— Она по-прежнему называет себя Марией Контини, однако у Балетти отзывается на имя Мери Рид.
Эмму захлестнул прилив ярости. Ярости, смешанной с наслаждением. Наконец-то Мери в пределах досягаемости, почти что у нее в руках!
— Расскажите мне все, — потребовала она, играя завязками, удерживающими полы ее накидки. — Я хочу знать все о ней, о нем, о них. Все! Понятно вам?
— Значит, это не вы ее прислали? — удивился Больдони.
— Я обещала наградить вас, если вы мне услужите, — прошептала Эмма. — Я всегда выполняю свои обещания. Мери Рид для меня как бельмо на глазу, хуже не придумаешь.
— Для меня тоже, — с горечью признался Больдони.
Эмма осторожно потянула за шнурок. Полы ее накидки чуть-чуть разошлись, показалась полоска молочной кожи, воспламенившая страсть Больдони. Он погладил щиколотку Эммы, двинулся выше, добрался до колена — и тут она его остановила.
— Это был задаток, — вкрадчиво шепнула она. — Остальное получите потом.
Больдони поспешил рассказать ей все.
Он ушел на рассвете, осчастливленный доверием, которым удостоила его любовница, и ублаженный ласками, которые она ему расточала.
— Тем хуже для тебя, Мария, — бормотал он, и морской ветер, подгонявший гондолу в сторону Венеции, уносил его слова, — тебе не следовало меня предавать и унижать!
Мери было так хорошо, она жила так чудесно и так безмятежно. Корнель с Корком поселились в заброшенном доме, вдали от нескромных взглядов. Мери что ни день отправлялась их навещать; она выбиралась из дворца через подземный ход, обманывая бдительность людей Больдони, которых тот разместил поблизости с целью наблюдать за ними — за ней и за Балетти. Она переодевалась в мужское платье, и никто не смог бы ее узнать. Ей нравилось проводить время с обоими друзьями. Они любили море. Слушая их разговоры о плаваниях, она с каждым днем чувствовала себя все ближе к сыну. И к Корнелю, хотя вот этого-то она признавать не желала.
— Никлаус-младший совершенно здоров, — сообщила Мери Корнелю. — Форбен пишет, он веселый и резвый.
— Почти три месяца уже, — вместо ответа проворчал тот, — три месяца как я заживо похоронил себя в этих четырех стенах. Сколько времени еще потребуется твоему маркизу, чтобы все закончить? Когда нас отсюда выпустят?
Мери вздохнула. Она понимала его томление и рада была, что они остались наедине и могут об этом поговорить. Корк отлучился, несмотря на запрет, — так сказал ей Корнель, едва она вошла, — он тоже уже не мог вытерпеть заточения.
— Посол свернул свою деятельность, а расследование дожа топчется на месте. У Форбена кончились доводы, которые он мог приводить своему королю, а Балетти ничего не может делать сам, в открытую. Имперцы думают, что Корк убрался куда подальше, к тому же у них и без того хлопот не оберешься. Эскадра Форбена им продохнуть не дает. Больдони ослабил слежку за нашим домом. Это означает, что он меньше ощущает угрозу. Стало быть, и вы тоже скоро вздохнете свободнее.
— Ты сказала «за нашим домом», — горестно заметил Корнель.
Мери подошла к нему поближе. Они были в той самой комнате, где Клемент Корк впервые пригласил ее поужинать. Нестерпимый зной, навалившийся на город с началом августа, здесь не чувствовался, но взгляд Корнеля, скользнувший по ее телу блуждающим огоньком, обжег кожу.
— Мне очень жаль, — произнесла она, нежно поглаживая его бороду, — мне очень жаль, что сейчас у тебя все сложилось так, как сложилось. Я ведь тоже совсем не того хотела.
— И чего же ты хотела, Мери Рид? — спросил он, целуя ладонь, замешкавшуюся у него на щеке. — Кто из нас должен был заменить Никлауса? Форбен или я?
— Никлауса никто не заменил.
— И даже Балетти?
Она покачала головой. Невольно смутившись оттого, что ее тело отозвалось на нежное прикосновение губ моряка, хотела отнять руку, чтобы не утратить власти над собой, но Корнель, должно быть, успел заметить ее волнение. Он обнял ее.
— Не надо, Корнель, не делай этого, — прошептала Мери, слабея от его близости, пробудившей столько воспоминаний.
— Почему же? Тебе этого хочется ничуть не меньше, чем мне. Выходи замуж за Балетти. Выходи за него, Мери Рид, если тебе этого хочется, но будь моей, — простонал он, потянувшись к ее губам.
Она не уклонилась, не отвернулась.
Корнель подхватил ее на руки, боясь разрушить чары. Она хотела что-то сказать, но его молящий взгляд помешал ей это сделать. Мери закрыла глаза и позволила Корнелю отнести ее в спальню. Вдохнув знакомый запах его кожи, исходивший из-под распахнутой на груди рубашки, она удивилась тому, что ее чувства все вспомнили и внезапно пробудились.
Когда Корнель, ногой затворив дверь, уложил ее на кровать поверх стеганого одеяла, она поняла, что возврата нет. Слишком поздно.
Корнель не спеша раздел ее своей единственной рукой, которой орудовал на удивление ловко, и ее подхватила знакомая волна. Она не смогла бы объяснить, почему и теперь, когда она, как ей казалось, была влюблена в Балетти, так легко отдается другому. «Потому что он открыл тебе, что любовь не знает ни хозяина, ни закона», — шепнул где-то в ее сознании тихий голосок.
