Наступило молчание. Мери отпила глоток портвейна из бокала, который все это время покачивала, согревая вино в ладони, как раньше. Безотчетным движением.
— Я следил за вашим приближением вот из этого окна, — продолжал маркиз, указав на то, что слева; на скамье под ним все еще лежала подзорная труба. — А когда приблизились — сразу тебя узнал. Ты не изменилась. Разве что немного седины, вот эта едва приметная морщинка у губ, и еще несколько у глаз. Я помню каждую твою родинку, — шепотом признался он. — Никакая другая женщина не заняла твоего места, Мария.
Он встал и, оперевшись ладонью о раму окна, отодвинул занавеску и подставил свои шрамы ласке косого вечернего света. Мери не смела прервать молчание, причинявшее ей такую же боль, как признания Балетти.
— Да и кому нужен калека? — произнес он наконец.
Мери встала, поставила бокал и приблизилась к маркизу, все еще не решаясь коснуться — из страха пробудить боль его зарубцевавшихся ран. Удовольствовалась тем, что взяла его за руку.
— Мне не нужна твоя жалость, Мария. Она была бы еще нестерпимей для меня, чем все остальное.
— Как ты мог подумать, будто я тебя жалею?
Не отвечая, маркиз продолжил свою исповедь — так, словно давно ждал этой минуты:
— Я бежал из Венеции. Закрыл двери своего дома для посетителей. Сам выходил редко — и только скрывшись под этой маской. Я прекратил все свои дела с нищими, чтобы скрыть свое несчастье, оставил все свои мечты.
— Почему? Ведь это было смыслом твоей жизни, маркиз. Это и хрустальный череп.
Балетти безрадостно усмехнулся:
— Обман. Это была только приманка, Мери. Но я это осознал лишь после утраты. Теперь, когда я тебя нашел, это стало еще яснее.
— Маркиз…
Он повернулся к Мери:
— Я предпочел бы умереть, чем изводить себя мыслями о том, что не смог избавить тебя от Эммы. Мои телесные раны были ничто в сравнении с ранами душевными. Что ни делай, а забыть нельзя. Нельзя забыть часть себя, которую отняли.
— Я этого недостойна, — прошептала она, опустив голову.
— Нет, Мария. Если бы ты была этого недостойна, тебя бы так не любили. — Балетти приподнял подбородок Мери, чтобы посмотреть ей в глаза: — Ты знаешь, где может скрываться Эмма?
— Что ты собираешься сделать?
— Я верну то, что она у меня украла. Мою жизнь, мой облик, мои мечты. При помощи хрустального черепа.
— Когда я была ее пленницей, она говорила о Южной Каролине.
Мери готова была назвать имя Энн, но удержалась. Она зализала эту рану и не хотела к ней прикасаться.
— Это слишком большое пространство, — нахмурился Балетти.
— Чарльстон — город, в который стремятся многие. Мы могли бы начать с него.
— Мы, Мария? — удивился маркиз.
— Я не хочу, чтобы ты в одиночестве выступил против нее.
— Ты закончила свою войну. Не спорь.
— Так было раньше.
— Я уже сказал — не хочу жалости!
— Тогда прими нежность. И пойми: до того как стать твоей, это была моя война. И тебе не дано помешать мне в нее вступить. Если бы не я, Эмма никогда не искалечила бы тебя. Жажда мести пробудилась во мне, и теперь я не смогу заставить ее умолкнуть.
— Ты надеешься загладить свою вину, Мария, хотя я ни в чем не виню тебя. Это глупо.
— Когда-то ты спас мою душу, маркиз. Позволь мне теперь спасти твою. Позволь мне искупить все то зло, которое я тебе причинила.
— Ты ни в чем не виновата. Виновата только Эмма. Ты не сотрешь все эти годы, как бы ни размахивала саблей, пиратка Мери.
— Ты прав, — прошептала она, обняв его за шею и глядя ему в глаза.
— Как ты можешь, я же такой урод, — простонал он.
— Уродство — всего-навсего маска. Ты научил меня заглядывать глубже.
Он сжал Мери в объятиях, не коснувшись подставленных губ.
— Я глубоко взволнован, просто потрясен тем, что ты снова рядом, — признался маркиз, — но мне потребуется время, чтобы я мог…
— Доверять мне? Когда-то у тебя хватило терпения дать на это время мне.
Он не ответил, и на мгновение Мери почудилось, будто она баюкает новорожденного.
30
Они шли мимо архипелага Камагуэй, когда впередсмотрящий объявил, что видит справа по борту парус.
Мери следом за Балетти схватила подзорную трубу.
— Что ты об этом думаешь? — спросил маркиз, поскольку молчание затянулось.
— «Веселый Роджер», значит, пиратское судно, — вздохнула она, не отрываясь от окуляра.
— Фрегат?
— Бригантина. Это нам совсем ни к чему, маркиз.
— Быстроходное судно?
— И маневренное. На удивление проворное — проворнее, чем фрегат. Нам от него не уйти, «Мария» тягаться с ним не сможет. Лучше сдаться.
— Как скажешь, — согласился Балетти. — Кальви?
— Я придерживаюсь того же мнения, сударь, — ответил тот, взяв из рук Мери протянутую ему подзорную трубу.
Они уже собирались лечь в дрейф, когда Балетти, продолжавший всматриваться вдаль, произнес:
— Теперь под «Веселым Роджером» красный флаг. А это что значит?
Мери невольно выругалась. Мужчины разом повернулись к ней.
