— Возможно, речь идет о Мери, — ответил Корнель, поспешивший вернуться к капитану, который оставался на борту «Галатеи».
— Я и словом не обмолвился Мери о том, что ты знаком с Корком, — сказал Форбен, — так откуда же ему знать, что мы связаны?
— Понятия не имею, только Корк не отправился бы сюда, если бы дело не было важное.
— Если только он не хочет расставить нам ловушку. Не забывай, я ведь мешаю ему обделывать дела. Он вполне может попытаться меня убрать.
Корнель призадумался. Такое предположение ему в голову не пришло. И даже если оно казалось ему совершенно неправдоподобным, сбрасывать его со счетов не следовало.
— Ладно, — решил он, — пойду один, так будет вернее. И разберусь, чего он хочет.
— В таком случае я буду выглядеть трусом. Но никто не посмеет сказать, что шевалье де Форбен когда-нибудь отступал перед опасностью!
Корнель перебил его:
— И все-таки вы должны остаться, капитан. Вполне возможно, что вы правы. Может быть, Корк теперь совсем не тот, каким я его знал когда-то. И если мы оба попадем в западню, кто тогда позаботится о мальчике?
Форбен устало провел рукой по седеющим волосам:
— Да, вот чертова задачка!
— Я передам вам все, что он скажет. Слово в слово. Как раньше.
— Как раньше, — подтвердил Форбен.
Когда большой церковный колокол гулко пробил полночь, Корнель по замшелым ступеням спустился в крипту. Без колебаний, ориентируясь на огонек свечки, направился к алтарю. Корк сидел там, свесив ноги. Увидев Корнеля, он соскочил со своего насеста и пошел навстречу.
— Значит, ты пришел один, дружище. Я так понимаю, у Форбена нет ко мне ни малейшего доверия.
— Тебе не кажется, что у него есть для этого некоторые основания?
— А тебе? — спросил Корк, усаживаясь на прежнее место.
Корнель пристроился рядом. Свечка теперь стояла между ними.
— Помнишь, в Бресте? Как мы были служками в церкви и как аббат искал нас, чтобы мы исполняли свои обязанности?
— Еще бы, черт возьми, мне этого не помнить! Мы дрожали от страха среди надгробий, но уж лучше было прятаться среди этих лежащих фигур, чем отбывать повинность.
— Вот там-то мы в первый раз и поживились.
— Вот там-то мы и поклялись стать пиратами.
Корнель вздохнул. В его памяти всплыли те же картинки, что и у Клемента Корка. Потайная лестница в нефе, маленькая подземная часовня — и шкатулка. Шкатулка, наполненная испанскими дублонами и стоявшая рядом со скелетом, все еще сжимавшим копье. Сначала они завопили от страха, потом, дрожа, прижались друг к другу, а затем, успокоившись, решили сделать это помещение своим логовом. Позже Корк стал пиратом. На пути Корнеля встретился Форбен — только потому, что отец был матросом на его судне и пристроил туда же сына. Дороги друзей, так долго бежавшие рядом, разошлись, и снова они встретились лишь в Кале…
— Помнишь, я рассказывал тебе про одну женщину и про сокровища? Перед тем как ты отправился к Средиземному морю? — нарушив молчание, произнес Корнель.
— Та распоследняя тварь, которая бросила тебя и умчалась искать клад в одиночестве? Оставив тебя в полной растерянности и недоумении? Да, помню. Похоже, ты от этого оправился. Что, опять началось?
— Отчасти, — сказал Корнель. Ему хотелось выложить старому приятелю все, но прежде надо было решить, можно ли ему доверять. — Ты в самом деле работаешь на посла? — спросил он.
— И да, и нет. Я действительно стал его подручным, но лишь для того, чтобы вернее его устранить. Я помогаю одному патрицию, который хочет раскрыть все эти махинации, а для этого ему требуются доказательства.
— Балетти?
Корк удивленно на него уставился:
— Ты что, его знаешь?
Корнель кивнул:
— Ты раньше любил золото, поживу и женщин, Клемент. Запах крови, насколько я помню, тебе не нравился.
— Это по-прежнему так. Вот потому я и пришел предупредить вас о том, что против Форбена готовится заговор.
— Заговор? — переспросил Корнель, отложив на потом то, что намеревался сказать.
— Посол обижен подозрениями твоего капитана. У дожа, которого поощряет к тому Балетти, тоже появились сомнения, хоть он и делает вид, будто до всего этого не снисходит.
— Форбен и правда что ни день пишет Эннекену де Шармону и удивляется, что тот остается ко всему слепым и глухим.
— Ты слышал разговоры насчет потрейского замка?
— Имперцы разместили там большое количество оружия и боеприпасов, — уверенно заявил Корнель.
— Это ложный слух. Его нарочно распускают, с тем чтобы заманить Форбена в ловушку. Он не должен этому верить. Его возьмут в клещи, и он не сможет выбраться.
— А ты откуда знаешь?
— Посол поручил мне этим делом заняться. Балетти поддержал — в намерении его провалить. Не только из стремления к справедливости, но еще и из-за женщины. Маркиз влюблен.
— В Мери, само собой, — проронил Корнель так, словно по-другому и быть не могло.
Корк внимательно посмотрел на приятеля:
— Мне кажется, ты побольше моего знаешь о ней. Я не ошибся?
