— Ну что вы, господа, — укоризненно произнес женский голос, — разве так надо обращаться с дамой. Ну-ка подвинься, — приказала вошедшая, отпихнув сторожа ногой.
Тот повиновался — на взгляд Мери, слишком быстро, ему явно за это заплатили. Да и вообще совпадение было слишком заметным.
— Я знала, что тебе будет меня недоставать, — усмехнулась она.
— Разденьте ее, — вместо ответа бросила Эмма де Мортфонтен. — Разденьте и уходите.
Те двое грубо сорвали с распластанной Мери одежду и, прихватив с собой, ушли. Дверь за ними закрылась. Лежа голышом прямо на ледяном полу, распятая за руки, Мери чувствовала, как в висках у нее колотится бессильная ярость, а Эмма тем временем, в свою очередь, неспешно раздевалась в неверном свете фонаря.
— Где нефритовый «глаз»? — прошептала она, гибко опускаясь на колени рядом с Мери и лаская ее дрожащее тело.
— Спроси у Балетти, — усмехнулась Мери, — я отдала ему.
— Неправда, любовь моя. Ты лжешь, и я это знаю. Да не все ли равно, — простонала Эмма, склоняясь к ее лицу. — Я заставлю тебя вновь полюбить правду. А потом ты будешь мне принадлежать.
— Никогда. Ты внушаешь мне лишь отвращение и ненависть, — твердо ответила Мери, повернув голову и уклонившись от поцелуя.
Эмма запустила пальцы в рыжие кудри, некоторое время их ласкала, потом зажала в кулаке.
— Этого мне вполне достаточно для того, чтобы тобой овладеть и делать это снова и снова, до тех пор пока ты не станешь моей в наслаждении или слезах. А потом — только потом — я решу, могу ли я тебя освободить и вернуть тебе твою дочь, или лучше оставить тебя подыхать здесь, пока она будет доставлять удовольствие мне.
— Энн умерла, — возразила Мери.
— Энн жива, она в Южной Каролине, — прошептала Эмма. — Клянусь тебе всеми жизнями, которые я отняла у других ради того, чтобы получить возможность любить тебя. Дай мне то, что я от тебя жду, Мери, и ты получишь доказательства. Ну, моли же меня! — простонала она, придя в возбуждение от этого плененного тела, которое не давалось ее алчным пальцам.
— Никогда, — как ругательство, бросила Мери.
Стиснув зубы и кулаки, она, чтобы не поддаться шантажу, заставила себя думать только о простреленной голове Никлауса. У нее не оставалось другого выхода, пришлось позволить Эмме вдоволь ею натешиться.
Прошло два часа, а она так ни разу не застонала и не заплакала. Эмма де Мортфонтен, оставшаяся неудовлетворенной, несмотря на то что насладилась сполна, молча оделась и только после этого заговорила.
— Каждый день, — пообещала она, — каждый день я буду возвращаться, приготовив новые игры, но, поскольку тебе теперь этого недостаточно, я верну тебе то, чего я тебя лишила.
Она постучала в дверь, и оба сторожа поспешили войти в камеру.
— Заставьте ее кричать. И подольше, — злобно приказала она.
Эмма прислонилась к закрытой двери, чтобы полюбоваться зрелищем, и Мери быстро поняла, глядя на поведение сторожей, что мадам де Мортфонтен получит то, чего потребовала.
Три дня кряду Эмма возвращалась, унижала ее, повинуясь своим прихотям и своим порокам, отдавала на растерзание тюремщикам, надеясь сломить. Мери не уступила. Она вытерпела все, вытерпела даже то, что было за пределами терпимого, — сознание того, что Эмма победила, — но никогда, ни разу не согласилась ее умолять. Она поняла, что свободы добьется лишь упрямством и мужеством. Эмма не потерпит, чтобы суд лишил ее того, чем она наконец смогла насладиться. Благодаря той самой игре, которую задумала, она попалась в собственную ловушку. Неудовлетворенность постепенно все сильнее завладевала Эммой. Рано или поздно ей придется помочь Мери бежать, чтобы не потерять ее. Инстинкт выживания заставлял Мери Рид подчиняться, не сдаваясь, противопоставляя фантазмам Эммы ту насмешливую улыбку, которую она словно нарисовала на своем лице.
В ночь на четвертый день Мери разбудил грохот пушек. Она была совершенно измучена, истощена, ее постоянно мутило от гнилой воды, которую ее заставляли пить, и не могла двигаться, потому что все тело у нее было разбито и истерзано. Тем не менее, как это ни парадоксально, она чувствовала, что стала сильнее. Казалось, тот крайний упадок, до которого она дошла, сообщал ей еще более яростное желание жить. Она вся была — сплошная боль, но страдать от этого перестала, словно все ее тело приняло этот гнет, чтобы сделать его союзником. Союзником, который приведет Эмму к погибели в ее собственных крайностях. Мери догадывалась об этом, читая в глазах Эммы щемящую тоску, когда та ее покидала. Словно Эмма де Мортфонтен отныне существовала, жила только ради этих часов, проведенных в обществе Мери. Ее месть приобрела новый облик, какого Эмма никогда и заподозрить бы не могла.
Раздался взрыв, пол под пленницей содрогнулся. Дверь камеры открылась, и Мери инстинктивно напряглась. И тотчас расслабилась, расплылась в улыбке, увидев, кто идет к ней с ключами от наручников в руках.
