того погубить. О Балетти он говорил уверенно и горячо, на вопросы отвечал без уклончивости, смотрел прямо. Один только раз Клемент Корк опустил глаза. Это произошло, когда он без лишних подробностей рассказывал о гибели друга. Форбен их и не требовал, лучше всякого другого понимая, чего стоил Корку этот рассказ.
Дымя трубками, мужчины находили все больше точек соприкосновения, и когда Корк заверил Форбена в том, что Мери свободна и, как только вся эта история закончится, отправится с Балетти на поиски тайны черепа, Форбен не нашел, что возразить, хотя это намерение и причинило ему боль. Но он все понимал.
— «Бэй Дэниел» стоит в бухте, вот ее координаты, — закончил Корк, протягивая ему листок бумаги.
— В Эгейском море? — бросив взгляд на запись, удивился Форбен. — Почему так далеко?
— Слишком многие здесь его знают. А тот остров — один из моих тайников.
Форбен воззрился на него с нескрываемым удивлением:
— Что, по-вашему, я должен делать с этими сведениями, Корк?
— Ничего, капитан. Во всяком случае, я на это надеюсь. Мой корабль для меня — то же самое, что для вас — ваша «Жемчужина». Вся моя жизнь. Вам хотелось получить залог моей искренности — он перед вами.
Форбен кивнул, растроганный и теперь уже окончательно побежденный:
— Думаю, капитан Корк, мне следует перед вами извиниться.
— Охотно принимаю ваши извинения.
— Воспользовавшись вашими аргументами, я смогу с удвоенной силой нападать на Шармона. Я только что получил приказ. Мой министр меня поддерживает и позволяет мне жечь вражеские суда. Я с удовольствием этим займусь. Это отвлечет имперцев, они перестанут вас преследовать.
— Я назову вам имена нескольких венецианских судов, которые их снабжают. Вы сможете прибавить их к своему списку, если по какой-нибудь удивительной случайности они встретятся вам на пути.
Форбен остался этим доволен. Он встал со словами:
— Думаю, теперь все сказано.
— Не совсем, — возразил Корк.
Порывшись в кармане, он вытащил оттуда нефритовый «глаз», который Мери когда-то носила на шее, и запечатанное письмо.
— Мери поручила мне передать вам его вместе с запиской. Не буду вам мешать, читайте спокойно, и если захотите, я передам ей ответ.
Почтительно поклонившись, он вышел, предоставив Форбену удовлетворять свое любопытство. Тот нетерпеливо распечатал письмо.
«Мой капитан. Прости, если я тебя задела. Все твои упреки справедливы, и я чувствую себя пристыженной. Я думала, что никогда не смогу исцелиться от Никлауса, но Балетти доказал мне обратное. Мне бы хотелось, чтобы это сделал ты, но я и сегодня остаюсь все той же Мери Рид, какой была вчера. Моя двойственность тебе известна. Причины, по которым мы с тобой расстались тогда, и сегодня всё те же. Океан по-прежнему зовет меня, и по-прежнему на «Жемчужине» я не могла бы быть твоей женой. Не знаю, что будет завтра, но ты не станешь воспоминанием, не станешь и просто союзником. Дружеские чувства, которые я к тебе питаю, исполнены нежности. Храни ее, Клод де Форбен. Эта подвеска — когда-нибудь я вернусь за ней — убедит тебя в том, что я действую без принуждения. Вместе с ней и моим сыном, которого мне не терпится обнять, я вручаю тебе мое доверие, которого не отниму никогда. В моих глазах ты достоин его как никто другой. И я хотела бы, чтобы ты, мой капитан, никогда больше в этом не усомнился».
Сложив письмо, он постарался загнать поглубже охватившее его волнение, взял перо, окунул в чернильницу. Ответ вышел кратким:
«Будь счастлива, Мери Рид».
Растопив сургуч на огне свечи, Форбен дал ему стечь на бумагу.
— Будь счастлива, Мери Рид, — повторил он вслух, — и за меня, который никогда счастливым не будет.
И решительно приложил к письму свою печать.
Эмма де Мортфонтен не стала просить доложить о ней Эннекену де Шармону: ей слишком долго пришлось пробыть наедине со своей яростью во время путешествия, чтобы она согласилась снова ждать, пусть даже несколько минут. Посла она застала присосавшимся к голой груди служаночки, сидевшей у него на коленях. Эмма наградила его ледяной улыбкой, а он едва не задохнулся от удивления.
— Оставьте нас! — приказал он красотке, грубо спихнув ее с колен.
Та надула губки, нахмурила бровки и, проходя мимо, метнула в сторону Эммы злобный взгляд, одновременно затягивая шнурки на своем корсете.
— Вижу, венецианские нравы нимало не изменились, — обронила Эмма.
Господин посол не дал себе труда ответить, а уж тем более не стал оправдываться. Эмма де Мортфонтен оказалась все такой же ослепительной, какой была в его воспоминаниях.
— Как добрались, драгоценная моя? — осведомился он, встав и направляясь к ней. — Удачно путешествовали?
— Для меня путешествия никогда удачными не бывают. Налейте-ка мне портвейна, — приказала она, устраиваясь в кресле.
Эннекен де Шармон хотел было поцеловать ей руку, но она не дала и принялась барабанить пальцами по подлокотникам. Он кинулся исполнять ее просьбу.