Удовольствовавшись этим, она окончательно перестала рассуждать и выгнулась дугой от сильного и беспредельно чувственного наслаждения, которое дарил ей Корнель.
Чуть позже они, умиротворенные, лежали рядом, чувствуя тепло друг друга, и между ними длилось неловкое молчание. Корнель в конце концов его нарушил.
— Я скучаю по мальчику, — просто сказал он. — Не отнимай его у меня.
— Я и не собираюсь. Я не могу этого сделать после всего, что ты рассказал мне о вашей дружбе. Это было бы несправедливо — как для тебя, так и для него.
Он коснулся губами ее шеи, и Мери судорожно прогнулась, прижимаясь к его чреслам. Корнеля это позабавило.
— Ты всегда вот так отзывалась. Даже в самый первый раз. Помнишь?
Она кивнула и сказала:
— Никлаус не хотел, чтобы я писала тебе, не хотел, чтобы между нами снова установилась связь.
На мгновение заслонив картинку, воскрешенную словами Корнеля, у нее мелькнуло воспоминание о том, как Никлаус уволок ее в сенник на конском дворе. Это было в день отъезда Вандерлука и его жены, и она тогда подумала то же самое.
Корнель немного отстранился, чтобы Мери могла повернуться на спину. Опершись на культю, склонился над ней, всматриваясь в ее глаза. И не увидел в ее взгляде той боли, которую прочел в нем тогда, в Тулоне.
— Никлаус ревновал к нашему согласию. Я послала то письмо, ничего ему не сказав, — продолжала Мери.
— Почему ты так поступила, если так сильно любила его?
— Понятия не имею. Но ты прав. Я никогда никого не любила так, как его. — Она вздохнула. — Мне до конца моих дней придется жить с этим предательством, Корнель. Предательством, которое стоило ему жизни и лишило меня Энн. Оно всегда будет стоять между мной и тобой.
— Так вот почему ты позволила Балетти тебя соблазнить, — догадался наконец Корнель.
— Может быть, да. А может быть, и нет. Я знаю, что ты его не любишь, но это необыкновенный человек. И он очень много для меня значит.
Корнель склонился к ее губам и на мгновение задержался над ними, чувствуя, как она затрепетала в ожидании поцелуя. Так и не коснувшись ее рта, он выпрямился, наслаждаясь тайным и яростным разочарованием, мелькнувшим в ее взгляде.
— Я уже видел тебя в обличье знатной дамы, Мери Рид. И хотя я должен признать, что на этот раз ты выглядишь ослепительной и безмятежной, тем не менее я хорошо тебя знаю.
— Прошло немало времени, — возразила она, не желая сдаваться.
Он легонько провел пальцем по ее лицу:
— Однако ты не изменилась, Мери. Когда ты приходишь нас навестить, то всегда одета в мужское платье.
— Так удобнее и легче проскользнуть незамеченной.
— Да хватит тебе, — насмешливо отозвался Корнель. — Ты вышла замуж за своего фламандца, нарожала ему детей и все же написала мне. Если ты не знаешь, почему это сделала, так я-то уж знаю.
— Откуда тебе знать? — Она смутилась и растерялась, уверенность ее была поколеблена.
— У этого запаха, который ты только что вынюхивала на моей коже, у этих слез, которые ты подарила мне в наслаждении, у этого письма, в котором ты просила меня о помощи, одно и то же название. Какое бы желание ни влекло тебя, у него всегда будет привкус океана. И Никлаус-младший точно такой же, как ты. Там твое место, и его тоже, и мое. Продолжай обольщаться, снова поддайся иллюзиям, на этот раз — с Балетти, это всего лишь передышка для твоей истерзанной души. Рано или поздно, как было и с Никлаусом, и даже еще скорее, тебе это прискучит.
Мери отвернулась. Он прав. Никлаус и сам это понимал, раз позволил ей снова отправиться на поиски приключений.
— Балетти удерживает тебя своей утонченностью, всей этой роскошью, к которой ты тянулась в память о Сесили, продолжающей жить в твоей душе. Он удерживает тебя благодаря своему человеколюбию и исходящему от него свету, благодаря своим сказочным исканиям, которые делают мир доступным для тебя, только руку протяни, и придают смысл твоей жизни.
— Это правда, — согласилась она. — И так будет всегда.
— Не думаю. Вчера ты позволила себя соблазнить, потому что жаждала мести и этих самых сокровищ, сегодня ты позволяешь себя приручить, потому как только и думаешь, что о том мгновении, когда вместе с ним бросишь вызов океану ради того, чтобы достичь наконец той и другой цели. Это они влекут тебя, принцесса. Но что станет потом? Когда Балетти получит ответы на свои вопросы и снова привезет тебя в Венецию, чтобы слоняться из одного салона в другой? Что станет с Мери Рид и Никлаусом-младшим? Ты будешь бесчувственно стариться, а твой сын тебя покинет, чтобы рядом со мной сделаться моряком. Если только ты снова не сбежишь вместе с ним, вместе со мной. Потому что единственное богатство, в котором ты действительно нуждаешься, — это свобода, которая течет в твоих жилах. Свобода, которую я воплощаю в твоих глазах и от которой ты никогда — слышишь, никогда! — не исцелишься.