— Это значит, что они никого не пощадят, — объяснила она, озабоченно нахмурившись. — Не нравится мне этот флаг.
— Что предлагаешь?
— Полавировать между островками и присмотреть бухту, где можно укрыться. Если они не настигнут нас раньше. Поднимайте паруса, капитан, все паруса. И встаньте круче к ветру, мы используем береговые течения для того, чтобы набрать скорость.
— Хорошая мысль, мисс Мери, — одобрил Кальви.
— Думаешь, у нас есть шанс? — спросил Балетти, пока Кальви отдавал приказы.
— Не знаю, но им нелегко будет нас взять, — заверила она.
Отвернувшись от маркиза, она стала созывать своих пиратов, объявив в рупор:
— Аврал, господа. Поднимайте черный флаг. — И, повернувшись к Балетти, прибавила: — Лучше приготовиться к нападению. Хотя, может быть, «Веселый Роджер» заставит их призадуматься. Пираты в море относятся друг к другу с уважением. Это все, что мы можем сделать.
— Сомневаюсь, что этого будет достаточно, — заключил Балетти.
Мери, не ответив, вернулась к рулю.
…На острове Черепахи они не пробыли и десяти дней. Мери все рассказала Никлаусу-младшему, хотя и опасалась, как бы сын не рассердился на нее за то, что снова заставила его изменить курс. Но он неожиданно поддержал ее:
— Я не верю в случайности, мама. Если Балетти опять встретился на твоем пути, значит, пришло время завершить то, что ты начала. Я никогда не говорил об этом, ни разу ни в чем тебя не упрекнул, — напомнил юноша. — Я, как и Корнель, был уверен, что лучше все забыть, но сам так и не смог этого сделать. Моя жажда боя и крови — всего лишь проявление неутоленной жажды мести. Как и ты, я в этом убежден. Я уже не ребенок.
— Ты мог бы идти вместе со мной на «Бэй Дэниел».
Никлаус опустил глаза.
— Да, мог бы, но есть еще одна вещь, о которой я тебе не говорил. Не знал, как тебе сказать…
Мери нахмурилась. Они сидели в трактире Набей-Брюхо. Балетти, несмотря на все доводы Мери, так и не согласился показаться на берегу. Он с трудом переносил сам себя, и она в конце концов перестала его уговаривать.
— Пойдем, — сказал Никлаус.
Занимался день. Сын привел ее на другой конец города и остановился перед хижиной. Мери знала этот дом: там жила жена матроса по прозвищу Клещи с маленьким сыном — двадцатилетняя рабыня, которую старший матрос Корнеля освободил и оставил при себе. Мери все поняла еще до того, как Никлаус постучал в дверь и на пороге появилась Галлия — животом вперед. Никлаус-младший влюблен. Мери уже заметила, что в последние несколько месяцев он часто куда-то отлучался. Но ее сын никогда не болтал о своих любовных делах.
— Мы утешили друг друга, — признался он, обнимая возлюбленную. — Я хотел бы жениться на ней до того, как родится мой сын. Если ты согласна…
Вместо ответа Мери расцеловала обоих. И простилась с ними у порога. Ей здесь больше нечего было делать, оставалось лишь любить их издали. Так уж устроен мир.
Мери вернулась к Балетти, имея в запасе лишний довод для того, чтобы последовать за ним, — она должна сдержать обещание, когда-то данное сыну: убить Эмму де Мортфонтен.
Кинжал Никлауса оставался самым верным ее спутником, и ему следовало завершить свой путь в сердце Эммы. Мери Рид не следовало забывать об этом.
Несмотря на то что судно Балетти было далеко не идеальным для боевого похода, у Мери не было выбора, пришлось довольствоваться «флейтой». По крайней мере у нее просторные трюмы, и можно основательно запастись пищей и водой, чтобы лишний раз не заходить в гавань. Капитан Кальви оказался сговорчивым. Нескольких дней на суше ему хватило для того, чтобы понять, почему пираты настолько привязаны к Мери Рид. В знак глубочайшего уважения он предложил ей взять на себя командование «Марией», но она удовольствовалась должностью старшего помощника.
«Бэй Дэниел» в течение трех дней сопровождал их, затем, дав на прощание залп из пушек, переменил курс.
У Мери лишь слегка защемило сердце. Любимый сын прочно встал на ноги, он шел своим путем и отныне в ней не нуждался. Мери утешала себя тем, что старалась приручить маркиза. С тем же терпением и той же самоотверженностью, какие он когда-то проявил по отношению к ней. Конечно, он не был теперь тем блестящим рассказчиком, тем благотворителем-идеалистом, какого она знала раньше, но его живой ум остался прежним, и очень скоро их разговоры заблистали тем же красноречием, что и в давние времена. А когда маркиз брал в руки скрипку, Мери закрывала глаза, и в ее памяти образы Венеции смешивались с картинами жизни на борту «Бэй Дэниел». Балетти и Кристоф Раймон. Музыка их скрипок умела говорить с ее душой. И это наполняло ее покоем.
Так было до тех пор, пока впередсмотрящий не увидел этот парус на горизонте…
— Они приближаются, — бросила Мери.
Острова уже показались, но поблизости не виднелось никакой бухты, где можно было бы укрыться.
Мери, стиснув зубы, тряхнула головой. Она боялась не за себя — за маркиза. Корнель когда-то доказал, что может сражаться, несмотря на свое увечье, но она не была уверена в том, что и Балетти окажется на такое способен.