, уклонившись от пули, спрятался за машину и, не целясь, начал посылать оттуда одиночные, сухие выстрелы, которые никому не наносили вреда. Дэн схватил Сазона под мышки и поволок в автобус.
Лаптева зажмурилась и отчаянно завизжала.
Я упала на землю и откатилась под автобус, чтобы не стать лёгкой добычей шальной пули.
Автоматчики продолжали ловить очередями сумасшедшего мотоциклиста, выделывающего кренделя на дороге. Они забыли об опасности сзади. Этим воспользовался Бизон. Из Сазоновского «Макарова» он, не торопясь, точными выстрелами в спину снял сначала одного автоматчика, потом другого.
Лаптева побледнела, перестала орать и начала оседать на землю с нежным присвистом: «Ма-а-арик!». Её волосы, в кои то веки, выпущенные на волю из тугого пучка, живописно разметались в дорожной пыли.
Борисов выскочил из убежища, вскинул пистолет и прицелился в Бизю.
– Глеб! – крикнула я, но мой крик слился с выстрелом, который за мгновение до того, как Борисов нажал на курок, сделал Герман Львович – мерзавец, подонок, предатель и тёмная личность…
Борисов схватился за живот, и сквозь его толстые пальцы просочилась чёрная кровь. Он падал медленно, хватаясь то за капот «Жигулей», то опять за живот, то пытаясь поднять пистолет, который вывалился из его ослабших пальцев, то опять хватаясь за машину и оставляя на ней кровавые, тёмные пятна. Судя по всему, он был не жилец, но жизнь никак не хотела уходить из его огромного, неповоротливого, простреленного тела. Наконец, Борисов упал лицом вниз, захрипел, вытянул вперёд руки и сжал кулаки, словно пытаясь ухватиться за видимую ему одному ниточку…
Я подняла голову.
По дороге, навстречу нам, на огромном туристическом мотоцикле летел Елизар Мальцев. Его седые волосы развевались, глаза сияли синим огнём. Кажется, поэт словил весь адреналин мира, сконцентрировав его в своём отважном, бесбашенном теле. Мальцев приближался торжественно и быстро, сопровождая своё триумфальное появление непереносимым мотоциклетным рёвом.
Бизя бросился к Лаптевой и, схватив её обмякшее тело под мышки, уволок в автобус. Я успела обидеться на него за то, что он даже не поинтересовался, живая ли я валяюсь под колёсами «скул баса».
Из-за автобуса крадучись и пригибаясь к земле, выглянул Адабас. Убедившись, что бандиты не подают признаков жизни, шаман подбежал к ним, подобрал с земли автоматы, ринулся к телу Борисова, ловко подхватил с земли пистолет и помчался в автобус.
Поравнявшись со «скул басом», Мальцев резко затормозил и деловито оглядел поле боя.
– Ну, вы тут повеселились! – бодро воскликнул он, дал газу и на заднем колесе ловко завёл мотоцикл в салон.
Поняв, что никто не собирается заниматься моей персоной, я сама вылезла из-под колёс и нырнула в нутро автобуса, ставшее тесным из-за количества народа, наваленного оружия и втиснутого между полок мотоцикла. Дэн уже сидел за рулём, готовый в любой момент сорваться с места.
– Элка, – пробормотал Бизя, – я тебя потерял… Я забыл, что ты в розовом, и не увидел тебя…
– Обе… Обб… – подавился каким-то словом Ганс, тыча пальцем в «Жигуль», – в баг…
– Обезьяна в багажнике! – дошло до меня.
Мальцев сорвался с места, добежал до машины и, вырвав крышку багажника практически с мясом, вернулся с серым кулёчком, который оказался связанной скотчем обезьяной. Янка выглядела скорее мёртвой, но слабое дыхание и подрагивающие веки выдавали в ней остатки обезьяньей жизни.
– Все в сборе? – спросил Никитин.
– Гони! – махнул рукой Бизя. – Гони, что есть сил!!
– О господи, – вздохнул Мальцев, разматывая скотч с прилипшими на нём клочьями шерсти, – изверги, изверги! Зачем вы так просто их пристрелили?! Оставили бы мне, я бы медленно пытал этих гадостей, прижигая пятки зажигалкой и загоняя иголки под ногти…
– Сазон! – заорал Бизя. – Дед!!!
Дед лежал на кровати и не подавал признаков жизни.