— Черт возьми, принцесса, да что же это они с тобой сделали? — растерянно твердил Корнель, спеша ее освободить.
Мери не ответила. Поняв, что спасена, она повисла у него на шее и, дав волю чувствам, которым до тех пор отказывала в восприятии всего, что видела, слышала, осязала, наконец заплакала.
20
— Скорее, — требовательно произнес Корк.
Оба сторожа валялись на земле с перерезанными глотками. Корнель с Корком застали их врасплох. В караульном помещении все еще звенели шпаги — товарищи прикрывали отступление. Еще немного — и будет покончено с теми из тюремщиков, кто еще сопротивлялся. Нападение было яростным и внезапным. К тому времени как сторожа осознали, что происходит, они были почти разбиты, поражение сделалось неизбежным.
Корк открывал шествие, целомудренно прикрыв своим плащом нагое тело Мери. При ярком свете дня стали видны следы истязаний, которым ее подвергли, и взгляды обоих мужчин одинаково полыхнули яростью. Корк спустился по лестнице, которая вела к мосту Вздохов. Им надо было перейти через этот мост, чтобы добраться до потайного хода. Там они оставили для прикрытия своих людей. Все было спокойно. Нападение на порт отвлекло на себя внимание дворца.
— Собирай наших! — приказал Корк одному из прикрывающих. А сам двинулся по нависшему над лагуной коридору, чтобы добраться до механизма, открывавшего проход с другой стороны.
— Пушки, — прошептала Мери, безвольно повисшая на руках Корнеля, следовавшего за Корком.
— Это Форбен. Все в порядке, — успокоил ее тот.
Но он чувствовал, как она слаба, и сердце у него разрывалось от жалости.
До тех пор все шло гладко. Форбен взорвал английский корабль на венецианском рейде, а Корк тем временем провел свой отряд потайными ходами Дворца дожей. Балетти показал ему все закоулки лабиринта, поскольку в его распоряжении были подлинные планы здания.
Некоторые из этих тайных проходов позволяли заглядывать прямо в залы дворца через висевшие на стенах огромные картины. Разве кто-нибудь обратит внимание на то, что нарисованные глаза внезапно перестали быть неподвижными?
Корк знал, как здесь ориентироваться. Он провел Корнеля и Мери по лабиринту коридоров, и наконец они ступили на деревянный понтон, рядом с которым их ждали, покачиваясь на волнах, две лодки.
Корк спустился в первую, принял Мери из рук Корнеля, уложил ее прямо на дно, между скамьями гребцов, и она тотчас свернулась клубочком под брезентом, которым ее прикрыли.
— Встретимся на Пантеллерии, — коротко сказал Клемент Корнелю, пока трое его матросов в свою очередь размещались в лодке.
Корнель кивнул и сел в другую лодку. Решетка, преграждавшая доступ к морю, поднялась; миновав ее, суденышки разделились. Пока в одной из лодок Мери дрожала в лихорадке, которая исподтишка, едва спало напряжение, завладела ею, Корнель, опечаленный тем, что пришлось с ней расстаться — самому-то ему к Форбену нельзя: тот не простит обмана, — безропотно выполнял распоряжение Корка. Клемент велел другу сесть на один из кораблей Балетти, идущих в Эгейское море. А там принять командование «Бэй Дэниел» — с этой целью Корк передал через Корнеля приказ своему старшему матросу — и оставаться капитаном на судне до тех пор, пока они не встретятся.
Корнель согласился на изгнание, поставив всего лишь одно условие: Мери не должна знать о том, в каком состоянии Балетти. Корк условие принял. Монахи до сих пор не могли сказать ничего определенного: ожоги были очень тяжелыми, раны загноились, и жар с тех пор не спадал.
Устремив взгляд на горизонт, Корнель предавался безрадостным мыслям. Теперь, когда Балетти вышел из игры, а сам он официально считается умершим, Форбен конечно же попытается любыми средствами удержать Мери при себе. Вздохнув, он постарался отогнать ревность, которую пробудили в нем эти размышления. Все-таки ему следовало не жаловаться, а радоваться, ведь Мери была спасена и только это имело значение.
Что до Клемента Корка, тот сразу же направил свою лодку в самое сердце сражения. Он знал, что это опасно, но не мог добраться до «Галатеи» иначе, чем лавируя среди горящих имперских судов. Одно из них взорвалось, тяжело колыхнув воды лагуны, — ядро, видно, попало в бочку с порохом, — когда до «Галатеи» оставалось всего-навсего несколько метров. Корк безотчетным движением, по примеру других гребцов, пригнул голову, чтобы защитить ее от обломков и разнообразных предметов, взлетевших высоко в затянутое дымом небо и градом оттуда посыпавшихся.
Клемент Корк почти ничего не почувствовал — всего-то легкое покалывание в виске, но взгляд его тотчас заволокла пелена — и в ту же самую минуту лодка остановилась у веревочной лестницы, спускавшейся с борта судна. Он хотел было ухватиться за перекладины, чтобы взобраться наверх, но лестница странным образом выскользнула у него из рук. Вокруг него и вверху, на палубе, царила суета, но ему все внезапно показалось приглушенным. Он напряг слух, не понимая, что с ним происходит. И не успел удивиться больше ничему.