Он повернул к себе лицо, упорно смотревшее в стенку, и пальцем стер слезинку с ее виска.
— Выходи за Балетти, — снова прошептал Корнель, размазав соленую каплю, пролитую ее глазами, по своим дрожащим губам. — Выходи за него замуж, только не отталкивай меня.
Он провел рукой по ее трепещущей груди вниз, дошел до ложбины между ног. Когда он углубился туда и одновременно впился поцелуем в губы, Мери подхватила мощная волна, настоящий девятый вал. Корнель чуть отстранился, чтобы приладиться в такт ее обжигающему дыханию.
— Никто, Мери Рид, что вчера, что сегодня, никто так хорошо не знает тебя, как я, — прошептал он еще перед тем, как овладеть ею, медленно, как океан играл бы кораблем, снова и снова, до тех пор пока не потопит.
18
Приближаясь к палаццо маркиза де Балетти, Эмма де Мортфонтен дрожала от нездорового возбуждения.
Ее люди были уже на месте — стараниями Джузеппе Больдони, который ради такого случая снова открыл ворота, соединявшие два сада. Ловушка неминуемо должна была захлопнуться, любовникам из нее не уйти. Эмма долго ее готовила, совершенствовала вместе с Больдони и послом. Но ей все-таки очень хотелось насладиться зрелищем этого столкновения перед тем, как предать Мери Рид в руки Венеции. Использовав все, что ей было известно об отношениях между Мери и Форбеном, она сфабриковала поддельные улики, якобы доказывающие, что эти двое действовали заодно и намеревались причинить ущерб Светлейшей республике. В письме было также названо имя Корка, упоминалось о том, как он вербует нищих для Балетти, об их тайных соглашениях с империей и о намерении навлечь подозрения на посла Франции.
Дожа все это привело в сильнейшее замешательство. Он уважал маркиза де Балетти и восхищался им, но не мог просто отвергнуть эти обвинения, не рассказав о них Большому Совету.
— Предоставьте действовать мне, — нашептывала ему Эмма. — Маркиз околдован этой авантюристкой. Я уверена в том, что она его использовала. Венеции будет достаточно одного-единственного имени — имени этой шлюхи. Если Балетти отдаст мне ее, он спасет свою честь. До утра не присылайте своих гвардейцев. Я уверена в том, что справлюсь, сумею его убедить.
Дож сдался. Балетти в Венеции любили, очень любили. Его арест произвел бы впечатление самое неблагоприятное. Эмма покинула дожа успокоенная, но настроенная крайне решительно. Она не повторит той же ошибки, какую совершила в Бреде. Габриэль все проверил сам, лично убедился в том, что голубки в гнездышке и Эмма сможет без труда до них добраться.
— Маркиз ждет меня, — любезно сообщила она открывшему ей ворота лакею.
Она была одна, и ее впустили. Но Эмме достаточно было, едва войдя во двор, пронзительно свистнуть, чтобы через мгновение тот же лакей рухнул наземь, пронзенный кинжалом, и его тут же проворно оттащили в кусты. Эмма де Мортфонтен взяла из рук Габриэля протянутый ей пистолет.
— Мы готовы, — сказал Габриэль.
Балетти прислуживали шесть человек. Больдони сообщил Эмме все необходимые подробности, чтобы этих шестерых можно было без труда обезвредить.
— Пошли, — решила Эмма. — Теперь-то эта шлюшка от меня не ускользнет.
Когда Пьетро, услышав стук, открыл Эмме дверь, в лицо ему уперлось дуло пистолета, и бедняге ничего другого не оставалось, кроме как посторониться и впустить незваных гостей.
— Где они? — шепнула Эмма ему на ухо.
— В маленькой гостиной, — так же тихо ответил Пьетро.
— Я пойду одна, — заявила Эмма, одновременно подавая Габриэлю сигнал, которого тот дожидался.
Зажав Пьетро рот рукой, чтобы тот не мог крикнуть, другой рукой он с силой вонзил ему в бок кинжал. Пьетро беззвучно повалился на Габриэля. Сообщники Эммы молча скользнули в двери, которые указал им Больдони, чтобы расправиться с остальными слугами.
Оставив при себе лишь Габриэля и еще двоих, Эмма направилась в глубь дома, туда, откуда доносилась тихая мелодия.
Мери почти не слушала сонату, которую играл на клавесине Балетти, хотя играл он для нее. С тех пор как она рассталась с Корнелем, ей все время приходилось притворяться. Ее смутили не столько ласки прежнего любовника, сколько его слова. Она не могла отрицать, что в его утверждениях была доля истины. И, кажется, куда большая, чем ей хотелось бы.
Она распахнула окна, выходившие на канал, чтобы полюбоваться тем, как горят последние отсветы дня. И, как всегда, это зрелище доставило ей наслаждение.
Фальцет гондольера и нестройные аккорды мандолины резали слух, самым неприятным образом смешиваясь с чудесным тембром голоса ее возлюбленного. Это неприятное для уха смешение чем-то напоминало ее беспокойные мысли. Мери закрыла окно. Сегодняшнее вечернее удовольствие было безнадежно испорчено. Горестно вздохнув, она повернулась к Балетти, ища утешения в его умиротворяющем присутствии. И замерла на месте, не в силах снова вдохнуть.
Эмма де Мортфонтен, стоя с пистолетом в руке, упивалась открывшейся ей безмятежной картиной.
— Ты! — выкрикнула Мери, смертельно побледнев от ненависти, мгновенно взорвавшейся где-то в ее утробе.