В его льняном пиджаке, прямо напротив сердца, темнела маленькая страшная дырочка с рваными краями. Из дырочки сочилась тёмная жидкость с потрясающе знакомым, одуряющим запахом…
– Сазон! – Я бросилась на колени и припала ухом к его груди. Внутри у деда что-то булькало и урчало, но ничего похожего на удары сердца в этих звуках не было и в помине. – Он умер, – прошептала я. – Они попали ему прямо в сердце!!
– Притворяется, старый, – отмахнулся Мальцев, бережно массируя мартышке онемевшие лапы, приподнимая веки и заглядывая ей в обморочные глаза. – Придуривается, бля!
– Дед! – Глеб потряс Сазона за плечи. – Дед!!! – Он вытер со лба испарину. – Господи, кажется, он не дышит…
Викторина, лежавшая на соседней полке без чувств, вдруг рванула к выходу и начала биться о дверь, словно дурная бабочка.
– Выпустите меня! – заорала она. – Вы убийцы! Отпустите меня!
Герман, сидевший на откидном стуле, вскочил, сграбастал Викторину в охапку и, сильно хромая на правую ногу, уволок в грузовой отсек, оставляя за собой на полу кровавые пятна.
– Кажется, Обморок ранен, – безучастно сказала я и заплакала, роняя слёзы на простреленную грудь Сазона Сазонова.
– Зацепило, бля, математика, – кивнул Елизар и начал делать мартышке искусственное дыхание, припадая ртом к её полуоткрытой пасти.
– Нужно срочно в больницу, – растерянно сказал Бизя. – Может, деду ещё можно помочь?
– Какая больница? – заорала я. – Какая больница в этих чёртовых горах?! А если даже она и есть, то кроме клизмы и градусника там ничего нет!! Тут же край света!
– Дед! – Глеб схватил Сазона за плечи и приподнял. – Не умирай! Мы же любим тебя! Мы жить без тебя не сможем!! И потом… ты же неубиваемый… – Кажется, Бизя заплакал, потому что к моим слезам на простреленной груди Сазона прибавилась ещё какая-то жидкость.
– Нужно что-то делать! – вскочила я. – Операция, искусственное дыхание, де… дефибрилляция…
– Триста вольт ему в ноздри! – фыркнул Мальцев. – Дайте нашатырь, Янка в обмороке!
– Ты что не понял, дед умирает! – Бизя схватил Елизара за шиворот и потряс вместе с мартышкой.
– Да идите вы! – вёртко вывернулся из захвата Мальцев. – Он же… он же… – Захлебнувшись от возмущения, Мальцев бережно положил мартышку на полку, и ловко расстегнул на Сазоне пиджак. – Он даже спит в бронежилете!! Привычка у него, бля, такая! Хоть всю обойму с двух шагов в него разряди, ничего с вашим дедом не будет! Блатной у него жилет, нанотехнологии, бля!! Только… только вот фляжку с коньяком прострелили, гады. Не мог он её под жилет сунуть! – Мальцев вожделенно облизал пальцы, испачканные пахучей жидкостью, которую я приняла за кровь.
Под рубашкой у деда действительно отблескивал невиданным серебристым материалом бронежилет.
Сазон открыл один глаз, хитро глянул на нас и… подмигнул.
– Эх, цуцик, – вздохнул он, – весь кайф мне обломал! Как они причитали, как плакали! Когда ещё такое услышишь?!
– Ну дед… – задохнулся от бешенства Бизя. – Ну ты и сволочь! У нас весь автобус в кровище, раненый есть, а ты комедию ломаешь. Тьфу!
– А как мне ещё узнать, любите вы меня или нет? – прищурился дед. – И потом, думаешь, если пуля в бронежилет попала, то это не больно?! Я без сознания честно свалился! У меня теперь синячина во всю грудь будет! О! – Он распахнул жилет и хвастливо продемонстрировал небольшой кровоподтёк.
– Я ж говорю, триста вольт ему в ноздри! Дайте мне нашатырь, Янка в обмороке!
– Добрый ты, цуцик, – хохотнул Сазон. – Держи на припарку своей обезьянке! – Он протянул Елизару простреленную фляжку, на дне которой болтался коньяк.
Я поцеловала Сазона в колючую щёку и протянула ему мобильник, который давно надрывался тревожной Пятой симфонией.