— Чем могу служить? — спросил посол, усаживаясь напротив нее. — Что мне сделать, чтобы угодить вам?
Эмма некоторое время молча его разглядывала. Шармон оказался еще более тучным и похотливым, чем помнился ей. Совершенно омерзительным. Однако она нуждалась в нем для того, чтобы отомстить.
— Прежде всего, никто не должен узнать, что я в Венеции. Об этом знаете только вы. Если эта новость распространится, вы будете наказаны за то, что проболтались.
— Не обещайте мне такого блаженства, дражайшая моя, — тотчас возбудился Шармон, — или я вас выдам только ради удовольствия претерпеть наказание.
— То, что я вам обещаю, никакого удовольствия вам не доставит, — заверила его Эмма с жестоким блеском в глазах. — Сомневаюсь, что вам понравится, если вас заживо разрубят на части, чтобы потом скормить акулам.
Эннекен де Шармон судорожно сглотнул, с изумлением и некой даже толикой восхищения осознав, что Эмма де Мортфонтен, пожалуй, и впрямь вполне на такое способна — ее взгляд и все ее поведение об этом свидетельствовали.
— Я и не знал, что вы настолько решительны, сударыня. Я весь — внимание, молчание и преклонение, — сказал он.
Эмма немного смягчилась и одарила его томным взглядом:
— А вот моя признательность, напротив, доставит вам удовольствие. Тем более что услуга, которую вы мне окажете, не противоречит вашим интересам.
— Я весь обратился в слух!
— Больдони, поручив вам переправлять мне его письма, заверил меня в том, что вы — человек честный. Мне надо с ним встретиться, но встретиться не у него дома и уж тем более не у меня. Если я открою свой особняк, всем станет тотчас известно о моем приезде.
— В моем распоряжении есть укромное пристанище на острове Лидо. Оно вас недостойно, но…
— Меня это вполне устроит, — заверила его Эмма. — Привезите туда ко мне Больдони. Только ничего ему говорите.
— Но мне вы объясните что-нибудь?
— Скоро объясню, — пообещала она. — Проводите меня, сударь. Я очень устала.
Он угодливо склонился перед ней — Эмме его поклон показался нелепым — и пошел провожать ее к гондоле.
Перед тем как выйти из дома посла, Эмма де Мортфонтен скрыла лицо под маской, а выйдя, тотчас с помощью Габриэля села в гондолу и без промедления отплыла.
Послание было кратким: «Сударь, приходите ко мне по нижеуказанному адресу. Мне срочно надо переговорить с вами о личном деле».
Больдони не стал терять времени, понимая, что Эннекен де Шармон не стал бы проявлять такую осторожность, если бы в этом не было необходимости.
После потрейского дела Корк бесследно исчез, и найти его не удавалось, несмотря на то что за поимку пирата были обещаны неслыханно, до неприличия огромные деньги. Нападения Форбена сделались еще более прицельными и свирепыми. Впервые его, Больдони, имя упоминалось в одном из писем Форбена к послу, и это заставило их прекратить какие бы то ни было действия. Они были в тисках, и тиски сжимались. Больдони и Шармон старательно избегали встреч, чтобы не дать повода к появлению слухов. Теперь достаточно было любой мелочи, любого незначительного пустяка, чтобы разразился скандал. Больдони, конечно, мог бежать, но это было бы равносильно признанию своей вины, и потому пока что он ограничивался тем, что тщательно уничтожал все улики, какие еще оставались, чтобы, когда настанет роковой час, все обвинения пали на одного только посла.
Он тайно прибыл по указанному адресу, попросил провести его к послу — и вскоре оказался в маленькой гостиной, где от горящего камина шло уютное тепло. И, едва войдя, замер у порога, донельзя изумленный.
— Вы? — только и сумел выговорить он, увидев ожидавшую его Эмму.
Эмма удобно расположилась прямо на ковре у потрескивающего огня. Она была хороша как никогда, поистине великолепна. Больдони догадался, что под черной накидкой, наброшенной на плечи, ничего нет, и залюбовался беленькой ножкой, игриво из-под нее выглянувшей.
— Идите сюда, ко мне, и садитесь рядом, гадкий мальчишка, — капризно надув губки, потребовала Эмма.
— Я вижу, сударыня, вы получили мою записку, — поспешив исполнить ее распоряжение, сказал он охрипшим от неистового желания голосом.
Рассыпанные по плечам светлые волосы, контрастируя с чернотой ее более чем легкого одеяния, придавали Эмме облик мадонны.
— Да, в самом деле, получила. И была раздосадована. Очень сильно раздосадована, — прибавила она. — Однако не по тем причинам, по каким представляется вам.
Эмма протянула ему руку для поцелуя, ухитрившись при этом незатейливом жесте едва ли не до бедер обнажить ноги. Больдони безотчетным движением повернул ее руку и прильнул губами к запястью. Эмма прикусила губу, чтобы не рассмеяться — очень уж забавлял ее алчный взгляд, устремленный на ее колени. Она с чувственной дрожью потерла коленки одна о другую и тихонько высвободила свою ладонь из руки Больдони.
— Та шпионка, о которой вы мне писали и которая якобы должна вас заменить… знаете ли вы, кто она такая? — глухо проговорила она.