Корнель тоже некоторое время пристально смотрел на Корка:
— А у твоего хозяина, у этого самого Балетти, руки не в крови?
— У Балетти? Если бы ты его знал, Корнель, ты бы и подумать такого не посмел бы. Это самый честный и бескорыстный человек, какого я знаю, он все делает для других. Как только тебе могло в голову такое прийти?
— Он связан с демонической женщиной, Эммой де Мортфонтен.
— Эмма, — повторил Корк с ненавистью. — Самая продажная тварь, какую я в жизни встречал. У нее есть одна вещь, которую Балетти хотел бы забрать, а у него есть то, что нужно Эмме. Они заключили перемирие, чтобы сообща ими пользоваться, но Балетти никогда не смог бы объединиться с этой тварью. Она дьявольски красива, и она — воплощение не менее дьявольского зла. Черт возьми, Корнель, — внезапно сообразил он, — уж не хочешь ли ты мне сказать… Неужели клад, за которым она охотится, тот же самый, что занимал и твою башку? А Эмма — и есть та женщина, из-за которой ты так убивался в Кале?
— Одно ты угадал верно, — ответил Корнель, полностью теперь убежденный в искренности друга. — Я действительно собирался отправиться на поиски того самого клада. Вот только оплакивал я Мери Рид.
— Мери? — еле выговорил Корк, которому изменил голос.
И Корнель рассказал ему все с самого начала.
Эмма де Мортфонтен с силой метнула хрустальную вазу в огромное окно своего кабинета в Дувре. Все, что стояло и лежало на ее письменном столе — перья, чернила, вазы и бумаги, — отправилось следом. Габриэль, ее слуга, сменивший в этой должности Джорджа, ворвался в комнату с пистолетом в руке, решив, что на хозяйку напали. И едва успел пригнуться, спасаясь от бронзовой статуэтки, которой Эмма, живо развернувшись всем телом к двери, запустила ему в голову. После этого Габриэль счел благоразумным удалиться, плотно прикрыв за собой дверь. И тут же вторая статуэтка со всего маху ударилась в притолоку.
Когда под рукой у Эммы уже не осталось ничего, что можно было бы разорвать в клочья, швырнуть в стену или разбить, она дико, по-звериному взвыла от горя и отчаяния. Сквозь разбитое окно в комнату ворвался сырой ветер, закружил листки письма, которое она только что получила от Больдони. Один листок зацепился за шип красной розы, одной из тех, что стояли в вазе перед тем, как ее осколки разлетелись по навощенному паркету.
Эмма ринулась к листку бумаги, злобно рванула, смяла и растоптала его как раз рядом с тем ковром, где когда-то предавалась любовным утехам с Мери Оливером, своим робким и прелестным личным секретарем. Потом разрыдалась от ярости и, наконец, рухнула в кресло, совершенно измученная, выдохшаяся, растрепанная и с обезумевшими глазами. Балетти и Мери. Мери и Балетти. Их лица кружились в ее памяти, плясали, сплетались, ухмылялись, насмехаясь над ней. Это было невыносимо. Она затопала ногами, принялась лупить кулаками по чему попало, словно хотела разбить, расплющить их, и выла от боли, думая об этом невозможном союзе. Об этом предательстве!
То, что Мери хочет за себя отомстить, — понятно, Эмма этого ждала, она на это рассчитывала. И упивалась заранее, представляя себе Мери побежденной, сломленной, измученной, подавленной и уничтоженной потерей близких. Впрочем, Мери доказала, что она только об этом и думает, поскольку убрала Джорджа и мэтра Дюма. Эмма усмехнулась. Интересно, знает ли Балетти о том, что Мери убила его отца? Скорее всего, нет, вряд ли она этим хвасталась! Вернувшись после смерти Джорджа в дом бывшего прокурора, Габриэль нашел его бездыханным в тайном подвале. Эмма велела Габриэлю незаметно вынести оттуда сокровища, что слуга и сделал. Он использовал для этого древний подземный ход, который начинался в склепе, а чтобы ему никто не помешал, предварительно запер изнутри кабинет мэтра Дюма. Эмма почувствовала прилив удовольствия. Балетти все узнает. Она позаботится о том, чтобы его просветить, и скажет, что Мери пожертвовала мэтром Дюма ради удовлетворения своей алчности. Что она и его самого, Балетти, соблазнила с той же целью. А потом будет любоваться тем, как они поссорятся. Будет наслаждаться, помогая ему ее наказать. А затем уничтожит их обоих, окончательно уничтожит. Ее — за то, что заставила так долго ждать себя в Дувре, его — за то, что он посмел обладать Мери после того, как настолько жестоко ее, Эмму, оттолкнул. Дорого они заплатят за то, что сошлись!
Эмма думала, что смерти Никлауса и похищения Энн будет достаточно для того, чтобы сбить спесь с этой паршивой девчонки, но она ошибалась. Мери оказалась из той же породы, что и она сама, она хотела получить все, и даже больше.
Эмма снова завыла. Долгий крик, в котором не было ничего человеческого, взорвал давящую тишину, в которую весь дом погрузился, когда она впала в ярость.
Мери больше, чем когда-либо, была ее двойником. И Эмма, как никогда, ненавидела ее за то, что так любила. Как никогда хотела причинить ей боль. Пусть помучается. А Балетти пусть умоется кровавыми слезами, прежде чем сдохнуть.