Балетти от неожиданности на мгновение тоже замер, так и не сняв пальцев с клавиш, пристально посмотрел на Мери, затем обернулся, чтобы осознать размеры бедствия, о котором инстинктивно догадался.
— До чего же вы оба убого трогательные, — вместо приветствия сообщила Эмма. — Смотреть тошно.
Балетти вскочил, готовый заслонить собой Мери. Эмма без колебаний выстрелила, целясь ему в колени. Маркиз взвыл от боли и рухнул на ковер — у него была прострелена коленная чашечка. Мери тотчас бросилась к нему, сердце у нее так колотилось от ярости, что она не могла выговорить ни слова.
— Беги, Мери, спасайся, — шептал Балетти, пока она тащила его к дивану. — Пока ее пистолет разряжен, беги!
Но Мери не собиралась бежать. Не собиралась бросать его. И слишком долго она ждала возможности оказаться лицом к лицу с Эммой, чтобы теперь ее упустить. Впрочем, о бегстве и думать было нечего, поскольку Габриэль занял позицию перед окном. Все выходы из комнаты были перекрыты. Балетти сел, и Мери встала между ним и Эммой. Та презрительно взглянула на нее:
— Быстро же ты утешилась, Мери Рид. Знаешь, я ведь ненавидела тебя за это новое предательство. До этой самой минуты. До тех пор пока не увидела вас, отупевших от приторной скуки.
— Избавь меня от твоих колкостей, Эмма. Я — заноза в твоем сердце, ты в моем — кинжал. Давай покончим с этим.
Эмма усмехнулась:
— Что же, мне лишить себя удовольствия, которое я могла бы получить, глядя, как ты валяешься у меня в ногах? Удовольствия, о котором я только и мечтаю с того самого дня, когда ты бросила меня в Дувре? Представь себе, как я была бы разочарована.
— Никогда. Никогда я не стану валяться у тебя в ногах.
— Ради него, может быть, и не станешь, — согласилась Эмма. — А ради нее, Мери? Ради Энн, уж поверь мне, ты это сделаешь.
Мери в бешенстве сжала кулаки. И ничего не ответила.
— Надо думать, я и впрямь тебя недооценила. Никлаус, твой распрекрасный Никлаус, тогда, в Бреде, был прав. А я ему не поверила, когда он сказал мне, что ты бросила их — его и свою дочь — и ушла к Корнелю.
Мери постаралась отогнать от себя картину, вставшую у нее перед глазами при этих словах: Никлаус, уязвленный письмом, которое Эмма, должно быть, швырнула ему в лицо… Несмотря на ее предательство, он нашел в себе мужество им воспользоваться для того, чтобы попытаться всех их спасти.
Балетти выпрямился, превозмогая боль, приковавшую его к месту.
— Хватит, Эмма, — простонал он. — Забирайте череп, вы ведь за ним сюда явились. Берите все и проваливайте!
— Прежде я могла бы этим удовольствоваться, маркиз. Но не теперь. Венецианской республике требуются виновные, чтобы смыть подозрения Форбена. Вы как нельзя лучше для этого подходите.
— Топорная выдумка, никто в такое не поверит!
— Форбен — человек спесивый, исполненный гордыни, это любой подтвердит. Как было не подумать, что он мог от начала до конца сочинить все эти слухи ради удовлетворения своих амбиций? Доказательства вашего сообщничества с Мери в руках дожа. Несколько ложных свидетельств, кое-какие письма. Венеция без долгих раздумий выбрала, что ей выгодно.
— Тварь! — прорычал Балетти.
— Вы оскорбили и унизили меня, маркиз, точно так же, как и ты, Мери. И только вы сами повинны в том, что происходит теперь. Вы оба, и тот, и другая, оттолкнули меня, когда я хотела дать вам все.
— Да будет тебе, ты слишком эгоистична для того, чтобы кому бы то ни было что-нибудь дать, — бросила ей Мери.
— Ошибаешься. Если бы я так тебя не любила, я не стала бы тебя преследовать.
— Гордыня, — вмешался Балетти. — Не любовь. Одна только гордыня.
— А что касается тебя, дорогой мой…
— Он у меня, мадам, — прервал ее незнакомый мужчина, показывая кожаный мешок.
По неясным очертаниям лежавшего в нем предмета Балетти и Мери мгновенно поняли, что речь идет о хрустальном черепе.
Лицо Эммы исказила пугающая усмешка, полная сатанинского ликования:
— А все остальное?
— Все сгорит, — заверил ее наемник.
— Ну и что ты на этом выиграешь, Эмма? — попыталась урезонить ее Мери, знавшая, насколько маркиз равнодушен к материальным ценностям.
Эмма кивнула своим подручным, и Мери увидела, как те направились к ней. Она не сдастся без борьбы, не позволит вот так, запросто себя увести или убить. Она принялась лупить куда ни попадя кулаками и ногами, хотя и знала, что сопротивление бесполезно, но ей стало легче оттого, что она дала волю своему бешенству. Ей удалось завладеть кинжалом и полоснуть по горлу одного из нападавших. Остальные четверо от этого только пуще разъярились и, хотя двоих из них она ранила, ее тем не менее скрутили и заставили покориться.
С Балетти обошлись точно так же.
Эмма встала перед Мери:
— У Энн, твоей крошки Энн, инстинкт выживания так же силен, как и у тебя, — прошептала она. — Поверь мне, Мери Рид, скоро, очень скоро, ты упадешь мне в ноги и будешь умолять вернуть ее.